Анатолий Иванов - Повитель Страница 76

Семенов… С давних-давних пор, пожалуй, с тех времен, как снова увидел он во дворе веселовского дома сбежавшего из Локтей ссыльного, Григорий стал испытывать при мысли о нем какой-то страх. С Семеновым Григорий не встречался, если не считать того случая, когда неожиданно столкнулся с ним ночью в переулке возле дома Андрея, никогда не разговаривал, но боялся и ненавидел почему-то больше, чем самого Веселова. Сначала страх этот был безотчетный, необъяснимый. А потом все яснее и яснее начал понимать Бородин, что не было бы на свете таких, как Семенов, нечего бы ему, Григорию, бояться всяких там Веселовых, Ракитиных, Тумановых.

До самой войны преследовал его, Григория, этот человек. Потом — война, не до Семенова было, хотя червячок беспокойства нет-нет да и засосет сердце при мыслях об этой фамилии. Но Григорий успокаивал себя: «Вон какая ведь мясорубка была. Такие, как он да Андрюха, и совали туда головы в первую очередь». И вспоминал почему-то камень, брошенный однажды в озеро после разговора с Евдокией Веселовой. «Лежит, поди где, склизью оброс… А может, илом замыло». Такие мысли успокаивали…

И вот Семенов, как и прежде, в Локтях!

А может быть, это не тот Семенов? Григорий опустился на стул, зажал голову, в которую часто колотилась кровь, руками. Мало ли Семеновых на свете? Семенов… да Семеновых — пруд пруди…

Но когда стукнула в сенях дверь, Бородин вскочил, вытянулся, как струнка, начал оправлять рубаху.

Но в дверь опять просунулась голова Никиты.

— Сказал — буду сейчас! — закричал Бородин так, что зазвенела посуда на полке. Голова счетовода в то же мгновение исчезла.

Осмотрев зачем-то внимательно комнату, Григорий медленно пошел к двери.

В конторе, однако, Бородин никого не застал. Тот же счетовод сказал Григорию, что приезжий вместе с Ракитиным, Тумановым и другими членами правления ушел осматривать семена, потом собирался на ферму, а ему велел пока приготовить кое-какие цифры.

— Какие еще цифры? — рявкнул Бородин.

— Сколько в прошлом году доходу получили, сколько на трудодни хлеба дали, сколь денег, сколь… — начал перечислять Никита. Но Бородин не стал слушать, выскочил из конторы и кинулся к амбарам. Там никого не было, Григорий побежал к скотному двору.

— Ушли уже! — сказала ему работавшая там Настя Тимофеева. — Досталось же Тихону. Господи! Сперва, правда, хвалил его этот, из района, а потом… В контору ушли. И Ракитин и Туманов.

Григорий опустился на кучу соломы, долго молчал

— Ракитин, Туманов… — тихо проговорил он И вдруг начал жаловаться Насте: — Ну вот, сама видишь… Водят приезжего из района по хозяйству, показывают, рассказывают… Будто нет в колхозе председателя, хозяина…

— Стало быть, нет, — проговорила Настя.

— А?

— Ну, так этот, приезжий, сказал.

— Чего?! — воскликнул Бородин.

— Да ну тебя! — отмахнулась Настя. — Очумел ты, что ли?

Бородин встал и поплелся в контору.

Секретарь райкома партии Семенов встретил его сухо. Поздоровавшись, он внимательно посмотрел на Бородина из-под огромнейших, спутанных седых бровей и будто проколол насквозь. Григорий невольно сделал два шага назад, как Никита за час до этого.

Семенов чуть опустил голову и стоя начал изучать какие-то бумаги. Очевидно, это были те сведения, о которых говорил счетовод.

А Григорий стоял ни жив ни мертв. «Узнал или нет меня?.. Узнал или нет?.. — лихорадочно металось в голове Григория. Потом он подумал: — Поседел как, дьявол. Кабы не брови, сроду и не узнать бы…»

— Сколько зерна выдали на трудодни в прошлом году? — спросил неожиданно Семенов, подняв голову.

— По два килограмма, — ответил Бородин. — И деньгами еще немного…

— По два с половиной, — поправил Ракитин.

— Ну, да… с половиной, — глухо подтвердил Григорий. — Людей поддержать чтоб… С самой войны ведь, почитай, крохи получали, обносились…

— Ну а нынче сколько думаете выдать? — перебил его секретарь райкома.

