Эрико Вериссимо - Пленник Страница 7

Примерно год назад армия союзной заокеанской державы реквизировала у местных властей «Hotel du Vieux Monde», чтобы поселить в нем своих офицеров, как одиноких, так и тех, что приехали сюда с женами. Здание теперь находилось в ведении интендантства этой армии и среди ее офицеров стало известно под кодовым названием «АОС». Из прежнего штата в отеле остались двое европейцев (метрдотель и шеф-повар) и значительное число туземных служащих, предварительно подвергшихся строгой проверке. Новые хозяева начали с того, что установили в вестибюле автоматы, продающие сигареты и жевательную резинку. По слухам, в ближайшее время в здании предполагалось смонтировать новую мощную установку для кондиционирования воздуха.

У главного входа вооруженные часовые проверяли документы у всех входящих, даже военнослужащих. Гражданских лиц тщательно обыскивали.

В тот вечер ночной портье, как обычно, пришел в отель за несколько секунд до того, как пробило семь. Перекинувшись парой слов с дневным дежурным, он сел за свою стойку в вестибюле.

Это был пожилой туземец, высокий, худой, сутулый, с бритой головой. Кожа туго обтягивала скулы, придавая ему сходство с ожившей мумией, в глубоких глазницах блестели глаза тридцатилетнего человека. Лиловато-красные губы — цвета лежалого мяса — двигались в механической улыбке всякий раз, когда мимо проходил какой-нибудь белый. Туземец держался услужливо и почтительно и пользовался доверием у иностранных офицеров. «Дед, где здесь можно хорошо поесть?» И портье водил узловатым пальцем по плану города, показывая рестораны, заслуживавшие, по его мнению, рекомендации. «Послушай, старина, а где бы мне найти красивую и чистую девчонку, которая пожелала бы утешить ночью одинокого солдата?» И портье вытаскивал из кармана книжечку в красной обложке, шамкая из-за плохо пригнанной вставной челюсти, диктовал номера телефонов, тут же сообщая все сведения о каждой девушке. Он умел объясняться на двух иностранных языках и прекрасно знал диалекты своей страны. Занимался астрологией и гаданием и, по слухам, был замечательным медиумом. Его часто звали к умирающим: он зажигал курительные палочки, впадал в транс, ожидая, чтобы духи предков подсказали ему, как нужно лечить больного…

Ночной портье начал перебирать карточки, оставленные для него дневным дежурным. Личные карточки офицеров, которые собирались уехать из отеля в ближайшие сутки.

Он понемногу научился узнавать этих иностранных военных, хотя и считал, что все они на одно лицо. Вон офицер из триста четырнадцатого номера сидит в кресле и читает газету. А кто этот рыжий, только что сунувший монету в щель автомата с сигаретами? Да капитан из триста тридцатого…

А! Вон вошел полковник, и часовые вытянулись, отдавая честь. Портье снял ключ и с почтительной улыбкой подал полковнику. У того был рассеянный вид.

— Не угодно ли чего-нибудь, господин полковник?

Полковник отрицательно покачал головой и направился к лифту. Портье смотрел ему вслед. Этот белый заметно меняется с каждым днем: морщины на лице проступают все резче. Наверно, тело или душу этого белого подтачивает какой-то недуг.

Портье снова взял карточки. Вот сведения о лейтенанте из четыреста тридцать пятого номера: тридцать лет, специальность — прикладная психология. Чем-то он отличается от всех других. Смуглая кожа, темные вьющиеся волосы. Африканская кровь? Пожалуй. Его замкнутость и небрежное обращение с ним его товарищей подтверждают такое предположение. И по-видимому, лейтенант принадлежит к тем, кто достиг предела… Но как бы там ни было, срок его службы кончился, а он остался цел и невредим… во всяком случае, физически. Менее чем через сутки он уже будет дома, с родными. Лучше вернуться домой живым в пассажирском самолете, чем мертвым в гробу, покрытом флагом. Ему повезло!

Он перевернул карточку лейтенанта, прочел и перечел дату его рождения, наморщил лоб, закрыл глаза и на несколько секунд погрузился в астрологические расчеты. Четыреста тридцать пятый номер родился в год буйвола… Плохо, плохо… «Завтрашний день не принесет ему ничего хорошего», — пробормотал он. Лейтенанту грозит какая-то страшная опасность. Может быть, она подстерегает его на обратном пути через океан? Не следует ли предупредить этого человека о грозящей беде?

Он колебался, рассеянно постукивал карточкой по ногтю большого пальца. Потом бросил ее на стойку и подошел к термометру у дверей ресторана. Столбик ртути поднялся почти до тридцати восьми градусов.

