Сергей Каледин - Тахана мерказит Страница 7

Пашка, заливаясь хохотом, схватился за живот.

— И нечего ржать… — недовольно пробормотал Петр Иванович, понимая, что сказал что–то не то, но не понимая — что. — Ладно, иди уж, жратву тащи…

Пашка, продолжая хохотать, мигом скатился с крыши. Но, похоже, не за одной жратвой, а чтоб и семью посмешить. Только чем вот?..

Вслед за Пашкой, который минут через пять приволок обед с ледяным пивом, показались на крыше и Мишка с Мири. Они весело лопотали что–то между собой по–ихнему и, смеясь, поглядывали на Петра Ивановича. Мири сразу бросилась к парапету, выискала внизу какую–то товарку и тоже начала лопотать ей что–то смеясь, на своем еврейском. Петр Иванович, которого не оставляли сомнения, подошел и наклонился над ее головой, пристально изучая макушку. Потом протянул руку и, погладив девочку по голове, несильно дернул ее за волосы.

— Ай! — взвизгнула Мири.

Пашка с Мишей, молча наблюдавшие за действиями Петра Ивановича, опять покатились с хохота.

— Да парики — это только у хасидок, когда они идут жениться!.. — задыхаясь и вытирая проступившие от смеха слезы, проговорил Пашка.

Посмеялись уже все вместе. Потом принялись за обед.

— Миша, объясни ты мне, Христа ради, — сказал Петр [Иванович, нарезая окостеневшее в холодильнике сало. — Вот все талдычут у вас про терроризм. Да и меня вчера два с чемоданами шмонали. Ну, когда война, это я понимаю. А сейчас? Да и кого взрывать, скажи на милость? Этих? — Петр Иванович, брезгливо сморщившись, простер руку в сторону двора, где внизу мельтешили евреи. Он за ними опять успел понаблюдать, пока Пашка отсутствовал. Спешили они по своим делам молча, сосредоточенно, и эта их повышенная деловитость производила какое–то несерьезное впечатление. Будто придуриваются, в бирюльки играют. — Ну кому их взрывать?!

— В общем–то да–а… — протянул Мишка. — Эти–то, может, и не очень нужны. Но…

Но что «но», так и не сказал, а принялся за курицу. Петр Иванович решил, что опять сунулся куда–то не туда, и не стал допытываться. Помолчав, он тоже выломал у холодной курицы ногу, полил ее кетчупом. Закончив с курицей, заел картофельной служкой — чипсами. Допил пиво.

После обеда посидели еще, покурили. Мири опять отправилась к парапету, свесилась вниз, что–то выискивая там глазами. Но Петру Ивановичу крыша уже осточертела, а загорать — так у него и на даче загара хватает.

— Слушай, Миш, — сказал он, — если транспорт не работает, так ведь можно и пехом, по карте? А?.. Я думаю, просмотреть маршрут поточнее непосредственно и вперед с песнями… Как считаешь, Миш?..

— Попаля, попаля! — радостно завопила вдруг Мири. — Я в мальчика внизу плювала и попаля. Я несла Гюле уроки, был шабат, он меня биль.

— Нормально, — недовольно сказал Петр Иванович, думая о своем. — Взрослых перебиваешь…

— Васин, ты не любишь теперь меня?

— Люблю, люблю… Понимаешь, Миша, своими силами хочу добраться до Гроба Господня. Ты мне адресок черкани по–русски и по–жид… по–еврейски. Не заплутаю. А заплутаю, прогуляюсь.

Мишка почесал лысину.

— Пашка?

— Папа, я очень устал. Оставь меня, пожалуйста, в моем покое.

Мири подняла руку как школьница.

— Можно я с Васиным пойду в Старый Город?

— Ты? А почему бы и нет? — Мишка положил руку на плечо дочери. — Значит так. Идете в Старый Город. Покажешь Гефсиманский сад. Крестный путь. Стену Плача. Повтори.

— Мы покупим…

— Вы ничего не покупите, — нахмурился Мишка. Мири тоже нахмурилась и, по-отцовски повторяя интонацию, сказала мрачно:

— Мы ничего не покупим. Васин будет молиться в Стену Плача…

— Не надо ему молиться в Стену Плача! — рассердился Мишка. — Просто покажешь. Потом где Иисус ходил…

— Не надо ему молиться в Стену Плача! — воскликнула Мири. — Просто покажешь! Так?

Мишка кивнул. Потом почесал свою наморщенную лбину:

— Жалко, черт… Там по пятницам монахи–францисканцы ходят по Крестному пути. К ним хорошо бы пристроиться. А, может, и сегодня кого нелегкая занесет, почему нет?!

— Главное, где Иисус с мучениями ходил непосредственно, — уточнил на всякий случай Петр Иванович. — Не устанет она? А то я и в одинаре могу без проблем.

— Я сильная! — Мири сердито погрозила ему кулачком и, не говоря ни слова, встала на руки. Прошла по крыше туда–обратно, лавируя между солнечными батареями: возвращаясь, угодила в пододеяльник, но, потоптавшись немного, выпуталась и затихла в сторонке, покусывая ноготок.

