Сандро Веронези - Спокойный хаос Страница 67

Вот, что она видит. По сути дела — ничего.

А сейчас я тебе расскажу, что случилось на самом деле, Карло, об этом никто никогда в жизни не узнает, потому что то, что происходит, делается специально для нас, и это видим только мы, и это наш с ней секрет. А происходит вот что: Элеонора Симончини поднимает свои руки состоятельной женщины до уровня наших глаз и правой рукой медленно снимает обручальное кольцо с безымянного пальца левой руки, а в глазах у нее в эту минуту жуткая смесь добра со злом — не сплошное зло, Карло: добро в нее только что вложили мы. А потом она поворачивается спиной, и кажется, что она уходит, но через несколько шагов останавливается: она заметила водосточный люк, знаешь, такое углубление на асфальте, забранное проржавевшей решеткой и прикрытое сухой палой листвой, и тогда-то она и останавливается, и наклоняется к нему, и через щели в решетке смотрит на неописуемую черноту там, внизу, а потом переводит взгляд на нас и улыбается и, улыбаясь, опускает руку к решетке, тогда-то и кажется, что она до нее дотрагивается, но это не так, нет, ей незачем до нее дотрагиваться, улыбаясь, она просто бросает обручальное кольцо в канализацию.

Они мне все-таки сказали: «Пойди покажись врачу», — так и сказали, уверяю вас.

А что вы хотите; аномалия моего поведения, его абсолютно неприемлемая сущность, настоятельная необходимость лечиться — все это за прошедшие два месяца, как непомерная ноша, отягощало любую встречу со мной, любой контакт, любую беседу или даже простой обмен приветствиями. Как бы там ни было, мне это все высказали; и это выпало на долю Марты, самого что ни на есть слабого индивидуума во всем клане, самого психически неуравновешенного, ведь это ей самой в первую очередь нужно было бы полечиться.

Марта приняла мое приглашение и пришла к нам с детьми на ужин. Все вместе мы хорошо посидели; с нами была Мак, она просто изумительно приготовила рис, и котлеты тоже были необыкновенно вкусные; за ужином мы с Мартой наблюдали за новой посттравматической динамикой в отношениях между нашими детьми: их поведение стало менее определенным и более зрелым, чем раньше: Клаудия, например, больше не тиранила своих двоюродных братишек, а они оба, даже и не пытаясь противоречить, по собственной воле, продолжали подчиняться ей, так что в их взаимоотношениях по-прежнему сохранилась единственно возможная иерархия: Клаудия — доминант, Джованни у нее в подчинении, а Джакомо — у Джованни, тем не менее, в их общении не было и намека на конфликт. Все это так, мелочи, естественно, — Клаудия благосклонно позволяет своим братьям первыми поиграть с Play Station, а те, в свою очередь, как два кавалера, расшаркиваются друг перед дружкой, взаимно уступая эту привилегию, — но уж очень красноречивы были эти подробности, насколько красноречиво отдельные факты могут характеризовать детей. Никто из них ни разу не упомянул о Ларе, но, несмотря на это, все трое явно отдали должное ее памяти, они вели себя так, как она, замечания которой они обычно игнорировали, их просила вести себя, когда они играли вместе. А мы с Мартой за всем этим понаблюдали, а потом решили, что все это просто прекрасно, нас даже немного растрогала реакция детей на смерть Лары — сейчас они ее слушались. Потом и Мак Марта сообщила свою новость, и та тоже узнала, что Марта снова беременна, даже показала ей свой голый живот, все еще гладкий и только чуть-чуть вздутый, а Мак с ужимками шамана его внимательно осмотрела, предрекая, что снова родится мальчик; что и говорить, казалось, все шло как по маслу, все — просто тишь да гладь, принимая во внимание нашу ситуацию; вот это да, вот это новость: мы даже решили следующий конец недели провести вместе, всей компанией поехать к морю, чтобы, наконец, разобраться, на самом ли деле после того, что произошло в том доме, мы больше не сможем там жить, и, возможно, что дому — конец, или нет, это не обязательно, во всяком случае, очевидно одно, что все решит реакция Клаудии и, может быть, чуть-чуть и моя тоже, ведь это наш с ней дом, где умерла наша мама, и поэтому вполне вероятно, что там мы больше никогда не будем счастливы, даже часа спокойно не сможем провести; но то, что и Марта с детьми вызвалась участвовать в этом эксперименте, то, что мы подвалим туда всей кучей и их присутствие смягчит наше с Клаудией столкновение с этим местом, мне показалось очень благородным с ее стороны: какая душевная щедрость, какой покровительственный жест! — а я и не ожидал, что она способна меня от чего-нибудь защитить, подумать только: она — меня. И потом, Марта была так хороша в тот вечер. Ей временами случается быть просто по-семейному красивой: прелестная девушка в уютной, красиво обставленной гостиной в окружении детворы чувствует себя как дома, вино, остатки еды на столе… и у нее в душе нет даже и тени подозрений, что кто-то там преследует ее. Это, казалось, был один из тех редких моментов, когда миру и порядку удается, наконец, воцариться и в сумбуре, и у нас с ней было такое впечатление, что мы сможем вырастить наших детей так, что в глубине их глаз несчастья не оставят свою печать, что будем помогать друг другу поддерживать в их жизнях согревающую душу идею семьи, семьи, которой по различным причинам мы с ней лишились. Если у Марты, чтобы жить дальше, возникает острая потребность в энергии улыбок, тогда уж точно, в тот вечер ей представился прекрасный случай пополниться такой энергией.

