Джеймс Риз - Книга духов Страница 75

Разумеется, сосед обращался не ко мне, а к Элифалету. Мне ничто не мешало сидеть молча и размышлять о некоторых аспектах Ремесла; и вскоре мне пришло желание сломать силой воли присоску, на которой держалась вставная челюсть болтуна – когда передние зубы свалятся ему на колени, он небось примолкнет. Но Элифалет избавил меня от этого, ответив соседу в истинно американской манере: он плюнул. Плевок, размером в половину десятидолларовой монеты, шлепнулся у самого копыта соседки, и Эли, изображая деревенского невежу, поднес два пальца ко лбу, к отсутствующей шляпе, и пробормотал: «Мэм». Поскольку на коленях Эли покоилось два квадратных кулака, протестов не последовало. Женщина растерла плевок подошвой, тем ставя точку в происшествии.

Дальше мы ехали молча, карета покачивалась, сбоку катила воды река.

В Балтиморе и Норфолке я искала газеты, но смогла добыть только одну: «Военная и военно-морская хроника». Новостей о Тернере там нашлось не много. Тогда думали, что он прячется на Черном болоте, где, как было известно, беглые рабы укрывались неделями, месяцами, даже годами; пищей им служили лягушки, змеи, водяные черепахи и прочее подобное. В газете не было ничего про восстание в Ричмонде. Про милицию – тоже.

Разгуливать по ричмондским улицам мне не хотелось, и я придумала, как нам разузнать все, что нужно, держась при этом в тени.

Побывав у Розали, мы направились на Маркет-сквер (не без радости я оглядела там головешки, оставшиеся от темницы Селии, – волей судьбы и случая она сгорела дотла) и в читальный зал, который заметила прежде у «Таверны Баулера». Там нам с Эли выдали подборку газет за последние три месяца, расположенную в хронологическом порядке. Саваннская «Джорджиан». «Нью-Орлеанская пчела». Ки-уэстская «Инкуайрер». Новостей о виргинской милиции не было нигде. С местной прессой нам повезло больше: в ричмондской «Конститьюшнл уиг» Эли прочитал о свободной черной женщине – «ужасной негритянке, пособнице бунтовщиков», – которую милиция «усмирила». В заметке (объявление среди других, суливших награду за Тернера) говорилось далее, что негритянка воспротивилась Справедливому Возмездию.

Справедливое Возмездие явилось после наступления сумерек. В лице пяти белых мужчин и мальчика, вооруженных дубинами и ножами.

Я их видела. Вызвала колдовством эту сцену, когда позднее получила возможность обратить ясновидение назад, в прошлое. Я не сомневалась, что ни одна газета не скажет правды о смерти Мамы, и потому мне ничего не остается, как только вызвать сон и посмотреть самой.

Они проникли на участок через кусты, и вел их мальчишка. Возможно, он видел, как через колючую бирючину пробиралась Розали (или Эдгар, или я). И этому самому мальчику однажды явилось привидение в особняке Ван Эйна; да, во сне я узнала этого ребенка с огненно-рыжими волосами. Именно он давним-давним утром катал обруч, именно он поднял глаза и увидел меня в окне второго этажа.

Едва ли назовешь везением то, что эта компания застала Маму Венеру в столовой усадьбы, а не в погребе, где их злоба нашла бы себе дополнительную пищу. Обстановка виделась мне как в жизни, только окрашена она была в водянисто-голубой цвет. Легкое колыхание не мешало видеть формы. Движения были замедленны, растянуты настолько, что, казалось, прошла вечность, пока Мама Венера сидела за длинным-предлинным столом, положив на поверхность загрубевшие ладони и выстукивая укороченными пальцами нетерпеливую дробь. С болезненной отчетливостью я слышала, как, запинаясь, били часы.

Стук входной двери. Царапанье, топот сапог. Шаги мужчин и ребенка, из комнаты в комнату. Она все сидела, так бесстрастно. Мне хотелось окликнуть ее, предостеречь. Но, конечно, это было невозможно. Более того, я поняла, что предостерегать ее было и незачем, она ждала их, видела.

Нашел ее тот чертов мальчишка. Молча ввалившись в столовую, он выскочил наружу, где высоким, девчоночьим голосом окликнул остальных, находившихся внизу, в вестибюле. Двое мужчин откликнулись и поднялись наверх. Один из них был рыжий, отец мальчика. Войти в столовую никто не осмеливался. Они ждали, пока другие осматривали дом и наливались гневом: кто такая эта негритянка, чтобы жить в подобной роскоши? Как она приобрела и свободу, и состояние? Конечно, никто из них не знал правды; они наслышались лжи, суеверных выдумок и легенд, но главным было чересчур большое богатство Мамы Венеры.

Они назвали ее Заговорщицей. И убили, так как ничто им не мешало.

