Олег Нестеров - Юбка Страница 7

Звонки продолжались. Наконец Лени не выдержала и попросила больше ее не тревожить. Тогда доктор пошел на хитрость, попросив разрешения прийти в последний раз, и она согласилась.

Он вел себя как влюбленный старшеклассник, с блеском в глазах рассказывал, как в 1926 году, шесть лет назад, стоял перед дворцом киностудии UFA в надежде увидеть ее поблизости.

Потом вдруг спросил, глядя прямо в глаза:

– Признайтесь, – вы влюблены в фюрера.

– Что за чушь! Гитлер феномен, которым я могу восхищаться, но не любить.

Тут он совсем потерял самообладание и рухнул на колени:

– Вы должны стать моей. Без вас моя жизнь – сплошная мука!

Ситуация была комична и безумна одновременно. Доктор всхлипывал у нее в ногах, но знающей его повадки Лени стало не по себе:

– Что вы за человек! У вас прекрасная жена, чудесный ребенок! Вы ведете себя недостойно.

– Я люблю их, Лени, это правда! Но я люблю и вас, и готов ради этого принести любую мыслимую жертву.

Доктор попытался ее обнять и схватил за щиколотки – это было уже за гранью. Лени вырвалась, открыла дверь и вызвала ему лифт.

Он не отступился. Наоборот, дальше все шло по нарастающей. Летом 1933 года вызвал ее в свою служебную квартиру, чтобы обсудить вопрос создания фильма о прессе – «Седьмая великая держава». Доктор был уже рейхсминистром пропаганды и весьма ценил лояльность Лени: «Единственная из звезд, кто понимает нас», – говорил он многозначительно в своем ближайшем кругу. Лени не хотела ничего снимать, у нее зрел собственный проект, но ее упрямство его только раззадорило. Он вдруг схватил Лени за плечи и с силой привлек к себе. Ей удалось вырваться, она побежала к двери, но доктор догнал ее и прижал к стене. Спас только случай – спиной Лени удалось нажать кнопку звонка, и через минуту вошел слуга.

Потом был грюневальдский эпизод с машиной, и между ними вспыхнула настоящая война.

Это была война по личным мотивам.

В докторе боролись министр пропаганды и отвергнутый любовник: успехи Лени по созданию партийного фильма были впечатляющими и перешагнули границы Германии. «Триумф Воли» воспринимался во всем мире как киношедевр, равный «Броненосцу Потемкину».

В какой-то момент он взял себя в руки и, как министр, официально пригласил ее в Городскую оперу Берлина – появиться на публике с лауреатом многочисленных премий и немного сгладить слух о существующей вражде.

Давали «Мадам Баттерфляй», он усадил ее рядом с собой на почетное место в центральной ложе. Его жена Магда и посол Италии Аттолико сели сзади. Но как только погас свет, бес опять выскочил из табакерки: рука доктора оказалась у Лени под платьем. Нельзя было даже уйти в антракте – скандал был бы неминуем.

Квазимодо.

А на Олимпиаде случились совсем уж дикие сцены. Война вспыхнула с новой силой.

Доктор не хотел выпускать свою дирижерскую палочку из рук: Берлин с размахом встречал гостей, на стадионе все было готово к грандиозному спектаклю открытия, лично им срежиссированному, – а тут она. С громоздкими аппаратами звукозаписи у почетной трибуны. С ямами для съемок по всему стадиону. Ее было попросту слишком много – она металась между операторами, в своих широких фланелевых брюках и вездесущей жокейской кепке, становясь сама по себе символом Олимпиады и любимицей публики.

Он ставил ей палки в колеса. Доводил до истерики своими запретами и распоряжениями. И хотел совсем выжить со стадиона.

Поводом оказался скандал с судьей. Он выгнал с поля ее шустрого оператора Гуцци, посчитав, что тот мешает спортсменам – шел финал по метанию молота. Лени прибежала разъяренная и в сердцах назвала судью ублюдком. В более полной версии ее фраза звучала так: «Ублюдок, я тебя сейчас за уши притащу к фюреру, посмотрим, как ты задергаешься».

Лени потом, конечно, было ужасно стыдно за свои слова, но в тот момент она решала важную для себя проблему и за языком не следила.

Судья, не долго думая, подал официальную жалобу. Доктор с наслаждением запретил Лени появляться на стадионе.

Тогда она села на ступеньках главной трибуны и заплакала. И ее целый час беспрерывно снимали фотографы.

Дело пахло скандальными публикациями в международной желтой прессе. Доктор уже представлял заголовки… Нет, это было недопустимо. Он скрипнул зубами и дал задний ход. Из двух зол пришлось выбирать меньшее.

Но почти сразу после Олимпиады Минпроп объявил Лени бойкот. Впредь до особого распоряжения запрещалось упоминать в прессе ее имя и говорить о будущем фильме.

