Артур Япин - Сон льва Страница 75

Ее хрупкое тело между платяными шкафами. В прорезь на больничном халате видна обнаженная спина. Она идет босиком, и искривление позвоночника бросается в глаза. Волосы спутаны. Тушь стекает вместе со слезами. «Бум-па-па» — замирает вдали.

Тем временем ко мне прибывает все больше и больше цветов. Вся комната уже в зарослях. По углам поставлены этажерки, все полки забиты цветами, но все еще не хватает.

Каждый вечер букеты выносят из палаты в коридор. По всему коридору белые кафельные плитки исчезли за тюльпанами и розами. А утром — новая партия.

Их вносят ко мне в палату сияющие медсестры: цветы, цветы и еще раз — цветы. Иногда они зачитывают мне вслух карточки: есть среди них такие имена, которые мне ничего не говорят, из стран, о которых никто никогда не слышал. И я лежу среди этих цветов, цветов всех мыслимых сортов, словно украшенная колесница на карнавале, посреди всех цветов мира.

— Пропала? — говорит Джеппи.

— В ее комнате следы борьбы.

— Неужели ты думаешь, что Джанни на это способен?

— А ты нет? — спрашивает Максим насмешливо.

Джеппи убавляет огонь под горелкой и садится рядом с Максимом за стол.

Максим нервничает. Она берет его руки в свои, неловко, словно они с ним в одной лодке. Он отталкивает ее. Просит у нее адрес сутенера, но Джеппи не решается.

— Ну что ж, продолжай защищать его, как всегда.

— С ней все в порядке, — успокаивает Джеппи. — Твоя Гала сейчас обедает в шикарном ресторане. На море. Под пальмами.

— Судя по всему, — говорит Максим в ярости, — ты совсем забыла, что значит кого-то любить.

Джеппи возвращается к плите и поливает устричные грибы сливками.

— Кому-то это суждено, кому-то нет, — говорит она спокойно. — Мой Марио был еще младше меня, а мне тогда только что исполнилось пятнадцать. Однажды к нам пришел один из моих дядюшек. Взял меня за руку и повел с собой. Мой отец шел вместе с нами до конца деревни. Я думала, что он меня не отпустит. Но в какой — то момент он остановился. Не знал, что сказать. Поднял руку. Вот и все. Прежде чем мы ушли, отец уже поднял руку и начал нам махать. Он стоял, пока мы не дошли до поворота и не скрылись в горах. От страха я заплакала. И визжала, когда на меня натягивали свадебное платье.

— Почему же ты не отказалась? спрашивает Максим, который не может остаться равнодушным к чужим страданиям.

— Ты что, кино не смотришь? — Джеппи качает головой. — Это же Калабрия![295] Если ты кому-то неверно укажешь дорогу, твоим родителям пришлют твою отрезанную левую руку.

Она пробует содержимое кастрюли, затем вытирает пальцы о передник.

— Марио был мне чужим. Я жила в незнакомой деревушке в семье, которая для меня ничего не значила. Потом родился мой малыш. Я отдала ему всю свою любовь.

— Но ты мне сама рассказывала, что у тебя никогда не было детей.

— Я все время мечтала, что буду гордиться своим сыном.

Джеппи вытряхнула помидоры из пакета и оторвала от него кусочек бумаги. Достала из выдвижного ящика толстый плотницкий карандаш.[296] Ножом наточила кончик.

— Приходит время, когда ты больше не можешь отрицать, что уже не спишь, даже если стараешься закрыть веки поплотнее.

— Он… умер?

Джеппи покачала головой.

— В конце концов, он нашел способ, как нам выбраться из той деревни.

Она лизнула грифель и что-то написала.

— И взял меня с собой, мой ангел! Кто я такая, чтобы его теперь осуждать? То, как Джанни зарабатывает деньги, не повод для гордости, но это было наше спасение.

Она придвигает бумагу к Максиму. На ней домашний адрес Понторакса, написанный крупным, размашистым почерком.

В тот же вечер Максим стоит перед виллой из лавовых плит у подножия Этны. Позвонив в дверь, он вспоминает, что никто не знает, где он. Надо было предупредить консульство. Он потратил последние деньги на билеты. Никакого плана у него нет. Единственное, что он знает точно, что не уедет отсюда без Галы. В глубине дома слышатся шаги. Максим безуспешно пытается нащупать в карманах что-нибудь, напоминающее оружие. На всякий случай он делает то, что всегда делают мужчины в кино: сжимает кулаки. «Ну, берегись!» — думает он, готовый ко всему.

За исключением маракасов.[297]

Девушка, что открывает дверь дома, трясет ими в ритме мамбо.[298] На мулатке единственная одежда — две половинки кокосовой скорлупы и так называемый фиодентал.[299] Покачивая бедрами в своем ритме, она уходит в глубь дома, а Максим идет за ней, следуя взглядом как можно дальше вдоль ниточки между ее ягодицами.

