Роберт Джирарди - Неправильный Дойл Страница 65

Именно такая, какую Джек и искал.

В конце концов около десяти вечера Джек достаточно наслушался щебетания Клары. Он наклонился, взял в руку ее лодыжку, ту, на которой была цепочка, и положил себе на колено. Клара позволила ему это сделать.

– И что же это? – спросил он, теребя подвеску пальцем. Это оказалась не подвеска, а потертая старинная монета в десять центов, с сидящей Свободой, еле различимой датой «1841» и крошечной дырочкой, просверленной вверху.

– Это амулет моей бабушки, – объяснила Клара. – Бабуля была из Нового Орлеана, и там раньше верили во всякое колдовство. Если носишь на лодыжке серебряный десятицентовик, это делает тебя… – она наклонилась над столом и понизила голос до шепота, – …более привлекательной для мужчин.

– В этом разделе тебе помощь не нужна, сестренка, – сказал Джек, склонился и поцеловал пальцы ее ног.

Она хихикнула и отдернула ногу.

– Нахал. – Потом она допила второй «Гавайский закат», переключилась на «Куба либрес» и попросила его рассказать историю о войне. – Реальную историю, – сказала она. – Не всякую чепуху про красно-бело-синий героизм.

– Поверь, тебе не стоит слышать реальных историй о войне, – сказал Джек. – Они не для твоих красивых ушек.

– Нет, я правда хочу, – капризно сказала Клара. – Я справлюсь, ты только попробуй.

– Ладно, – вздохнул Джек. – Вот одна. Мы были на Билакау, жалком клочке суши среди Соломоновых островов. Так вот, там было племя голых дикарей, которые жили в джунглях и помогали нам сражаться с япошками. Наш капитан стал другом их вождю, и когда операция закончилась, всю часть пригласили на что-то вроде праздничного обеда. Хочешь узнать, что подавали к столу?

– Разумеется.

– А мне так не кажется.

– Заткнись и закончи историю.

– Ладно, – сказал Джек. – Дело в том, что племя ничего не знало о готовке. Они ели свою пищу сырой, потому что не умели разжигать огонь и не знали, что пища должна быть горячей. Поэтому они утром накормили целой пачкой риса стаю голодных собак. Когда пришло время ужина и все уселись, голодные и настроенные на жареную свинью или что-то в этом роде, они просто притащили собак, вырезали у них желудки, разрезали их и стали есть рис прямо так, наполовину переваренным, а мы должны были к ним присоединиться. Вот какую еду готовят для тебя на Билакау.

Клара позеленела.

– Ты это выдумал, – сказала она. – Это действительно ужасно.

– Я предупреждал.

– Вы ели этот рис? – спросил она.

– Нет. Капитан сказал им, что это противоречит нашей религии и все такое, и мы ели бананы и кокосы. А потом мы отправились в постель с дочерьми вождя.

Казалось, Клару это не шокировало. Она задумчиво вертела между губ соломинку.

– И как они тебе показались?

– Неплохо, при сложившихся обстоятельствах, – сказал Джек. Он нагнулся, снова схватил лодыжку Клары и крепко зажал ее. – Послушай меня, Клара. Я люблю тебя. Я полюбил тебя в ту самую минуту, когда ты вошла сюда с тем мальчишкой в форме молочника, тебя и твои зеленые глаза, и твой браслет на лодыжке, и твое платье в горошек, и я хочу спать с тобой сегодня, сейчас. Последние четыре года я был только с теми женщинами, которых встречаешь на войне, теми, которые соглашаются пойти с рядовыми пехотинцами, не офицерами, я имею в виду проституток и полуголодных шлюх. Ты – первая чистая красивая девушка, которую я встретил с тех пор, как покинул дом. Так что не знаю, как выразить это по-другому, но наверно, так: пойдем куда-нибудь прямо сейчас, поженимся, найдем гостиницу и будем заниматься любовью всю ночь и весь день, до конца недели и до конца нашей жизни. Что скажешь?

Клара была слишком поражена, чтобы ответить, а Джек не дал ей возможности. Он наклонился через стол и поцеловал ее, прижав орхидею к ее груди, снова поцеловал. Они встали и пошли по пляжу, нашли убогий мотель в самом конце Оушен-авеню, под названием «Бунгало счастливых моллюсков», и занимались любовью в грязной маленькой хижине всю ночь напролет и следующие два дня, совершенно забыв о мировом судье. Такие вещи часто случались сразу после войны, когда мир повидал довольно смертей и люди пытались забыть о кровавой бойне, долго и часто занимаясь любовью. В воздухе носился счастливый, вызывающий вожделение гул – звук мужчин и женщин, сплетенных в плотских объятиях.

Оказалось, Клара была невинной не во всех смыслах и не такой чистой и неопытной, как хотелось бы Джеку. Но это взволновало его не так сильно, как он предполагал. И когда они совершенно устали от секса, на третий день в полдень, они оделись, вышли из пропахшей потом хижины в «Счастливых моллюсках» и отправились по Оушен-авеню в поисках мирового судьи, о котором забыли две ночи назад.