План доктора был таким: отобрать у нее все отснятые материалы и быстро смонтировать силами подконтрольных кинорежиссеров – дорого яичко к Христову дню. Кому нужен фильм об Олимпиаде через два года – а именно столько времени требовалось Лени для монтажа четырехчасовой двухсерийной версии. Вскоре он и вовсе прекратил финансирование картины.

Дело спасла только решительность Лени. Она добилась встречи с Гитлером и пригрозила уехать навсегда из Германии. Уже назавтра ей позвонил Рудольф Гесс и сообщил, что отныне она будет подчиняться лично ему и Коричневому дому. Доктор проиграл, работа продолжилась.

Но иностранная пресса не унималась. Швейцарская Weltwoche опубликовала статью «Падший ангел Третьего рейха», где описывала очередной, на этот раз вымышленный скандал между Лени и доктором. Якобы, у Лени все-таки подтвердилась 1/2 еврейской крови, и теперь она вынуждена спешно покинуть Германию.

Гитлер был вне себя, попросил Лени срочно приехать в рейхсканцелярию. Она, как была, в простеньком свитерочке и светлой юбке, которая, правда, ей очень шла, явилась на прием.

– Фройляйн Рифеншталь, не могли бы вы завтра при гласить на чашечку чая доктора Геббельса и меня? – неожиданно спросил он.

– Мой дом еще не обставлен, я живу пока на Гинденбургштрассе, – ответила Лени, удивляясь такому вопросу.

– Великолепно, – фюрер протянул ей злополучную газету и зашагал по кабинету. – Лени, нам срочно нужна ответная публичная акция – иначе эту пачкотню разнесут на весь мир. Мы приедем к вам завтра с Геббельсом, якобы на новоселье, и он подарит вам розы. Хоффман все это заснимет, и мы, конечно, попьем чай в саду вашего нового дома. – На прощание он хмуро сказал: – Все зашло слишком далеко. Я этого доктору Геббельсу так просто не спущу.

С тех пор все как-то поутихло. И вот совсем недавно доктор напросился в гости, в монтажную, где Лени показала ему несколько готовых роликов из «Олимпии», после чего он пришел в восторг. Платой за мирное сосуществование явилось и посещение танцзала в проми. На такую жертву Лени была согласна.

Лени вымокла до нитки, сколько она так стояла – неизвестно. Вальтер курил в машине. Приключение закончилось не начавшись.

Лени села за руль – ее никак не отпускала песня, которую она слышала в этот вечер в кафе.

Ich steh’ im Regen,Und warte auf dichAuf dich!Auf allen WegenErwart’ ichNur dich,Immer nur dich…[11]

Песню пела Зара Леандер, ее низкий голос пробирал чувственностью и грустью.

Актрису эту Лени очень любила. Приехав из Швеции, та моментально завоевала всеобщую любовь, оказавшись тут весьма кстати, – власти рейха видели в ней достойную замену выбравшей Америку Марлен Дитрих.

В фильме, где эта песня впервые прозвучала, – весьма, кстати, среднем, – Леандер играла звезду лондон ской сцены, которая, спасая любимого, взяла на себя вину за растрату и была сослана на каторжные работы в Австралию. Действие происходило в прошлом веке, на далеком континенте с женщинами было туго, и к ней сватались со всех сторон, обещая свободу. Но она продолжала ждать своего возлюбленного, который, конечно же, оказался подлецом и жил себе припеваючи, женившись на дочери владельца ее театра.

Лени молча довезла его до дома.

– Прощай, Вальтер. Жаль, что ты не гей.

И поцеловала в щеку.

В пятницу встретились в Delphi Palast. Это был большой клуб, где регулярно собирались берлинские любители свинга на свои танцевальные вечера. Они называли себя Swing-Jugend, в противовес вызывающей у них постоянные насмешки заорганизованной молодежи из HJ – Hitler-Jugend, но чаще и с большей любовью представлялись как Swing Kids. Приветствовали друг друга Swing Heil! а при встрече на улицах в качестве пароля насвистывали первые нотки из заранее оговоренных джазовых стандартов. Парни, соответственно, были Swing-Boy, девушки – Swing-Girl или Swing-Puppe,[12] а самые сексуальные из них получали титул Jazz-Katze.[13] Свободная любовь здесь приветствовалась, видимо, поэтому инициатива провести вечер среди этой экзотики принад лежала Эрику. Он и рассказал Лени о новой моде, пока они ждали друзей на улице.

Эпидемия началась в Гамбурге. Там, в портовом городе, новая власть была традиционно слаба, вот и пошло-поехало. Сначала возникло кафе Heinze, где танцевали только свинг, потом, почти каждый месяц, на свет стали появляться экзотические «Черчилль-Клаб» или «Энтони-Свингерс» – английские политики неожиданно становились модным атрибутом. При любой погоде Swing Kids носили большие зонты, это был величественный и непременный артобъект, а все потому, что такой зонт был у британского министра Энтони Идена. Из накладного кармана пальто должна была непременно торчать иностранная газета.