Но все длилось не долго. Однажды, как гром среди ясного неба, Марта затевает разговор о неком докторе Фикола. Он психоаналитик, классный специалист, последователь Фрейда, серьезный, у него традиционные методы, — представляет она доктора, иронически подчеркивая два последних его достоинства, чтобы заверить меня в том, что, хотя это и она мне его рекомендует, он вовсе не вампир или самурай какой-нибудь. Она уверяет, что с ним не знакома, а потому даже правило, запрещающее консультироваться со специалистом, который лечит или лечил, или просто знаком с твоими друзьями или членами семьи, не будет нарушено. Она уведомляет меня, что этого психоаналитика ей порекомендовала ее подруга, психотерапевт, и протягивает листок с его именем и номером телефона. Стоп. Обсуждения причины, по которой я должен бы был обратиться к доктору Фикола, с ловкостью фокусника ей удалось избежать, подразумевалось, что мы понимаем, о чем речь. Потом как-то вдруг стало поздно, оказалось, что дети устали, что уже несколько дней они плохо спят, и сама Марта в такую жару глаз не может сомкнуть, а завтра утром у нее прослушивание, и ей просто необходимо немного поспать, чтобы не выглядеть как чучело; не прошло и пяти минут как она со всем своим выводком снялась и вернулась домой, бросив меня одного, я сейчас сижу здесь с этим дурацким листком в руках. Что ж, ее миссия выполнена. «Пойди покажись врачу», — в итоге именно это она мне и посоветовала, даже если эта фраза так и не была произнесена…

