Римма Глебова - Хроники Любви Страница 7

«Здесь больно?» — в который раз он ткнул пальцем в правое подреберье. Я молчала. Так как вдруг поняла, что не больно нигде. Пока доктор усиленно мял мой живот, он словно откликнулся и перестал болеть. «У вас волшебные руки, всё прошло, вот только что, и вы лучший доктор на свете», — сказала я, пристально глядя ему в самые зрачки, в которых постоянно что-то вспыхивало, мерцало и гасло, менялось в секунду, таких глаз я в жизни не встречала. «Вы не первая, что об этом говорите, — усмехнулся он, — скоро я и вправду поверю, что колдун». Наконец, он смотрел мне в лицо, и в его глазах прыгали веселые чертики. «Это ваш молодой человек в коридоре спит?». Он повернулся к медсестре, которая наблюдала за нами с интересом, не иначе тоже влюблена была в доктора, еще бы! — быть рядом и не… «Скажи ему, чтобы домой шел. Девушка останется у нас, по крайней мере, до завтра. Надо еще анализ посмотреть, и утром на рентген запиши ее». Он повернулся ко мне. «А вы что радуетесь? Вам бы клизму надо сделать». «Ой! Не надо», — жалобно пискнула я. И мы оба рассмеялись. «Увидимся», — сказал он и вышел, а я осталась, ожидая переезда в палату, и счастливая, как никогда прежде. Потому что прежнее счастье забывается и задвигается куда подальше, когда возникает новое, еще невиданное и неслыханное. Когда-то я ведь чуть не влюбилась в Фильку, в тот миг, когда он вытащил меня прямо из-под колес автобуса. Он подумал, что я сама туда кинулась, а я не стала его разочаровывать, но тронувшийся влюбительный процесс внутри быстро остановила. Влюбляться во всех, кто тебя спасает, нонсенс. Меня спасали — от неудачливой любви, от провала в художественное училище, от кошмарной депрессии, да мало ли… Я сразу поняла, что Филька может быть замечательным другом, это было на нем написано, так и вышло.

В палате я лежала и упорно смотрела на дверь. Он пришел. Придвинул белое пластмассовое кресло, сел. Откинул одеяло и снова стал мять живот, поглядывая мне в лицо. «Не болит, значит, — констатировал он. — Что же это было? Аппендицит штука коварная. Но анализ крови хороший, лейкоциты в норме. Покажите язык… нормальный, розовый. А вообще, какие еще жалобы?». «Жалобы? — я кивнула. — Есть. Если вы уйдете, я буду жаловаться». Он внимательно смотрел на меня. Не знаю как долго. Вдруг оказалось, что мы с ним давно разговариваем. Вот о чем, я вспомнить потом никак не могла.

Утром, после рентгена, который тоже в животе ничего не нашел, я уехала домой. На самом деле жалобы у меня имелись, на суставы, иногда они болели так сильно, что трудно было выносить и вообще жить. Но с этими болями я смирилась, так как было однажды сказано: процесс пошел, и его не остановишь никакими лекарствами. Разве автобусом. А лучшего доктора на свете я не хотела ничем загружать. И вообще он хирург и любит резать, как сам признался, «разрежешь и всё видно, а потом лишнее отрежешь», — пошутил он. А меня резать без толку, этим не поможешь. Фильке я позвонила, чтобы не беспокоился и не приезжал. Никогда, хотела я сказать, но прикусила язык. Иногда мне кажется, что я для Фильки весь смысл его жизни. Во всяком случае, теперь, то есть после всего, что случилось потом, со мной и моим доктором, точно стала смыслом. Но до этого еще было время, много времени, много безумно счастливых дней. В которые Филька благоразумно отдалился, удалился, за что я ему была безмерно признательна.

Вернувшись домой, я сидела в раздумьях… Что теперь делать, подождать и изобразить еще один приступ? Но его дежурство наверно закончилось, а когда следующее будет, откуда я знаю… И тут раздался телефонный звонок, я даже подпрыгнула — он! Звонила медсестра, оказывается, я забыла взять выписку из истории болезни, а оно мне надо? Ой, надо, надо! Я на такси помчалась обратно, а вдруг еще застану его?.. Конечно, в больнице я никого не встретила, забрала ненужную мне бумажку и поняла, что никогда своего доктора не увижу. Во дворе больницы меня окликнули: «Как живот?». Я обернулась и так счастливо заулыбалась, что ему осталось только посадить меня в машину, поскольку он закончил дежурство и вполне может меня подвезти. «А молодой человек, не встретил?»-спросил он, я только пренебрежительно махнула рукой. И тут же всё ему объяснила. Что можно ехать ко мне домой и не тратить время на чепуху вроде предварительного флирта, так как я его люблю и мне всё равно, что он обо мне думает.

