Уилл Селф - Крутые-крутые игрушки для крутых-крутых мальчиков Страница 7

Она приподнимает мои яйца. Не думай об уховертках. Ее розовый язык скользит по коричневым складкам моей промежности. Не думай о них. Я касаюсь влаги между ее ног; за волосками влага невесомая, как буровая мука. Не думай о них. Не думай об уховертках, выползающих из-за половых губ или крайней плоти. Не думай о них, не думай о ней. Нет.

Насекомые вертелись перед серыми глазами Джонатана и позади него; и он шел не глядя. За плотными кустами по обе стороны дороги от него не отставали линии электропередач, гудящие проводами в вечернем пекле.

Коттедж расположился на дне того, что в здешних краях сходило за лощину. Вдоль садовой изгороди бежал ручей, он же канализация. Когда шел дождь, он вырывался из своего русла, затапливая лужайку и тропинку к дому. Вокруг коттеджа под небольшим углом на пару сотен ярдов раскинулись поля: с двух сторон они утыкались в линии электропередач, с еще одной - в лесок, с другой — в загончик с полуразвалившимися препятствиями и высохшими канавами, в котором писклявые дочери владельца катались на своих пони.

Коттедж Джонатана пришпиливал к земле этот кусок пейзажа, придавливал его в центре. Джонатан сошел с тропинки и сотню ярдов прошел по дорожке к воротам. Арбутнота — владельца — не было дома. Это было понятно по куче черных мусорных пакетов, сваленных в конце дорожки. Когда он проходил мимо, то почувствовал ощутимый жар, исходивший от спекшихся пакетов, а затем увидел облако сине-золотых мух, поднявшееся в воздух и танцующее в горячих волнах.

Джонатан вошел внутрь дома, направился на кухню и бросил рюкзак на стол у холодильника. Висевшая у окна липучка была облеплена мухами. Облеплена настолько, что клейкие трупы ее жертв полностью покрывали ее, подобно запущенному шанкру, покрывающему язык. Он увидел, как муха начала кружиться вокруг липучки, поднырнула под нее и наконец присела на спинку одного из трупов. Джонатан с легким отвращением смотрел, как муха протянула хоботок в зазор между головой и тораксом трупа и начала есть.

Тогда его наконец накрыло омерзение, и он начал двигаться из комнаты в комнату, пододвигая стулья, поднимаясь к потолку и снимая эти липкие мавзолеи. Он так торопился закончить этот отвратительный труд, что дважды липучка падала на него, коронуя гадостным венцом. Он выбегал из дома, сгорбленный, с согнутыми руками, словно житель Помпеи, на которого вот-вот прольется огненный дождь, а затем забегал снова, хныча; помощи ждать было неоткуда. Прежде чем снова засесть за составление указателя, ему пришлось вымыть голову.

В кабинете золотой луч, пробиваясь сквозь щель в занавесках, высвечивал вытертое пятно на ковре. На экране «макинтоша» маленькие точки летали и отскакивали друг от друга, как насекомые в банке. Джонатан сел в кресло и включил лампу. Он передвинул мышку, и заставка экрана растворилась, уступив место тексту. До своего похода в магазин Джонатан дошел до термина «неф». Слово, обозначающее продольную часть храма. Он вбил три буквы в окно поисковика и нажал клавишу. Компьютер принялся за работу, обрабатывая текст, ища совпадения. Он почувствовал, как расслабляется, сливаясь с машиной. Эта чистая, эргономичная вещь щелкала и гудела по-дружески. Джонатан сконцентрировался на чувстве признательности, стараясь не обращать внимания на более низкое жужжание... Более низкое, более органическое, выдающее агонию.

На мышином коврике умирала муха. Джонатан увидел, как она вращаясь выскочила из тонко очерченных теней в яркий свет лампы. Муха лежала на спине. «Должно быть, она на крыльях ползет», — подумал Джонатан, когда она замерла, подобно остановившейся миниатюрной карусели - крылья, волоски, фасетчатые глаза.

От чего умерла муха, не от морилки ли? Джонатан разместил по одной коробке в каждой комнате, но сделал это скорее, как если бы проводил магический обряд, не веря до конца, что они помогут. Как яд может подействовать на мух, но не на меня? Или, если уж на то пошло, не на уховерток? Муха снова начала вертеться, снова начала жужжать. Задрав лапки, она, как юла, перемещалась по столу, пока наконец не отскочила от листа бумаги и не утихла среди хлебных крошек. Джонатан задумался, сколько времени пройдет, прежде чем она сдохнет?