В следующие полчаса мне пришлось изрядно попотеть, чтобы должным образом сконцентрироваться на приключениях Пиццано Пиццы; в своем бесконечном душевном порыве каждый вечер перед сном я продолжаю читать Клаудии по одной главе из этой книжки; я ее читаю, несмотря на то, что автор книги чокнутый, параноик, наркоман, гнилье, да к тому же тайный друг Лары, и это именно он меня считает хреновым яппи, да как это так, ведь он даже не знаком со мной, ни разу не видел меня; я был зол как черт и с огромным трудом скользил по страничкам этой глупой и банальной истории, и никак не мог дождаться, когда, наконец, Клаудия заснет, чтобы посвятить всего себя целиком праведному гневу. Результат: Клаудия совсем и не думала засыпать. Как правило, она засыпала точно в конце главы, — все же кое-что этому шизику удалось: он точно рассчитал длину глав в детских книжках, — а на этот раз сна у нее ни в одном глазу, и, несмотря на то, что мы все наелись до отвала рисом и котлетами, она жалуется, что хочет есть, и мне приходится нести ее на кухню; там она пьет молоко с печеньем, а потом я отношу ее на диван в гостиную немного посмотреть мультики: нечасто, но бывало, когда она не могла уснуть, и всегда в таких случаях мультики действовали безотказно, а сегодня — ей хоть бы хны. Самурай Джек. Спайдермен. Скуби-Ду и все такое в том же духе: время идет, а Клаудия все никак не засыпает, а я все еще киплю от злости. Да разве я не понимаю, что она возбуждена по той простой причине, что донельзя взвинчен я: я это прекрасно понимаю, конечно, но выходка Марты меня возмутила до глубины души, какая подлость с ее стороны сунуть мне в руки эту бумажку и сразу после этого улизнуть, вот я себе покоя и не нахожу, смотрю, как трусливый датский дог прыгает на руки своему хозяину, и чуть не лопаюсь от злости. Я думаю, какая все-таки Марта наглая, как только у нее нахальства хватило посоветовать этого мозгодава мне, как будто это я машину толком припарковать не умею, будто это у меня из-за любого пустяка шарики за ролики; но потом я подумал, что не она одна считает, что мне нужно лечиться, что скорее даже все, кто меня знает, думают то же самое, но помалкивают, что, должно быть, давление окружающей среды, назовем это так, порожденное коллективной мыслью, просто-на-просто прорвало плотину в самом слабом месте и побудило ее к действию; она это сделала по указке многоголовой верхушки заказчиков, которые не могут смириться с тем, как я провожу свои дни, или которые не могут не совать свой нос в чужие дела. Это шайка Морщинистых Лбов: мой брат; Терри; Барбара-или-Беатриче; Аннализа, моя секретарша; учительница по имени Глория и учительница по имени Паолина; вахтерша Мария; Енох; мужчина, который называл меня доктором; даже мой отец в ободочке своего атеросклероза; даже Элеонора Симончини, избежавшая смерти от руки своего мужа, и кто его знает, может быть, даже и Иоланда, может быть, однажды я обнаружу, что и ее подослали присматривать за мной, наблюдать за развитием моей болезни. Потом, однако, я подумал, что всегда должен оправдывать Марту, прощать ее всегда, даже рискуя скатиться в пучину паранойи, и от этого еще больше взбеленился; дело в том, что эта моя к ней снисходительность в большей степени, чем ее агрессивность ко мне, усиливает мое чувство вины перед ней; ведь правда, что после того как я переспал с ней, я так больше и не появился на ее горизонте, практически я смылся — это было нетрудно, в то время мобильной связи еще не было — вот я и бросил ее; швырнул словно кусок филе на съедение пираньям, но правда и то, что, в отличие от всех других, которые после меня поступили с ней точно так же, включая отцов ее скоро уже троих детей, вместо того, чтобы попросту испариться, запропаститься где-нибудь у черта на куличках, где, конечно, предостаточно пространства, чтобы больше не попадаться ей на глаза, я связался с ее сестрой, вот так, а от ее сестры я не только не убежал, что вы, нет, наоборот, я практически на ней женился, у меня от нее родилась дочь, я создал свою семью буквально у Марты на глазах, и, надо полагать, если бы какая-нибудь женщина сделала то же самое мне, если бы она осмелилась спустить меня в унитаз, выйти замуж за Карло и остаться с ним навсегда, что ж, думаю, я бы тоже вечно считал эту женщину виноватой во всех несчастьях, свалившихся мне на голову, и во всех несчастьях, происходящих в мире; я бы, очевидно, включил туда и фатальную аневризму, которая в один прекрасный день отняла бы у нее бедного, неприспособленного к жизни супруга; и не только это — ввиду того что все нужно еще и объяснить, проклятье, ведь люди ничего не делают без причины — тогда-то я бы навсегда поверил в то, что хотя та женщина все еще любит меня, все равно из-за какого-то противоестественного отклонения в ее больном сознании она предпочла унизить меня, вместо того чтобы попытаться сделать меня счастливым; именно поэтому при первой же возможности я бы посоветовал ей, и еще как бы посоветовал, обратиться к психоаналитику, я порекомендовал бы ей какого-нибудь классного специалиста, лишь бы только обидеть ее, лишь бы хоть на одну распроклятую ночь лишить ее сна…