Канта Ибрагимов - Сказка Востока Страница 71

Да это история. И первое время мамлюкам было нелегко: противоречие и даже открытое противостояние между мамлюками-бахритами и мамлюками-бурджитами; местные чиновники, разворовывающие казну, нашествие саранчи, засуха, голод и эпидемия. И, наконец, как экзамен на выживание, монголы, которых никто до этого не побеждал, захватили Сирию и ее столицу Дамаск и уже подошли к Палестине.

Мотивации для яростной схватки у мамлюков было предостаточно. Именно из-за монголов мамлюки попали в рабство. Они жаждали мести, боялись повторения судьбы, тем более после того как вкусили сладость власти.

Как известно, в долине Айн-Джалут под Назаретом монголы впервые со времен Чингисхана были разбиты, их командир взят в плен и казнен. Еще дважды, в 1277 году при Альбистане и в 1303 году близ Дамаска, монголы пытались взять реванш, и оба раза были разбиты. После чего уже окрепшие мамлюки сами стали нападать на соседей, расширили свои границы, захватив Киликийское Армянское царство.

Мамлюкский султан — это не династийная или социальнообщественная данность. За этот трон надо яростно бороться, и не только в подковерных интригах, а надо показать себя на поле брани. И здесь во главе угла мужество и сила. Но и это не главное. Вождь — это стратег, это терпение и, конечно же, разум. И раз мамлюки — это разные этнические группы, то в итоге побеждает тот, за кем больше воинов.

Изначально султаны мамлюков — кыпчаки. Лишь однажды, с 1279 по 1290 годы, к власти приходит черкес — Кепаун, выдающийся военачальник и правитель. После этого еще сто лет у власти мамлюков турки-кыпчаки, уйгур и даже монгол. Но со второй половины XIV века в Сирию и Египет попадает много пленных рабов с Кавказа. Кавказцы начинают теснить, а со временем и доминировать во всех властных армейских структурах Ближнего Востока.

Мамлюки-бахры, или степняки Азии, по духу — кочевники, они еще не признают оседлость, культуру земледелия и жажду накопительства. Средь них жесткая дисциплина и субординация, командир — это все: и бог, и царь, и господин, и иного мнения и взгляда быть не может. И это в чем-то хорошо, а в чем-то и плохо, но в итоге это — победа.

А вот мамлюки-бурджи, или кавказцы, по природе оседлые, знают стоимость клочка земли, ценят колосок в степи, а не суховей, мечтают об амбарах зерна и сундуках золота, любят щеголять, в целом, по традиции гор, любят и ценят семейный очаг. И армейская дисциплина здесь совсем иная: командир среди кавказцев — это не деспот, не беспрекословный диктатор, а заслуженный авторитет, у которого превалирует не жесткий приказ, а отеческая забота, и средь подчиненных не безропотное повиновение, а скорее братская солидарность, дружба. С такой дисциплиной свой надел, может, и отстоишь, но материки, как азиаты, не завоюешь.

«Среди мамлюков кавказцев всего четверть. Но они предприимчивей, сообразительней, индивидуально сильнее, а в целом, сплоченны, помогают друг другу, становятся обладателями обширных земель и богатств. И эти кавказцы, некогда угнанные в рабство, теперь посылают на Кавказ значительную помощь».[125] Но этого мало. И теперь к обеспеченным мамлюкам-египтянам в поисках счастья и покоя выезжают с Кавказа целые фамилии, села и даже области, как случилось в Грузии.

Вместе с этим преобразились города Ближнего Востока. Кавказцы принесли сюда свою культуру, новую моду, архитектуру и традицию, словом, так сказать, «обновили кровь». «В Дамаске, Каире, Иерусалиме и Хайфе можно увидеть белоснежные лица очень красивых, стройных, горделивых девушек и женщин: это прекрасные черкешенки, грузинки и осетинки, — пишет Бей-барс ал Мансури. — Тут же честолюбивые, слегка заносчивые светлокожие кавказцы, на них здесь доселе невиданные высокие каракулевые шапки, шелковые рубашки и шерстяные черкески. На ногах обязательно высокие сапоги со шпорами из дорогого металла. И не только сами, но более кони у кавказцев грациозны — все подпруги золотом и серебром орнаментированы, а у высших эмиров и драгоценные камни в сбруе».[126]

Это на родине кавказцы разъединены высокими горами. Каждый горец за свой родовой надел, за свою теснину ущелья ухватился, иного видеть не хочет и не признает, кроме как своей вершины горы. Оттого и междоусобица, мелкая вражда, разобщенность. Зато в чужом краю, вдали от родных гор, кавказцы друг в друге души не чают, помогают своим, дружны. И хоть об этом умалчивает история, а хотели кавказцы на султанский трон посадить своего, но тюркитов — абсолютное большинство, и дабы сохранить мамлюкское единство, кавказцы до поры до времени чтили верховенство бахритов. Да произошел очередной прецедент: султан мамлюков — тюркит — то ли продал, то ли почему-то уступил. В общем, потеряли мамлюки без боя контроль над Армянским нагорьем, потом города в Передней Азии, а следом чуть ли не всю Сирию с Палестиной.