…О, этот сон, тянувшийся бесконечно! Он вновь и вновь повторяется без спроса, омрачает мой мирный отдых, тревожит, потому что сны, вызванные заклятьем, обретают власть над заклинателем.

…Посмотрите на это моими глазами.

Вот они все стоят в дверях столовой Ван Эйна. Будь они псами, они бы залаяли, потому что загнали добычу в угол. Кто-то что-то говорит, слов я не разберу. Из рук в руки переходит прямоугольная бутылка. Один ступает на порог, сквозь мой сон проникает стук.

Входят в комнату. Мама Венера противится, да; насколько способна.

…«Воспротивилась» – было сказано в «Уиг». Что это было? Крики из бесформенного рта? Крики, зародившиеся в прокопченных легких? Крики, рвавшиеся из горла настолько ободранного, что суп в него проскакивал только остуженный, желеобразный (стенки его, толстые, в рубцах, были неспособны сокращаться)? К какому спасителю взывали эти крики? А может, она отбивалась – неподвижными руками, кулаками, которые скорее предполагались, чем имелись? Или она побежала на своих ногах – пучок мышц на кости, откуда выкипел, испарился костный мозг?

Нет, у нее оставалось лишь одно оружие – страх. Их страх. И вот я вижу, как поднимаются ее перепончатые руки, чтобы отвести с лица вуаль.

Одни заходят ей за спину, другие, увидев то, что осталось от лица, отступают к двери.

Молчание. Тишина. Голубизна сна обращается в лед.

И тут шайку словно что-то толкает. Они бросаются на нее. Она поднимается на ноги. Ее поднимают.

Волокут через порог столовой. Носки домашних туфель задевают за коврики, за паркет коридора; на задней веранде туфли соскакивают совсем. Ее тащат трое. Двое и мальчик идут следом. Ее дергают так грубо, что перепонка из кожи между плечом и шеей трескается. Сухо. Бескровно.

Вуаль падает на лицо. Облегчение: не видеть его во сне. Не видеть лицо, которое так мне дорого.

Они выбирают персиковое дерево, но ветви его слишком хрупки, слишком низко растут. Мужчины озабочены, ищут подходящую виселицу.

…Озабочены? О, где же была Элайза Арнолд, когда нужно было заботиться о живущих? Спала в могиле на склоне холма? Парила над телом Генри в Балтиморе? Или, отведя уже старшего брата домой, к себе, к смерти, расположилась у постели Эдгара?.. Но нет, поэт не сдастся. В этом я уверена, хотя уверена и в том, что из-за пределов тьмы до него долетает вечный зов; он только не распознает в нем плача матери.

Да, они озабочены, но вскоре им попадается на втором дереве достаточно прочный сук. У ствола собираются куры, неуклюже пытаются взлететь. Одна вонзает когти мальчику в глаз, норовя ослепить. А вот и другие птицы. Я вижу, слышу эту какофонию. Сойки и вороны, чайки с реки; два ястреба кружат на фоне взошедшей луны, потом налетают на шайку.

Вот началось избиение. А вот оно кончилось, а я все смотрю, не в силах пробудиться.

Но наконец голубизна сгущается в черноту, два сердца затихают – Мамы Венеры и мое.

Под ударами палок смерть приходит быстро, но это меня не утешает.

Да. Один удар, и череп трескается. И Мать Венера умирает во второй, последний, раз. Эту смерть она давно держала в мыслях. Но вот вопрос: если оставить в стороне средства, была ли эта смерть желанной? Я знаю, Мама Венера сомневалась, что она придет, безвозвратная смерть. «Уход», – сказала она однажды. Но я не знала, насколько долгими, насколько глубокими были ее раздумья о собственной смертной природе (суждено ли ей умереть или Элайза Арнолд привязала ее к земле навсегда?), пока той же ночью кое-что не обнаружила. Пробравшись в подвал Ван Эйна, мы с Эли сделаем немало находок, весьма интересных, как мне предстоит убедиться, для ведьмы вроде меня.

44

Восставшие

Ночь все никак не наступала. Когда наконец пали сумерки, мы с Эли вышли из читального зала на улицу, в темноту. Месяц проглянул ненадолго и тут же заволокся облаками.

Открытая задняя дверь ванэйновского особняка походила на рот, готовый заговорить. Судя по холоду, тишине и темноте, внутри никого не было, однако недавно здесь кто-то побывал и, по-видимому, удалился в спешке. Вокруг наполовину упакованных ящиков валялась солома. Обеденный стол был тесно уставлен посудой, которую, вероятно, собирались сосчитать и вывезти. Куда? Кто был наследник? И что мог сказать по этому поводу Джейкоб Ван Эйн? Да и был ли он жив? Или Элайза завлекла его в тенета смерти?

Элайза… Ее как будто поблизости не было, но я все же втягивала носом воздух, чтобы бежать без оглядки, если почую гниль.