Лейтенант из четыреста тридцать пятого номера пристально смотрел на вентилятор, свешивавшийся с середины потолка. Но эти лопасти, вращавшиеся в гипнотизирующем ритме, отражаясь в его неподвижных зрачках, вызывали в памяти воспоминание о девушке, сидевшей на площади и пылавшей, как факел…

Он лежал на кровати и пытался преодолеть оцепенение, пригвоздившее его к простыням, влажным не только от его пота, но и от вечерней сырости, которая, казалось, проникала через окно вместе с уличным шумом. Надо было подняться, принять душ, одеться… Он пригласил своего друга, учительницу, на ужин. В «Райской птичке», в половине восьмого. Потом он пойдет проститься с Ку в дом свиданий при кафе, где вот уже полгода он обычно проводил с ней по часу два раза в неделю. Однако сейчас он чувствовал, что оцепенел как в кошмаре, когда рассудок остается ясным — быть может, даже слишком ясным, до такой степени ясным, что становится больно, словно в мозг вонзили ледяной стилет, — но тело отказывается подчиниться приказам мозга. Он прижимал левую ладонь к груди и чувствовал, как под пальцами начинает струиться пот. Хотел поднять руку, чтобы взглянуть, который час, но она не слушалась, будто принадлежала кому-то другому. Сердце учащенно билось. Что с ним творится? Может быть, он болен? Вчера врач, тщательно его осматривавший, сказал, что у него все в полном порядке. Прекрасная электрокардиограмма. Чистые легкие. Рефлексы нормальные… Тем не менее он никогда в жизни не чувствовал себя так скверно: голова налита свинцом, дышать трудно. Должно быть, все дело в низком атмосферном давлении, во влажности… К тому же весь день его преследовала страшная сцена, свидетелем которой он был утром. Лейтенант закрыл глаза и сразу же увидел в багровой темноте буддистскую студентку, охваченную пламенем. Этот образ все время возникал перед ним, как будто девушка вновь и вновь повторяла этот жестокий акт самопожертвования где-то в самой глубине его существа.

…Он вышел рано утром, чтобы поискать на базаре подарки для жены и сына и колечко с бирюзой для Ку. Сыну он купил (как обрадуется мальчик!) туземную шляпу — на свет было видно стихотворение, написанное тушью на маленьком листке бумаги, вложенном между двумя слоями бамбуковой соломки. Жене он купил терракотовую статуэтку, шелковые шаровары и синюю «ао заи»… Пакеты с подарками оттягивали ему руки, но маленький футляр с кольцом, который он положил в нагрудный карман, обременял его душу угрызениями совести. Обманывать себя было бесполезно. Он любил Ку и стыдился этого — ведь Ку была проституткой, собственностью какого-то сводника, который эксплуатирует ее и сотни ей подобных, словно они машины. И все-таки ему будет нелегко расстаться с ней навсегда.

Погруженный в эти мысли, он направился ко Дворцу Совершенной Гармонии. Ему хотелось в последний раз взглянуть на сады. На мгновение он остановился перед пагодой, облицованной ярко-красными плитками, полюбовался ее стройным изяществом, чем-то напомнившим ему фигурку Ку. И тут он услышал женский смех, увидел студентку, выходящую из храма. Почти девочку. Она была в белой «ао заи», с разрезами по бокам и шароварах из черного шелка. Черные волосы падали ей на плечи. Что она несет в руках? Возможно, сумку с книгами… Нет. Железную банку. Она дошла до середины площади, села на землю, скрестив ноги, открыла банку, подняла над головой и вылила ее содержимое себе на волосы, плечи, руки и ноги. Его удивила эта странная церемония. А когда он внезапно понял, что сейчас произойдет, было уже поздно. Студентка зажгла спичку, и над ее телом взвился столб пламени и густого дыма, она запылала, как тряпичная кукла. Парализованный ужасом, он застыл на месте, хотел, но не мог отвести взор от этого человеческого факела…

Лейтенанту наконец удалось шевельнуть рукой и поднести ее к глазам. Однако разглядеть положение стрелок на часах он не сумел.

…Ему девять лет. Теплая августовская ночь. Вокруг пламени свечи кружит бабочка. Мальчик понимает, что сейчас бабочка сгорит, в голове у него мелькает мысль спасти ее, но руки не делают нужного движения. Почему? Потому что ему в то же время хочется увидеть то, что должно произойти. Он смотрит на бабочку, ждет, что она подлетит ближе к пламени. А когда это случилось и, вспыхнув, бабочка упала на подсвечник, он почувствовал странное удовлетворение, смешанное со страданием и угрызениями совести…