Я держалась независимо, говорила дерзко, и мне казалось, что я и выгляжу так — уверенная в себе и смелая особа, которой сам черт не брат. На все это он ответил, что я не совсем здорова, вид у меня не очень, и лицо красное, наверно, я в больнице схватила вирус, и у меня поднялась температура. Поэтому домой он меня отвезет непременно. Дома он велел мне ложиться в постель, пить чай и мерить температуру. Дал мне свой телефон, «на всякий случай». И ушел.

Мы долго не виделись, почти две недели. Наконец я не выдержала и позвонила ему. Он решил, что я нуждаюсь в медицинском совете, и приехал. Внимательно посмотрел на меня и сказал: «На первый взгляд удовлетворительно. Однако…». Он прошелся по комнате. Глянул вскользь на полки с моими изделиями — фигурки птиц и животных, увидел возле телевизора пачку сигарет, сказал строго «Не кури!» и сунул себе в карман. Открыл холодильник и заявил, что я ем вредные для моего живота продукты и надо купить другие. И выбросил пачку пельменей в мусорное ведро. Нажал сильно несколько раз руками на кровать, покачал осуждающе головой: «Ты скоро заработаешь искривление позвоночника». «Медицинский обход закончен?» — спросила я. «Он только начинается», — заверил мой доктор и подошел ко мне. «Язык показать?» — спросила я. «Потом», — ответил он и поцеловал меня.

Так мы стали любить друг друга. Хотя я любила его уже целых две недели, а он только сейчас. Но может быть, что и он две недели, я спрашивать не стала.

Мой доктор много работает и возвращается поздно. Каждую третью ночь он дежурит. Ему все время звонят на мобильник, днем и ночью. Я готовлю на ужин ему то, что он любит. Жарю мясо, тушу овощи. Он приходит и, глянув на меня, спрашивает: «Ты курила? Ты бледная. У тебя болит живот? Голова? Ты опять выходила на улицу без шапки?». Он заставляет меня мерить температуру и успокаивается. Я говорю ему, что люблю его и сильно без него скучаю, а он мне, что уже весна и пора начать пить витамины и чай с шиповником. Он не знает про мои суставы, с тех пор, как мы вместе, они перестали болеть. Но всё равно он постоянно беспокоится о моем здоровье. Профессия у него такая, я понимаю. Он часто в постели щупает мой живот, но быстро забывает, с какой целью начинал, потому что цель тут же меняется. Он очень нежный и сильный, но всегда будто боится мне что-нибудь сломать. А я… стоит ему до меня дотронуться, и моя голова, мои мозги сразу уносятся в сторону, и я ничего не знаю и не помню. И потом долго выхожу из состояния прострации.

После ужина он обычно пишет для медицинских журналов статьи, названия которых я не выговариваю. Я хочу, чтобы он был всегда, хочу ходить на его доклады об аппендиците, перитоните, абсцессах и еще о чем-то непонятном, а потом кормить его ужином и любить его, насквозь пропахшего больницей, никаким душистым мылом не отмоешь. Я хочу стать его женой и говорю ему об этом. А он уже спит, но я уверена, что меня слышит.

Утром он не смотрит мне в глаза, а потом звонит с работы и говорит, что ему нужно время для научной работы, для диссертации, а семья потребует жертв, и он не хочет меня обременить собой, своей постоянной занятостью, и он уже был женат, но неудачно, потому что его никогда не было дома. Его и сегодня нет, он не придет, у него внеплановое дежурство.

В трубке гудки, и мне некому сказать хоть что-либо, да у меня всё равно не найдется слов. Но у меня остаются поступки. На поступки я всегда была готова, на самые разные. Он просто еще не знает об этом.

Я ждала неделю. Дала себе такой срок. Ни звонка. Ни звука. Я позвонила Фильке: я тут отбуду кое-куда, ключ от моей квартиры брошу в почтовый ящик. Мало ли что, вот кактус раз в несколько дней надо поливать. Филька удивился, он про кактусы знал больше меня, их не поливают так часто, но смолчал. Сказал: хорошо, придет и польет.

Я надела белую блузку с вышивкой и большим декольте, ему очень нравилось, когда грудь открыта, черные брюки, на шею серебряную цепочку, которую он подарил на день рождения. Перед выходом из квартиры пришлось присесть. Суставы три дня как начали болеть, всё сильнее, особенно ночью. Руки как-то плохо стали слушаться, да и ноги тоже не очень…

Я написала на листочке короткое письмо родителям. Которые родители только от слова «родить». Это у них получается. Семь детей, я младшая. Написала, что учусь, живу хорошо, не волнуйтесь за меня. А они и так не волнуются. Поскольку денег никогда не прошу, значит все прекрасно. У них денег все равно нет. У меня тоже, кстати, кончились. А мне они зачем?