Алина Знаменская - Женщина-зима Страница 65

— А тот что?

— Тот не соглашается: моих, мол, пацанов не трогай. Я тебе, мол, плачу исправно и отвали. Тогда Мишкин говорит: меня могут снять за то, что месячник плохо провел, придет новый вместо меня и твою контору накроет.

— Ну? — Полина бросила все дела, голову на локти положила, слушала.

— Тот задумался. Есть резон в словах мента, как ни крути. Кого-то придется сдать. А Мишкин и говорит: вот твои Гуськовы засветились со своей мамашей, народ бог весть что про них перед зданием администрации кричал, и тем более на камеру сняли.

— Да, Ванюша мне показывал.

— Ну вот. Про них все, мол, знают, что они в своей мастерской краденые машины разбирают. Жалко тебе их, что ли?

— И Лысенький согласился?

— Он не дурак. С Макаровной-то у Павла прокол вышел. Она, как очнулась, как все узнала, наехала на Павла. Тот побежал заявление забирать. Псих. Ну, ты эту историю знаешь.

— Да, Макаровна меня не подвела, — согласилась Полина. — Дай Бог ей здоровья.

— Будет здоровье с такими сыночками, — отозвалась Любава. — Ну так вот. Лысенький подумал и сдал Гуськовых.

— Да… — потрясенно выдохнула Полина. — Ну а ты-то откуда все знаешь?

— Боже ты мой! — всплеснула руками Любава. — Тоже — секрет! Райцентр — та же деревня. Кирюхин под хмельком своей жене проговорился, а она у меня в пекарне тесто берет на пироги каждую субботу. Я теперь все дела знаю.

— Так оставили Мишкина-то?

— Мишкина оставили, Снежко перевели и еще кое-кого местами поменяли.

— А еще какие у вас новости? — доставая из холодильника квас, спросила Полина.

— У тети Стеши опять курей украли, — бесстрастно сообщила Любава, — Новых. Бройлерных.

Полина несколько секунд молча смотрела на сестру, а затем начала смеяться. Сначала короткими порциями. Ей вторила Любава. Потом смех затянулся. Они смеялись теперь, едва взглядывая друг на друга, не в силах остановиться. Когда мужчины возвращались домой, издалека услышали заразительный звонкий смех своих женщин.

Тимоха бродил весь день, а к вечеру ноги сами привели его к дому Кати Плешивки. Марина сидела на перильцах крыльца. Курила. В ее позе, в посадке головы, плеч было что-то новое, чего он не замечал раньше. Тимоха примостился на завалинку дома напротив. Сидел и смотрел, как Марина курит. Она видела его, но в его сторону даже не взглянула. Ей не нравилось, что Тимоха про нее все понимает. Не хотела, чтобы кто-нибудь видел, как она страдает.

А она страдала. Ее гордая поза пыталась скрыть это, но только, наоборот, подчеркивала. Тимоха готов был расправиться с этим городским. Будь городской неженатым парнем, дал бы ему хорошенько. А так… у него дети маленькие дома, вроде Ростика. Сам видел.

И что же он за человек такой, что не жалко ему девушку мучить?

Много мыслей побывало у Тимохи в голове, пока он сидел и смотрел на Марину. Она делала вид, что не замечает Тимохи. Докурила, подобрала колени к подбородку. Сидела без движения на перильцах, смотрела вдаль.

Знал Тимоха наверняка — думает о том, о женатом. Думает, что вот снова не сдержал обещания. Придется что-то решать самой. А что решать? Надо забыть его. Да разве это так просто — забыть?

Тимоха вздохнул. Он научился глубоко вздыхать с той поры, как полюбил Марину. Она вдруг встрепенулась, позвала его:

— Тим!

Он поднял голову, выжидательно уставился на нее.

— Тим, пригони свой мотоцикл! Покатаемся…

Тимоха ожил. Мотоцикл? Да это он мигом. Одна нога здесь, другая — там. Помчался домой, вывел из гаража сверкающую «Яву». Взревел тот, как зверь, взлетел, понесся по деревне, поднимая теплую мягкую пыль…

Марина ждала его на повороте. Мотоцикл вылетел за село, Тимоха зажмурился. Марина держала его за бока. Нервные у нее были сегодня пальцы, напряженные. Летели сквозь ветер по пустынной дороге, мимо проносились поля, пруд, озеро, снова поля. Это стремительное движение было по душе Тимохе, он любил скорость, теплый колючий ветер, запахи разнотравья, желто-синие дали.

Они укатили далеко от Завидова, за соседнее село. Дальше простирались луга, отведенные под покос. Луга спускались к реке, и все дороги терялись там. За рекой синел лес.

— Останови, — попросила Марина. Тимоха притормозил. Слезли.

— Научи меня, — попросила Марина.

— Хочешь сесть за руль?

Тимоха обрадовался. Если человек чего-то хочет — не все потеряно. Это здорово, что она чего-то хочет.