Петр Иванович захлопал в ладони.

— Прошу прощения.

Подозрительными, напряженными взглядами Провожали Васина с Мири дворовые евреи. Очаровательный рыжий пацаненок лет пяти, еще без очков, но уже с длинными до плеч пейсами, подбежал к Мири и что–то залопотал ей угрожающее. Мири показала ему язык. Пацан, явно озадаченный, запихал палец в нос и тоже высунул язык.

— Ми–ри–и! — донесся сверху голос Мишки.

— Чего?! — крикнул Петр Иванович, задрав голову. — В арабском квартале поаккуратней как–нибудь!..

6

Ну и город! Что за город! Улиц не было вовсе. Они шли по проезжей части шоссе, серпантином спускавшегося с верхотуры в котловину, к центру. Правда, и машин не было. Солнце лупило в темя, но Петр Иванович предусмотрительно надел шляпу. Пальм не было, зато по обочинам росли кактусы в человеческий рост, колючие, как положено.

— Здесь можно раздеть себя, — сказала Мири, — а в Старом Городе надеть.

Петр Иванович послушно снял рубашку, сложил ее, как в прачечной, убрал в пакет. Мири тем временем достала из красного рюкзачка пластмассовую бутыль с водой, принялась жадно пить, косясь на татуировку полуголого своего спутника. Потом завернула на бутыли крышку, спрятала, отобрала у Петра Ивановича пакет с рубашкой и аккуратно сложила в рюкзачок, «Бабенка маленькая», — усмехнулся Петр Иванович.

— Зачем тебе это? — она ткнула пальцем в плечо Петра Ивановича, на котором красовалась роза.

— Это когда я был в неволе, мы так делали. В тюрьме,

— Зачем ты быль в турме?

— Негодяя побил.

Жара была не жаркая, с ветерком, прям–таки курортная. Иерусалим раскинулся по далеким оплывающим холмам бело–розовыми домами, похожими на россыпь камешков. Дома иной раз вырастали из ущелий, возле обрывов. Петр Иванович шел легко, насвистывая романс Ирины Васильевны.

Неожиданно из–за поворота завиднелся Старый Город. В самом центре его горел на солнце золотой купол.

Петр Иванович остановился.

— Гроб Господень, — хрипло пробормотал он, засовывая незажженную папиросу в карман.

— Мечеть Омара, — бесстрастно поправила его Мири, продолжая рассматривать пронзенное сердце на другой плече. — У нас тату делают цветные. Хочешь, и тебе сделают? Я буду делать на моей ноге здесь. — Она задрала юбочку. — Посмотри. Я буду делать тут, у–у, как это по–русски?.. Батерфляй. С крылами такую… бабочку.

— Ляжку–то зачем портить? — буркнул Петр Иванович, — Где ж Гроб Господень?

— Я не знаю, — пожала плечиками Мири. — Храм царя Соломона сломаль Навуходоносор… Посвистуй еще…

— Насвистелся уже. Ладно, хрен с ним, с Соломоном. Гроб Господень должен быть непосредственно…

Странное дело, они были уже недалеко от центра города, а где–то совсем рядом блеяли овцы, козел вроде замекал. Петру Ивановичу хотелось передохнуть перед дальнейшей экскурсией, но на травке не больно–то посадишь: с виду зеленая, а на самом деле — опять колючки.

— Пойдем через Львиные ворота, — сказала Мири. — Здесь наши парашютисты на танках в Старый Город поехали и катались шесть дней всю войну…

— Здесь Иисус Христос на осляти въехал! — наобум перебил ее раздраженно Петр Иванович. — А вы его распяли непосредственно…

— Не знаю, — капризно изогнула губы Мири. — Танки катались и победили арабов…

— Чего вы все: арабы, арабы? Арабов они победили…

— Потому что евреи самые умные и самые сильные. Как ты. Ты рубашку сделай. — Она достала из рюкзака пакет.

— Самые умные, главное дело, — бурчал Петр Иванович, заправляя рубашку. — Арабы вон математику выдумали, спирт, порох…

— У тебя рубашка сзади не так. — Мири обошла его и засунула в брюки незабранный кусок. — Порох китайцы выдумали. Ты покупишь мне айскрим?

— Кого?

— Лед сладкий. А себе ты покупишь биру, пиво.

На площадке перед воротами с львиными мордами лежал плешивый оседланный верблюд. Он жевал вхолостую, по привычке.

— Близко не подходи, — Петр Иванович взял Мири за руку, — Оплюет.

К верблюду подошла толстая туристка с фотоаппаратом. Эх, забыл фотоаппарат попросить! Верблюд даже башки не повернул в ее сторону. Туристка забралась на него, верблюд по частям поднялся и, покачивая худыми, развалившимися в разные стороны горбами, медленно побрел по пыльной площади, ведомый под уздцы арабом в белом длинном плаще.