Ричард Харвелл - Колокола Страница 65

Но она просто посмотрела на его поднятую руку. Взгляд у нее был как лед.

Его тело задрожало от ярости. Но он отпустил ее. И снова она не попятилась, а просто продолжала смотреть ему прямо в глаза.

— Мы не можем уехать сейчас, — сказал он, насколько мог, спокойно. — Моя мать желает, чтобы мы остались здесь еще на несколько недель…

— Я не буду ее жирной свиньей, — произнесла Амалия, четко проговаривая каждое слово, — которая…

— Амалия, вы теперь не в Санкт-Галлене, — оборвал он ее. — Это Вена. И вы — Риша. Вы должны понимать свое положение. В семействе Риша появится наследник. И по вам это очень заметно. На премьере императрица будет сидеть напротив нашей ложи. Вы не можете винить мою мать в том, что вам выпала такая судьба.

Кажется, эти слова очень сильно задели Амалию. Лед в ее глазах превратился в слезы.

— Нет, — произнесла она едва слышно и, печально покачав головой, закусила губу. — Нет, не могу. Только Бога я могу винить в этом.

— Если вы несчастны, Амалия, — сказал он с неодобрением, — найдите в своем сердце причину этого.

— Мне прекрасно известно, почему я несчастлива, — ответила она и повернулась, встав боком к нему и спиной ко мне.

Он с отвращением смотрел на нее. Но затем справился с собой и взял ее за руку:

— Я обещал матери, что мы посетим премьеру через три недели.

Она откинула назад голову:

— Вам не следовало обещать ей. Вы знаете, что для меня это пытка Я не пойду.

— Вы должны, — стал настаивать он. — Если вы рассердите ее, она вообще никогда не позволит нам уехать.

Она повернулась к нему, и в ее глазах был ужас.

— Не позволит нам уехать? Она распоряжается нашей жизнью?

— Выказывайте больше уважения!

Они смотрели друг другу в глаза, и он снова первым не выдержал, отвел взгляд и сердито уставился в стену. Она внимательно смотрела на него. Наконец покачала головой.

— Если я соглашусь пойти, — спросила она с осторожностью, — мы сможем уехать на следующий день?

— Да, конечно, — быстро ответил он.

— Если наши вещи будут упакованы, — сказала она, — и все будет готово к отъезду, я пойду на премьеру, хотя каждое мгновение будет вызывать во мне отвращение. Но если я почувствую, что нельзя верить вашим обещаниям, я пожалуюсь на колики. — И она, хромая, пошла к своей кровати.

Когда Риша взглянул на ее неровные бедра, я снова заметил отвращение на его лице.

— Прекрасно, — произнес он ровным голосом. — Теперь, надеюсь, вы видите, что не было причины говорить со мной таким тоном.

И я услышал, как она прошептала:

— Я так хочу, чтобы отец моего ребенка не был похож на барана.

— Что вы сказали?

— Ничего. Теперь оставьте меня. — Она махнула рукой.

— Оставить вас? Я пришел за вами. Концерт окончен. Вы можете вернуться. — На его лице не осталось и следа от снисходительной улыбки.

Когда я вернулся вниз, Гуаданьи схватил меня за руку, едва я вошел в бальную залу.

— Где ты был? Там две дамы ждут в карете, — прошептал он мне на ухо. — Сегодня ночью я тебя кое-чему научу. — Он потащил меня на воздух.

Когда мы забрались в карету, он посадил меня напротив, так, чтобы я мог наблюдать за ним, сидевшим между двумя румяными дамами. Одна из них голодными глазами смотрела на то, как он ласкает бедро другой. Он поцеловал эту голодную в щеку, чтобы ее успокоить, отчего другая стала забираться к нему на колени. Он оттолкнул ее.

— Терпение, — сказал он наставительно. — Принцессы умеют себя хорошо вести?

Когда мы подъехали к дому, он наклонился и прошептал мне на ухо:

— Сегодня ночью они будут драться, как кошки. Покатайся пока в карете. Возвращайся, когда рассветет.

Целый час кучер возил меня в карете по городу, а я размышлял о своей неудаче. Предоставится ли мне когда-нибудь еще один такой случай? Я проклинал себя за медлительность. Я поклялся, что никогда больше не буду сомневаться в ее любви.

И все же, хотя я все больше приходил в уныние, ведь мои шансы снова завоевать ее сильно уменьшились, какое-то пламя разгоралось у меня внутри, и неожиданно я заметил, что сижу и улыбаюсь.

Ребенок! У нее будет ребенок!

Сначала я воспринял это так, будто получил удар кулаком в самые заветные глубины моего тела, туда, где скрывался мой стыд, но сейчас, после того как первоначальная боль рассосалась, эта зарождающаяся жизнь показалась мне вселяющим надежду предзнаменованием.