Он показал, как выжимать газ, как поворачивать, как тормозить.

— Почти как на велосипеде, — усмехнулась Марина.

— Только вот на эту сильно не нажимай, а то разгонишь сразу. Я рядом буду. Давай.

Марина села, сделала, как он показал. Мотоцикл послушно заурчал и сорвался с места. Тимоха побежал рядом, потом — отстал.

— Сильно не жми, — кричал он, — вот так!.. Теперь останавливай!

И вдруг Марина, которая все время смотрела вперед, упрямо сведя брови и закусив губу, нажала на газ. Мотоцикл взревел и помчался вперед.

У Тимохи вначале и мысли не возникло, что она могла сделать это нарочно. Думал — нечаянно нажала.

— Жми на тормоз! — кричал он, прыгая сзади по кочкам. — Останавливайся!

Куда там! Мотоцикл, подобно взбесившемуся животному, рвал вперед. Тимоха бежал далеко позади и орал. Пока Марина ехала по дороге, он надеялся, что она сообразит, как остановиться. Это же так легко!

И вдруг его осенило: она нарочно! Она специально позвала его кататься, а сама все решила наперед. От бессилия и страха за нее Тимоха похолодел.

Она летела через луг, прямо к реке. Это был правый, высокий, берег.

Она летела молча, волосы ее длинные развевались сзади, как фата, и подол сарафана полоскался на ветру. Тимоха остановился и схватился за голову.

— Прыгай! — орал он. — Прыгай!

Когда увидел, что мотоцикл с Мариной влетел в синеголовки, разросшиеся у самого берега, зажмурился. Остановился.

Всплеск. Образовавшаяся сразу тишина ударила словно веслом по голове. Тимоха потерял все звуки. С трудом передвигая ватные ноги, он пошел к берегу. Медленно шел, долго. Когда он увидел Марину, увидел, что она сидит в траве и плачет, остановился. Опустился на землю, лег и закрыл глаза.

Сколько прошло времени? Марина устала плакать. Он открыл глаза. Ничего в природе не изменилось. Головки цветов участливо смотрели на него со своих стеблей. Он поднялся, подошел к Марине, сел рядом.

— Ты это… из-за него, да? — спросил он то, что и так было ясно. — Ты сама, нарочно хотела…

— Да, хотела, Тимоха. — Она повернула к нему заплаканное лицо. — Тебе когда-нибудь было так плохо, как мне? Было?!

— Было, — кивнул Тимоха.

— Когда?

— На ярмарке. Когда я увидел, как ты на него смотришь. Марина долго не сводила глаз с Тимохи. А он смотрел на воду. В воде малиновым отливал закат.

— Ты ведь любишь меня, — не то спросила, не то сказала она.

— Люблю, — согласился Тимоха.

— Ты тоже страдаешь, — проговорила она задумчиво. Он ничего не ответил.

Вдруг она поднялась, отошла немного от берега и… скинула сарафан.

Тимоха удивленно уставился на нее. Она была почти что голая, в одних крохотных трусиках, которые можно было не считать.

Она была такая стройная, тоненькая. Вся загорелая, а грудь — совсем белая. Маленькая, упругая, белая грудь. Тимоха впервые видел такое. Смотрел и не мог заставить себя отвернуться.

— Иди сюда. Ты ведь хочешь меня? Что же теперь… Ты хороший… Зачем ты будешь страдать? Иди ко мне…

Она говорила так ласково и настойчиво, что он почувствовав — еще немного, и он подчинится. Тимоха отвел глаза: Оденься.

— Чего ты испугался, глупенький?

— Я так не хочу. Ты любишь его. Мне так не надо.

Он не смотрел, но чувствовал, как она там одевается. Подошла, села рядом.

— Странный ты. Что же, будешь ждать, когда я разлюблю его и полюблю тебя?

Он кивнул. Она с сомнением покачала головой:

— Если не дождешься?

— Я долго могу ждать. Всю жизнь.

Марина тоже стала смотреть на реку. Вода была красная — солнце купало в ней последние лучи.

— Может, ты и прав. Как говорит твоя мама: «Мы себя не знаем».

— Пошли. — Тимоха поднялся и подал ей руку. — Нам теперь пешком идти, а это долго. Вечереет уже.

Марина послушно пошла рядом с Тимохой. Сейчас они поменялись ролями: он был взрослый, а она — маленькая. Они подошли к самому берегу и заглянули вниз. Мотоцикл утонул, его не было видно под водой.

Они молча повернулись и пошли домой. Сумерки ложились на поля большими развернутыми крыльями. Солнце почти село, оставив в небе память о себе — редкие малиновые отблески. Во всей природе царили покой и умиротворение, как молчаливый упрек человеку с его суетой и безумствами.

Они шли молча. Говорить не хотелось. Каждый думал о своем. Где-то далеко, за полями и дорогами, их ждал дом. Но как долго к нему предстояло идти…