Фрэнк Харди - Власть без славы. Книга 2 Страница 74

Эштон отрицательно покачал головой. — Нет, благодарю вас. Я не буду выступать.

Кто-нибудь да ответит же этому субъекту, думал он. Сердце отчаянно колотится. Нечего в мои годы лезть на трибуну.

Несколько человек выступили с краткими речами. Большинство ораторов обходило основную тему доклада; кое-кто, в том числе и Блекуэлл, нерешительно вступился за Россию. Фрэнк Эштон еле сдерживал гнев и возмущение. Он знал совершенно точно, что нужно сказать, чтобы разоблачить клеветника, ему достаточно было привести выдержки из «Красной Европы» и рассказать о фактах, с которыми он познакомился в последнее время.

Прения кончились. Председатель уже собирался поблагодарить присутствующих и закрыть собрание.

Фрэнк Эштон с трудом поднялся на ноги. Никаких волнений!

— Господин председатель, можно мне сказать несколько слов?

— Разумеется, прошу вас.

Все, кто был в зале, почувствовали, что этот сгорбленный старик, плохо одетый, с потрепанным шарфом, обмотанным вокруг шеи, еще силен и молод душой.

— Господин председатель, — начал Фрэнк Эштон. — Неужели наш клуб так низко пал, что мы позволяем в его стенах произносить речи вроде той, которую мы сегодня слышали? Все мы — социалисты, по крайней мере когда-то были социалистами. Я всегда считал, что тот, кто называет себя социалистом и в то же время не является сторонником и другом страны социализма, либо дурак, либо подлец.

Эштон, как бывало в старину, обеими руками отбросил со лба волосы. Слушатели уже ловили каждое слово оратора, подчиняясь обаянию его испытанного красноречия.

— За время моей многолетней деятельности в рядах лейбористской партии я подчас ошибался, подчас проявлял слабость — самое крепкое дерево иногда гнется под натиском бури, — но в одном вопросе не колебался никогда. В России рабочий класс строит социалистическое общество. Я всегда сочувствовал этому великому опыту и с жадностью изучал его. Я дважды побывал в России; второй раз — всего три года назад. То, что я видел, убедило меня, что защита Советской России — величайшая задача, стоящая перед прогрессивным человечеством. Финская кампания, господа, была проведена ради защиты Советской России. Линия Маннергейма была возведена не для защиты, а для нападения. Она была возведена на деньги Англии и Германии как плацдарм для вторжения в Россию. Маннергейм — это тот самый пресловутый «мясник», о котором я столько слышал во время моего путешествия по Европе. Позвольте мне посоветовать вам, всем и каждому, перечесть мой скромный труд «Красная Европа». Там вы узнаете правду о Финляндии и ее фашистском правителе — Маннергейме. Там вы увидите, как далеко заходил капиталистический мир в своих первых отчаянных усилиях задушить Советскую Россию.

Эштон весь дрожал от возбуждения. Сердце бешено стучало, но мысль работала четко, с прежней силой.

— Англия и Франция объявили войну Германии; в этой войне противники еще не обменялись ни единым выстрелом. Но месяц назад, до капитуляции Финляндии, английский военный совет постановил послать экспедиционный корпус, численностью не меньше ста тысяч человек, через Швецию и Финляндию. Предполагалось также напасть на нефтяные промыслы в Баку, как это было сделано во время интервенции, когда вооруженные силы всего мира тщетно пытались сломить мощь рабочего государства. Теперь Чемберлен признает, что в Финляндию были посланы пушки и самолеты. Не безумие ли это? Англия сама плохо вооружена, а посылает вооружение в Финляндию. Для этого может быть только одно объяснение: Чемберлен и сейчас рад бы заключить с Гитлером союз против России. Оглянитесь на события, приведшие к войне! Не верьте прессе миллионеров, которая подняла вой, оттого что Советский Союз заключил с Германией пакт о ненападении. При той политике, которую проводили Англия и Франция, у СССР не было иного выбора для защиты рабочего государства.

Эштон провел рукой по волосам. Пока он говорил, отчетливо рисуя перед своими слушателями ход событий, приведших к войне, его сгорбленное тело распрямилось и лицо густо покраснело.

— Я видел войну, и я ненавижу войну. Я ценю человеческую жизнь, но я не могу проливать слезы над «бедными, слабыми финнами», — я оплакиваю жертвы фашизма. И если когда-нибудь мне на ум придут молитвы, я на коленях возблагодарю бога, что у вождей Советской России достало дальновидности и мужества отодвинуть от своей границы линию Маннергейма, и буду молиться о том, чтобы простые люди западного мира потребовали союза с СССР для борьбы против фашистской чумы. Это жизненно важно для Австралии, ибо Япония — одна из стран антикоммунистической оси, и она готовится к нападению на нас. Поверьте мне, я был на Востоке, я знаю что говорю.