Этот вопрос заставил его воспаленный разум сорваться в бездну извращенных, насекомых предположений. Почему? Почему мушиные тела наполнены чем-то похожим на гной? Со своего места Джонатан мог видеть следы, оставленные двумя его предыдущими казнями. Возможно, это своего рода реакция на паразитов-людей? Гарантия, что убийство будет неприятным, хотя и нечастым, явлением? И почему убийство мух вообще должно быть неприятным? Почему оно не может быть способом проведения досуга или даже видом спорта? Вот оно! Решение, удовлетворяющее и потребность в охоте, и потребность в убийстве мух. Возможно, реально разработать миниатюрные иглометы, с точностью достаточной, чтобы попасть в муху?

Джонатан откинулся на спинку кресла, представляя детали своей новой идеи. Полностью оборудованные охотничьи угодья, умещающиеся в пределах одного аксминстерского ковра. Загонщики — жуки - бегущие по ворсу, спугивающие мух. Охотники, недвижимо сидящие на своих местах с иглометами наготове. Дичь, срывающаяся из своего укрытия из пыли и пуха. Она уже в воздухе! И дула ружей, ведущие мух, резко следующие за каждым движением — вверх, вниз, наискосок. Легкое нажатие на спусковой крючок, и игла летит точно в цель, пронзая гудящую трупную муху, пробивая крыло и распухшее брюшко. Хрясь! Она падает, подскакивает и застывает, умирая — как замедленный фильм про антилопу, падающую замертво в вельдте. Охотники открывают маленькие проволочные клетки, и оттуда вылетают специально натасканные осы. Они виляют, ложатся на курс, ныряют к ковру и подхватывают дичь.

За окном тянулся летний вечер. Солнце долбило по твердой, растрескавшейся земле. Цикады, сверчки и кузнечики стрекотали, обтираясь ногой о ногу, крылом о крыло, или щелкали жестким хитином, треща, как детская игрушка. Земля пульсировала, подобно влагалищу после оргазма: вдыхала горячий воздух и выпускала его, вдыхала горячий воздух и выпускала. Голова Джонатана качнулась назад, дернулась вперед, слегка повернулась, вернулась в нормальное положение, качнулась назад. Его веки задрожали и опустились. Он заснул. В его сне Джой вернулась в коттедж. Такси из Саксмундхема высадило ее на подъездной дорожке. Она выглядела потрясающе, с высокими, острыми плечами, прикрытыми прозрачными крылышками. У нее было — как с интересом и возбуждением заметил он — три, три очаровательных маленьких пары рук. Мысль о ее крошечных, почти детских ладонях на его набухающем члене была неимоверно эротичной — даже когда он ворочался во сне, а заставка на экране компьютера поглотила заумный текст.

«Смотри, — сказала Джой, указывая тремя парами рук на нижнюю часть брюшка и отводя в сторону крылья, — что я купила в «Харви Никс». Брюшной мешочек последнего фасона».

«Дорогая! — воскликнул он. — Выглядит просто потрясающе». Так и было. Перемежающиеся узкие ленты из шелка и атласа, двух оттенков синего, гладко и чувственно сбегали от торакса вниз, где простой бантик намекал на сокрытое внутри наслаждение.

В спальне Джонатан разделся — нервно, как подросток: снимая брюки и трусы, он согнулся, как будто это могло скрыть его чудовищную эрекцию. Она встала у окна и начала раздеваться, и, пока она слой за слоем снимала эпидермис, солнечный свет струился сквозь ее крылья, рисуя на потолке тонкий узор. Шесть ее рук двигались стремительно, подстегиваемые ее собственным страстным желанием. А затем они слились, став единым дышащим целым. Она выгнулась над ним, и ее составные глаза играли всеми цветами радуги. Он застонал — от восторга и наслаждения. Где-то вне поля его зрения ее яйцеклад выскользнул из брюшка, и с каждого его шипа капал «кашарель». Она выгнулась еще сильнее, проталкивая себя под него. Яйцеклад коснулся его ануса; а затем она вонзила в него свое жало, убивая его на пике оргазма.

Джонатан проснулся, и рот его был полон клейкой, липкой дряни. Было пол-одиннадцатого вечера, и теперь он жил в Инсектопии.

Это он понял, когда зашел на кухню. Бурлящий поток чешуйниц изливался из трещины за раковиной и выплескивался на сушку. Мириады их телец формировали какой-то узор. Джонатан нагнулся посмотреть, какой. Это был текст; чешуйницы сформировали из себя фразу «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ИНСЕКТОПИЮ...» — многоточие сложилось из пяти десятков запоздавших насекомых, которым не нашлось места в «Ю». Джонатан протер глаза и воскликнул:

— Ну, это неожиданный поворот. Скажите — я полагаю, что если вы способны на такое, то понимаете мою речь — что конкретно означает пребывание в Инсектопии?

Рой чешуйниц слился в единую пульсирующую кучу, а затем снова расползся на буквы, в этот раз потоньше, которые бежали вдоль линий сушилки, как если бы это была разлинованная тетрадь: