Жан Жубер - Человек среди песков Страница 7

— Вспомните макет. Начнем строительство здесь, а потом там, у моря.

И он продолжал излагать свой план, прочерчивая ладонью в ярком солнечном свете линии и углы, будто он уже видел, вернее, уже ласково поглаживал свои пирамиды.

Мы молча слушали его. Вире стряхивал с плеч песок. Остальные закурили. Затем Гуру решительным шагом направился в сторону машин. Он не мог больше ждать. Я не ошибся, предположив, что машины и есть его подлинная страсть.

Значит, вот где мне предстояло жить, и я порадовался тому, что домик, который мне отвели, был простым и красивым. Я знал теорию Дюрбена об эстетике среды, так же как и ту поразительную педантичность, с которой он стремился применять ее на практике, даже когда приходилось создавать временные сооружения, как здесь. В нашем поселке, как и в бараках рабочих, стоявших по другую сторону дороги, царила все та же гармония. Казалось, Дюрбен, разрабатывая проект стандартных сборных зданий, стремился дать в миниатюре представление о том, каким будет его великое сооружение, подобно тому как гениальный художник в эскизе предвосхищает красоту своей будущей картины.

Жилище мое состояло из двух скромно, но со вкусом обставленных комнат и выходившей на море террасы, отделенной от них стеклянной раздвижной перегородкой. Несколько сосен отгораживали мой домик от других коттеджей и более крупных зданий, где разместились конторы, клуб и столовая. Я распаковал чемоданы, разложил на полках одежду и книги, и сразу мне припомнилось, как я приезжал в другие времена в другие края и как охватывало меня это чувство ожидания и легкого головокружения, когда я оказывался один в еще незнакомом мне доме, прислушивался к его звукам, вдыхал его запахи. Была в этом некая тайная радость, хотя и смешанная с тревогой, и, видимо, опасаясь, что она вдруг исчезнет, я невольно двигался по комнате так, словно желал утвердиться в правах хозяина.

Потом я долго стоял у окна, смотрел на розовато-лиловые тона заката, отражавшегося в треугольнике моря, поблескивавшего между дюнами. Небо у горизонта постепенно темнело. Взошла луна, скрытая легким облачком. Стоя неподвижно у окна, касаясь рукой холодного стекла, я встречал свою первую ночь в Калляже.

Мы собрались на ужин все вместе в столовой. Был накрыт длинный стол, и мы расселись за ним вокруг Дюрбена. Опустившись на стул, положив руки по обеим сторонам тарелки, он на минуту застыл с совершенно неподвижным лицом, и тогда все разговоры постепенно смолкли. Воцарилась тишина, едва нарушаемая шепотом ветра в листве стоявшего неподалеку дерева. Я подумал, не собирается ли Дюрбен сказать нам несколько слов, потом, поскольку он продолжал сидеть все так же молча и неподвижно, решил, что он погружен в свои мысли или творит про себя молитву. Все взгляды были прикованы к его лицу, но он, казалось, нас не видел. Наконец лицо его оживилось, руки зашевелились и на губах появилась улыбка человека, очнувшегося от приятного сна; наклонившись к своему соседу, он произнес несколько слов, точно продолжал вести любезную беседу.

Дверь распахнулась. Принесли вино, которое Дюрбен разлил сам. Затем мы подняли бокалы и торжественно выпили на рождение Калляжа и успешное осуществление нашего проекта. И наконец приступили к еде: нам подали большую рыбу какого-то железистого цвета и темное мясо с приятным запахом дичи.

Даже и теперь, спустя годы, когда я вспоминаю этот вечер, меня вновь охватывает ощущение какой-то тайны. Прошло всего несколько часов, и мы из столицы попали в это почти пустое помещение, зажатое между морем и болотами, единственное светлое пятно в непроницаемой толще ночи. Из-за низко висящих над столом ламп наши глаза оставались в тени, и издали могло показаться, что у нас на лицах маски. Голоса постепенно становились оживленнее, но звучали глухо, как в пещере.

Дюрбен говорил мало, пил еще меньше, но все мы внимательно прислушивались к его словам. Его спокойная, собранная в кулак сила передавалась нам, как ток.

И снова наступила тишина. Мощный порыв ветра рванул крышу, он выкручивал ветви деревьев, швырял в окна пригоршни песка. Я слышал вдали глухой рокот волн, с силой обрушивавшихся на берег.

Дюрбен встал.

— Ну что ж, до завтра, — просто сказал он. — Начинаем в восемь утра. Желаю вам спокойной ночи.

Выйдя из столовой, мы вскоре расстались, растворились в потоках лунного света и звездного дождя.