С этим кавказцы не смогли смириться. Как предательство это восприняли и все египетские визири. Дворцовый переворот назревал, но мамлюки — люди военные. Началось открытое противостояние, которое переросло в однодневный бой под Каиром. Было много жертв, и все мамлюки поняли одно — они могут потерять власть и вновь стать простыми рабами. Ночью султан тюркит был убит своим же окружением, и на следующий день, весной 1382 года, провозглашен новый султан — тридцатилетний Захир Баркук, адыг, который, как известно, еще в детстве был продан в рабство бедными родителями в одном из портов Крыма. С тех пор до конца существования мамлюкского Египта султанами становились лишь выходцы из Кавказа: адыги, абхазы, грузины и нахи.

Но это было позже. А Захир Баркук оказался настоящим лидером. С детства он впитал воинский дух, закалился в боях, преуспел в административных делах и в управлении государством. Он царствовал около двух десятков лет, с мечом в руках потеснил неуживчивых соседей и со временем заимел солидный международный авторитет, так что владыки мира не могли с ним не считаться. Многие государства платили ему дань или подносили щедрые подарки, лишь бы мамлюк их не трогал, а при необходимости поддерживал.

Вот и мамлюкский корабль, на котором Малцаг с семьей Сакрела и Седой уходил на юг от Измира, исполнял секретное задание, а точнее особую дипломатическую миссию. Как ранее отмечалось, Византийская империя, или то, что от нее осталось к концу XIV века, — Константинополь, с былой славой, а теперь буквально осажденный Османом Баязитом город, который из-за имперских излишеств растлел изнутри и шел к окончательному упадку. Однако у Константинополя, имевшего за собой тысячелетнюю историю владычества, еще кое-какой потенциал оставался. И император Манул II, желая чужими руками расправиться с ненавистным Османом Баязитом, отправил послов к Тамерлану, который объединил татар Средней Азии и покорил уже Индию, Персию и Золотую Орду.

«Всемогущий Повелитель Тимур, — писал в грамоте, которая сохранилась, император Византии, — если нападешь на Османа Баязита, обещаю всемерную помощь, в подарок двадцать кораблей. Дань, которую Константинополь и Пера платят Баязиду, буду отныне платить великому хану Темиру. И мамлюки не будут мешать. Султан Захир Баркук мой друг, кум, мы с ним договоримся, лишь бы хан Темир поскорее шел на Баязита.»

Вот так, как и всегда, плелись политические хитросплетения. Главная задача Византии и Тамерлана была нейтрализовать сильных мамлюков, не то союз Баязита с мамлюками стал бы непобедим.

Чтобы задобрить, а точнее подкупить султана Египта, через Грузию и Черное море в Константинополь Тамерлан прислал много богатств. К этим дарам должны были прибавить подарки от Византии, и вот с этими щедротами двух императоров возвращался корабль мамлюков, на котором плыл и Малцаг.

Весь день под дождем, пока они покидали Измирский залив и был виден берег, где осталась Шадома, Малцаг пребывал на корме корабля. А к вечеру, когда судно чуть сильнее закачалось на высоких волнах открытого Эгейского моря, он, усталый, спустился на нижнюю палубу, надеясь, что капитан даст ему переодеться в сухую одежду. Однако случилось неожиданное:

— Там место беглых рабов, — капитан даже не впустил Малцага в свой отсек, указал на дальний трюм, где средь каких-то мешков ютились Сакрел и его семья вместе с Седой.

Мешки были жесткие, местами выпуклые, воняло какой-то кислотой, слегка щипало глаза так, что Малцаг с отвращением вспомнил дубильную мастерскую. Зато здесь сухо, тепло, хлеб из родственных рук. В такт качки он так заснул, что позабыл о Шадоме и никаких снов не видел, словно провалился в небытие, и лишь детский плач, а потом визг вернули его к жизни. Он, оглядываясь, потянулся, совсем рядом Сакрел.

— Малцаг, вставай, смотри. — В полутьме спросонья Малцаг вначале ничего не мог разглядеть. А протерев глаза, вскочил: капитан за руку тянет Седу наверх.

— А ну оставь! — рявкнул Малцаг, вырывая девчонку, с силой отталкивая капитана. — Это моя сестра.