Позади дома в полном разгаре бразильский карнавал. На террасах у холма танцует сицилийский бомонд под звуки двух школ самбы, приглашенных на Сицилию из самого Ресифе.[300]

— Добро пожаловать в мир «Какао Бразильяо»! — приветствует Максима госпожа Понторакс — полная женщина в белой бандане и кружевном платье жрицы- кандобле, предлагая ему, как и всем гостям, бокал кайпириньи.[301]

— Любимое шоу моего мужа.

— Мне нужно с ним срочно поговорить.

— О шоколаде? Все остальное его не интересует. Шоколадные бюсты, шоколадные ягодицы… — с тех пор, как началось это шоу, он думает только о них.

Ее прерывает шеренга гостей, танцующих конгу.[302]

Я ищу одну девушку.

— Ищите, пожалуйста! — кричит госпожа Понторакс, присоединяясь к шеренге. — Здесь столько красивых женщин. Вы в курсе, что сейчас здесь сама ведущая «Какао Бразильяо»? — Рафаэлла? Рафаэлла!

Максим пробирается сквозь толпу. Большинство гостей избрало колониальную тему: мужчины в белых льняных костюмах, а женщины носят золотые браслеты рабов.

Мимо проходят нагие статисты, наряженные под туземных богов Баийи:[303] на голове рога, а тело выкрашено в голубой или красный цвета. Они колют гостей своими трезубцами и погоняют их толстыми кожаными бичами.

Максим находит дотторе у пруда в конце сада. Тот качается в гамаке, утонув в огромном вырезе своего пончо. Как только дотторе понимает, кто перед ним, то пытается встать, но ему мешают сотни цветных рюшей на рукавах. Человечек кажется таким несчастным в своем одеянии гаучо, что Максим оставляет намерения разобраться с ним силой. Кроме того, доктор оживает, когда слышит имя Галы.

— У меня плохие новости для нее, — говорит Максим. — Вы, наверняка, уже слышали о Снапоразе.

— Ах, неужели она такая поклонница кино?

— Снапораз, он… наш знакомый. Я хочу рассказать ей о нем сам, прежде чем она услышит об этом от кого-то другого. Гала здесь?

— Она сейчас в моей клинике. Вам известно о ее болезни?

— О ее приступах? Да, конечно, знаю. У нее недавно был приступ?

Вчера вечером. Я оставил ее на ночь в больнице для обследования.

— Очень любезно с вашей стороны, но не стоило.

— Я счел это необходимым.

— Нам не нужна консультация, — ответил Максим раздраженно. — Мы уже много лет справляемся с ее болезнью. Я гарантирую ее здоровье.

— Тогда вам есть в чем себя упрекнуть, — говорит Понторакс сочувственно.

— Почему?

— Потому что помимо неврологического недуга у нее много других проблем. Гала истощена. Вы не заметили? Кроме того, у нее появились признаки начинающегося обезвоживания, в основном, из-за чрезмерной потери жидкости через мочу.

— Она «подсела» на слабительное. Я знаю об этом и пытался…

— Плохо пытались, — перебивает Понторакс. — Обезвоживание нарушает функции мозга. Тело начинает реагировать как в стрессовой ситуации. Оно вырабатывает вещества, подавляющие сознание. В сочетании с лекарствами, которые она принимает, это может привести к дезориентации, страху и депрессии.

— Я хочу ее видеть.

Максим ищет в рюшах руку Понторакса.

— Пожалуйста. Я должен поехать к ней, умоляет он. — Я люблю ее.

Доктор смотрит оценивающе на него.

— Это я могу понять, — говорит он.

Он протягивает Максиму свою руку и ведет его сквозь толпу, собравшуюся на террасе. Группа уличных мальчишек из Рио запускает воздушных змеев, привязав к их хвостам маленькие лампионы.[304] Цветные огоньки весело взмывают в небо.

— Сожалею, что отрываю вас от вашей вечеринки, — говорит Максим, когда они садятся в лимузин.

— А я нет, — говорит Понторакс, улыбаясь, и стартует не с той передачи. — Моя жена считает, что я разделяю ее любовь к большим праздникам. Это недоразумение. Одно из многих между мужчиной и женщиной. Я люблю красивых женщин, конечно, но весь этот бразильский ажиотаж для меня — ничто. Но раз уж моя жена это затеяла, предпочитаю оставлять ее в неведении. Это менее болезненно, чем правда.

Порыв ветра. Несколько бумажных фонариков загораются. Хвосты змеев вспыхивают, как фитили, и, охваченные пламенем, распадаются на части. Тлеющие обрывки кружатся слева и справа от лимузина, движущегося по горной дороге.