Я с грустью вспоминаю о первых днях Калляжа как о счастливом периоде моей жизни, я смотрел на все вокруг новыми глазами и ждал той минуты, теперь уже близкой, когда наконец закончится наше бездействие и придет в движение весь огромный механизм стройки. Вот так шахматист, расставив на шахматной доске фигуры, созерцает в течение нескольких минут в окно мирный пейзаж, зная, что сейчас он поднимет с доски фигуру и начнется увлекательное приключение, а пока что — упоительная передышка, время словно остановилось.

Стояли теплые и солнечные мартовские дни. Изумрудное море сверкало между дюнами. Ни ветерка, ни шороха. Вечером после рабочего дня, проведенного в конторе или на еще пустынной строительной площадке, я усаживался на террасе, закрывал глаза, ощущая на своем лице теплые лучи заходящего солнца.

Мой коттедж находился по соседству с коттеджем Дюрбена. Было ли то преднамеренно или чистая случайность? Но я усматривал в этом благоприятное предзнаменование для развития наших отношений. Впрочем, Дюрбен и сам как-то намекнул на это:

— Мы соседи. Я рад этому. Значит, сможем видеться с вами в свободное время. Я на это очень рассчитываю. Вы же понимаете, нам придется вести здесь жизнь довольно одинокую.

— Но вы говорили, что к вам приезжает жена.

По едва заметному облачку, пробежавшему по его лицу, я почувствовал, что совершил промах, коснулся, сам того не зная, какой-то тайной раны.

— Да, — сказал он, — да, конечно. Через некоторое время, летом… — Затем взгляд его оживился: — И дочь моя тоже приедет. Мне кажется, ей будет полезно присутствовать при рождении нового города. Да и сам край должен ей понравиться. Ей одиннадцать лет. Замечательная девочка, вы сами увидите… Но так, наверное, говорят все отцы.

Над нашими головами плотной стаей пролетели фламинго и разом развернулись в едином розовом колыхании.

За сосновой рощей, ближе к лагуне, расположился поселок рабочих. Кстати, набор рабочих оказался для нас одно из первых сложнейших проблем, так как непонятно почему наши объявления о найме рабочей силы, развешанные в мэриях этого края, дали весьма слабые результаты: появлялись лишь небольшие группки боязливых людей с такими бегающими глазами, словно они только что предали отца и мать. А ведь здешний край был беден, от всего отрезан. Правительство предлагало хорошую зарплату и всякие выгоды. Гуру при нас разражался бранью, но с рабочими был медоречив:

— О, вам так повезло! Расскажите об этом своим братьям, родственникам, друзьям.

Но люди смотрели на него молча, и взгляд их был непроницаем.

— Честное слово, кто-то настраивает их против нас: местные власти, старики или женщины, уж не знаю кто! Похоже, что здесь все еще не перевелись колдуны. Не хватает только, чтобы это место оказалось проклятым!

Были развешаны дополнительные объявления. Негласно обратились к епископу Сартаны, чтобы все кюре в своих проповедях, замолвили словечко о нашем строительстве. Платили даже сельским стражникам, чтобы они оповещали о стройке с барабанным боем. Шума было много — да и то мне позже рассказывали, что стражники не слишком-то старались, — а результаты самые плачевные: всего пятьдесят человек, в то время как нужно было пятьсот! Едва хватало, чтобы закончить прокладку дороги — этим они и занимались.

Гуру по-прежнему ругал все на свете. Затем ему в голову пришла гениальная мысль. Горцы на Юге бедны как церковные крысы. Кормят их лишь козы, каштаны да репа. И при этом женщины отличаются удивительной плодовитостью, и детей у них великое множество. Были посланы грузовики, они объехали долины и возвратились нагруженные невысокими смуглыми людьми, длинноволосыми, в кожаных шляпах, надвинутых на глаза. В какие-нибудь десять дней поселок заполнился молчаливым народом, вид у всех был несколько ошеломленный. Их быстро побрили, отмыли в душах и обрядили в оранжевые комбинезоны компании. Гуру потирал руки и важничал, точно командовал полком. Разве что не щелкал каблуками, докладывая о своих успехах на ежедневных совещаниях администрации стройки.

— Ну, теперь порядок, народу у нас достаточно, — заявил он как-то вечером.

— Отлично, — сказал Дюрбен, — поздравляю вас. Значит, мы можем приступать.

— Когда вам будет угодно.

— Прежде всего соберем старших мастеров.

— Отлично.

— А третий экскаватор прибыл?

— Да.

— А машины с цементом?