В конце концов за Оушен-авеню последовало другое место, за Санта-Моникой – захудалый мексиканский райончик, испещренный заросшими каналами, где все дома были построены в странном пряничном стиле, с толстым слоем штукатурки, и чем-то напоминали Джеку фотографии, которые его брат Бак прислал из Италии во время войны.

– Венецианский пляж, – объяснила Клара.

Все это приключение казалось Джеку странным, как будто они проникли в тайную страну, спрятанную в пределах границ земного Лос-Анджелеса, которая принадлежала только им в день их свадьбы. Они остановились в мексиканском баре выпить cerveza.[149] Клара поговорила с барменом на испанском, тот указал на узкую улицу. Улица вела на пляж, на ней же находился розовый дом, а перед ним – дворик с банановыми деревьями, палисандром и большими кустами, усыпанными синими цветами. В гамаке, подвешенном между двух колонн на крыльце, лежал, обмахиваясь, мексиканец. Он, как объяснила Клара, имел честь являться мировым судьей этого района.

Жена мирового судьи, грустная, седая мексиканка, напомнившая Джеку бабушку, была так очарована красотой Клары и открытой мужественностью Джека, что вышла на крыльцо, скрепила несколько синих цветов в букет для Клары и настояла на том, чтобы после церемонии молодые разделили с ними нехитрый мексиканский обед из frijoles[150] и жареных лепешек. Во время церемонии Джек поднял Клару на руки, поцеловал и пообещал защищать и любить ее в болезни и здравии до конца своих дней.

Позже молодожены вернулись на трамвае в Санта-Монику, поймали желтое такси на Оушен-авеню и проехались вдоль подножия холма до Пасадены, к темному дому с двумя башенками, на Керни-стрит, где выросла Клара и где ее родители жили в другом мире, в котором были лишь ухоженные лужайки, вежливые слуги и вечеринки с игрой в бридж. Конечно, Джек сразу же не понравился родителям, когда они узнали, что он никто, без пенни на счете, даже не офицер, какой-то обычный морской пехотинец в отставке из Богом забытой дыры в Виргинии. Они попытались убедить Клару аннулировать брак – что, в конце концов, могло бы стать самым счастливым решением для обеих сторон. Но она отказалась. Она была так занята, развлекаясь, выпивая и танцуя со своим красивым новым мужем, что не сразу поняла – они совершенно не подходят друг другу.

Несмотря на трудности следующих лет, несмотря на то что они не сделали друг друга счастливыми, несмотря на ужасные ссоры и горькие похмельные утра, измены, слезы и развод, у них навсегда остался тот прекрасный первый вечер в «Доне Бичкомбере», три великолепных дня, когда они занимались любовью в «Бунгало счастливых моллюсков», и яркий день их свадьбы, когда они обедали с мексиканским мировым судьей и его женой, а потом босиком шли по пляжу, взявшись за руки, и нежно целовались на песке.

1

Перед самым рассветом пересекли границу Алабамы. Пришлось сделать остановку: Иисусу приспичило отлить. Они ехали по заросшей тростником северо-восточной окраине штата, где-то в районе Опелики, от границы с Джорджией было не больше пятнадцати минут. Здоровяк сообщил о своей нужде, постучав кулаком по водительскому сиденью и издав громкий гортанный хрип, который тут же выдернул Дойла из тревожной дремоты, окутывавшей его, подобно туману, еще с Южной Каролины. Рубашка сзади была влажной от пота, кожаный подголовник противно скользил. Фини свернул с магистрали на грязную, разбитую дорогу и подъехал к ветхой маленькой стоянке, освещенной флуоресцентными лампами. Дюжина фур, зловеще урча, стояла на насыпной площадке слева от заправки. С другой стороны виднелось заросшее кустарником поле, исчезавшее в чахлом сосновом лесу. Фини свернул к заправке, Иисус, не дожидаясь остановки, выпрыгнул из машины и скрылся в темных зарослях.

– Придурок, не может даже пописать как цивилизованный человек, – пробормотал Фини, потом вылез из машины и начал заливать бак.

Дойл прошел в закусочную и за семьдесят пять центов получил порцию кофе в пластиковом стаканчике. Кофе выглядел так, словно был в кофейнике недели две. Дойл вышел и, морщась, принялся пить это пойло, глядя на мерцающие флуоресцентные лампы над заправкой. Тревожный ветер качал кустарник. Дойл лениво повернулся и стал разглядывать машину: новый черный «Мерседес-320», седан, без сомнения похожий на любой другой новый черный «Мерседес-320», седан… и вдруг понял, что видел его раньше. Он поковылял к заправке, где Фини заканчивал с бензобаком. Ирландец аккуратно вытащил наконечник, прикрывая его тряпкой, чтобы ни капли не упало на блестящую черную поверхность «мерса».