Фрэнк Эштон упал на стул, держась за сердце и судорожно глотая воздух. С минуту стояла мертвая тишина, потом раздались восторженные аплодисменты.

Докладчик был явно смущен. Председатель закрыл собрание, и все, по обычаю, отправились ужинать в соседнее кафе. Эштон был весь в поту, его била дрожь. Есть он не мог.

На обратном пути, в трамвае, Блекуэлл сказал:

— Замечательно вы говорили, Фрэнк, это одна из ваших лучших речей.

Фрэнк не ответил. Они молча доехали до остановки, где Эштону нужно было сходить.

— Мне кажется, вам нехорошо, Фрэнк, — сказал Блекуэлл. — Слишком переволновались. Я провожу вас.

— Нет, Морри, не нужно, спасибо. Я дойду сам.

Он вышел и медленно заковылял по переулку. Когда до дому оставалось шагов сто, он вдруг остановился, тяжело опершись на трость, и схватился за сердце.

Четверть часа спустя Гарриет, поджидавшая Фрэнка, услышала громкий стук. Отворив дверь, она увидела двух незнакомых мужчин; они под руки поддерживали задыхающегося Фрэнка.

— Мы нашли его у шлагбаума.

Они помогли Гарриет уложить его в постель, потом пошли за врачом.

С Фрэнком Эштоном был удар. Он умер через две недели. Его последняя воля — гражданская панихида и кремация — была выполнена. Провожали покойника его два сына с женами, Гарриет, Блекуэлл, Джон Уэст и Фрэнк Лэмменс. Плакала одна только Гарриет.

Гарриет хотела отдать рукописи Фрэнка Эштона его старшему сыну, но тот отказался наотрез, после того как его жена, набожная католичка, прочла антиклерикальные статьи Эштона. Гарриет отправилась к Фрэнку Лэмменсу и предложила ему издать рукописи, но он сказал, что на такие коммунистические сочинения нет спроса. Тогда она отнесла рукописи в лейбористскую организацию. Там заинтересовались ими, обещали напечатать. Гарриет обрадовалась. Через неделю ее вызвали и сообщили, что так как рукописи, к сожалению, пестрят нападками на лейбористскую партию, то они напечатаны не будут.

Отчаявшись, Гарриет аккуратно сложила рукописи и убрала их в старый сундук. В последующие годы она время от времени безуспешно пыталась найти для них издателя.

После смерти Фрэнка Эштона Джон Уэст часто похвалялся: — Это я продвинул Эштона в политику. Он был самым талантливым из лейбористов; другого такого оратора в Австралии вообще не бывало.

Хотя его скаковая конюшня сильно уменьшилась за последние годы, он все же через Пэдди Райана приобрел однолетку и назвал ее «Эштон». Этой лошади не суждено было взять ни одного приза за все время, пока она принадлежала Джону Уэсту.

По мере того как развертывались бурные события 1940 года, Джон Уэст все сильнее проникался верой в непобедимость гитлеровских армий. Голландия! Дания! Норвегия! Франция! Британские войска сброшены в море у Дюнкерка! Бомбардировка Англии! Хорошо еще, что Черчилль сменил Чемберлена!

Когда Муссолини объявил войну разгромленной Франции, Джон Уэст несколько смутился. По своему образу мыслей он сам был ярый фашист, но ненависть ко всему немецкому сделала его противником Гитлера; однако, будучи горячим поклонником режима Муссолини, он не знал теперь, какую ему занять позицию.

Как-то, повстречавшись с архиепископом, он высказал ему свои сомнения. Тот ответил: — Я согласен с маршалом Петэном — лучше Гитлер, чем коммунисты.

— По-моему, Муссолини не следовало бы вступать в войну на стороне Гитлера, — возразил Джон Уэст. — Если немцы победят, наши семьи, наши домашние очаги будут под ударом.

— Муссолини не дурак. Он, должно быть, уверен, что Гитлер победит, и, ей-богу, он, кажется, прав, — настаивал архиепископ.

Джон Уэст обрадовался, когда после падения Парижа правительство Мензиса запретило австралийскую Коммунистическую партию. Он вспомнил о дочери. На его вопрос Нелли ответила, что около месяца назад получила от Мэри письмо. Мэри сообщала, что вторично вышла замуж. От старшей сестры она известий не имела.

— Бедная Марго, может быть, уже умерла или мучается в концлагере, а Мэри не сегодня-завтра убьет бомбой, — причитала Нелли.