Я так хочу, чтобы отец моего ребенка не был похож на барана, — сказала она.

Наконец я велел кучеру отвезти меня в Шпиттельберг. Он довез меня до Бургассе, а потом сказал, что больше не станет ломать колеса на этих ухабах. Я вышел из кареты и пошел пешком.

Было раннее утро, и небо уже становилось серым.

Улицы были такими же грязными, какими я привык их видеть. Из окон обветшалых таверн никого не манили дамы. Герр Кост спал на лавке в своей кофейне. Умудрившись не разбудить его, я взлетел наверх по ступеням лестницы.

Один из жителей Шпиттельберга не спал: Николай сидел в своем кресле у раскрытого окна. Я сел рядом с ним, и мы вместе стали смотреть вдоль Бургассе на город. Несколько сохранившихся на улице булыжников торчали из земли, как старые кривые зубы. Кое-где в тавернах еще горели лампы, и стекла в тех окнах были, словно инеем, покрыты грязью.

— Люблю сидеть здесь, дышать воздухом, — проронил Николай, — пока не взойдет солнце и моим глазам не станет больно. Осталось еще несколько минут. Потом я на весь день задерну шторы.

Я ничего не ответил, и тогда он осторожно поинтересовался:

— Ты припозднился или рано встал?

— Припозднился.

— Гуаданьи взял тебя с собой на прием?

Я кивнул. Две собаки вышли из темноты и стали рыться в островках гниющих отбросов. Так мы сидели еще несколько минуть, прежде чем я набрался храбрости и заговорил:

— Николай, помнишь, ты сказал мне, что любовь — это встреча двух половинок?

Николай пожал плечами. В слабом свете встающего солнца его опухшее лицо выглядело еще более мягким, как форма, наполненная жидким воском.

— Я так сказал? Наверное, я мог так сказать. За эти годы мне приходилось говорить и более глупые вещи, — произнес он, обращаясь к открытому окну. — В любом случае, это было бы слишком просто. Любовь — как встреча замка и ключа! Нет, Мозес. Любой человек, который скажет это, просто глупец. Я нашел свою вторую половинку много десятилетий назад, и посмотри, что я с ней сделал. Мне нужно было оставить его.

В одной из таверн открылась дверь, и кто-то выскользнул из нее в город. По всей поверхности серого неба расплылись розовые блики, словно маслянистый отблеск на поверхности лужи.

— Николай, — сказал я. — Я влюблен.

Мутные глаза моего друга сощурились в попытке рассмотреть меня, и на его лице мелькнуло выражение, которое я так боялся увидеть. Он конечно же не ожидал услышать подобного признания. Но это не оскорбило меня, потому что вместе с удивлением на его лице появилась неподдельная радость.

— Влюблен! — воскликнул он.

И тогда я поведал ему все. Я рассказал ему о девочке из знатной семьи и ее умирающей матери, о девушке, тайком прокравшейся в аббатство, и о наших ночах в мансарде. И о том, что она не видела моего лица, а лишь слышала голос, и называла меня Орфеем. И каким я был дураком, и как я упустил свой шанс, и она вышла замуж за этого благородного Антона Риша из Вены. И что скоро у нее будет ребенок. И что она думает, будто я мертв, но все еще любит меня.

— Но теперь у тебя появился еще один шанс! — произнес он так горячо, что его слова согрели меня. — Орфей может спасти свою Эвридику!

Я, смущаясь, рассказал ему о своей неудаче на приеме и о гложущем меня страхе, что больше никогда не удастся мне пробить брешь в этом доме — в тюрьме, где ее заперли. И что очень скоро она уедет в свое поместье.

— Значит, мы не можем это откладывать! — воскликнул он. — Мы войдем в этот дом, даже если нам придется разрушить его стены.

Я поблагодарил его за храбрость, хотя прекрасно понимал, что только глупец может пытаться сделать то, что он предложил. Но у меня была одна — последняя — идея.

— Через три недели она будет на премьере оперы. Если мне удастся придумать, как передать ей записку, то я могу предложить ей незаметно уйти. И возможно, тогда мы сможем убежать. — Мой голос дрогнул, когда я поведал другу о своей мечте. Не кажется ли ему, что все это глупо?

— Ты украдешь ее из оперы! — воскликнул он и так пристально посмотрел на восходящее солнце, как будто мы двое привиделись ему в розовых завитках облаков.

Возбуждение росло во мне, словно усиливающаяся барабанная дробь. Я буду ее Орфеем и смогу похитить ее! Я попытался успокоить бешеное биение сердца.

— Николай, — сказал я. — Осторожность — прежде всего. Если графиня Риша заподозрит что-то, я больше никогда ее не увижу.