— Да уж как урожай. Запланировали по три… заботимся о людях, довольны…

Семенов бросил листки на стол, опять внимательно посмотрел на Бородина и вдруг сказал:

— А знаешь, Бородин, можно на трудодень и по десять килограммов дать на следующий год. И деньгами рублей по пятьдесят, по сто…

— Как же это…

— Очень просто. Раздать семена, фураж. Продать весь скот, весь инвентарь, — то есть ликвидировать колхоз. Сколько денег можно выручить…

Григорий давно понял, куда клонит секретарь райкома. Но сказать ничего не мог.

— Чего же молчишь?

— Говорил мне об этом Ракитин… Правильно, в общем, он говорил, чего там… Признаю…

Потом разговор шел о весеннем севе. Что-то у Григория спрашивали, он отвечал, иногда удачно, иногда невпопад…

И последнее, что запомнилось, — слова секретаря, когда тот собрался уже уезжать.

— А на поддержку колхозников вы, Бородин, зря надеетесь. Я беседовал с людьми. Авторитет у вас среди них пока есть. Но прямо скажем — дешевенький, гнилой. На волоске он держится.

И уже у дверей Семенов обернулся, вновь посмотрел на Бородина. И вдруг спросил:

— Вы — локтинский?

— Как же… Родился тут, — машинально ответил Григорий.

— А мне показалось — не здешний.

Потом все ушли, а Григорий долго сидел один в пустой конторе и думал почему-то не о себе, а о Терентии Зеркалове: «Толстоват тот сук, который ты подрубить хотел, не под силу твоему топору. Иззубишь топор, искрошишь железо, а сук не подрубишь».

Выйдя из конторы, Семенов махнул рукой шоферу «газика»-вездехода, который уже нажал было на стартер. Тот заглушил мотор. Посмотрев на озеро, на видневшиеся заснеженные скалы, сказал Ракитину:

— Так-то, Тихон. Мы вон поседели с тобой, Андрей… А скалы все стоят.

Помолчав, повторил:

— А скалы все стоят. Скалы все такие же. Любил я смотреть на них тогда. Особенно на восходе или на закате. Смотрел — и думал вот о сегодняшнем времени. А сейчас смотрю — и думаю о тех днях, когда…

И, еще помедлив, произнес тяжело, со вздохом:

— Эх, Андрюша, Андрюша… Ну, пойдем, Тихон.

Ракитин не спрашивал — куда. Он знал — к дому Веселовых.

Шагая по мягкому уже снегу, Ракитин думал: где же все это время работал Семенов, почему опять в их краях очутился? В райкоме партии он об этом спросить его не решился. Но сейчас Семенов, будто разгадав мысли Ракитина, сам проговорил:

— Я тоже, Тихон, чуть на тот свет не переселился… До войны в Белоруссии работал. Первый удар на нас, конечно, обрушился. На второй же день войны в санчасть попал. Подлечили — и снова на фронт. Потом вместе с сибирской гвардейской дивизией воевал. Ельня, Смоленск… Страшные бои были. И вот опять Белоруссия. И там — ранение в голову и живот одновременно. Тогда-то и началось то, что хуже смерти, — госпитали, больницы. И так год за годом, год за годом… Месяцами в сознание не приходил. Отпустит, вроде здоров, в санаторий направляют для окончательной поправки. И опять… Не думал уж, что и выживу. Но полгода назад улучшение наступило. И вот… Направляли снова в Белоруссию, попросился в Сибирь…

Они подошли к домику Веселовых. Когда Семенов переступил порог, Евдокия внимательно посмотрела на него, охнула и без сил опустилась на стул.

— Федя… Семенов? Да как же?!

Она отвернулась, не в силах сдержать слез. Семенов подошел к ней, взял, как когда-то Андрея, за плечи, встряхнул легонько.

— Не гоже, Евдокия Спиридоновка. Держись, Дуняша. Стой крепко, как Андрей.

— Спасибо тебе. Спасибо, Федя, что зашел, — прошептала Евдокия. — Да раздевайтесь, что же вы! Я чайку сейчас…

— Чайку? Ну что ж, Дуняша, давай чайку попьем…

В райцентр из Локтей Семенов уехал только под вечер.

5

Всю весну Григорий рвал и метал. Начал с того, что вызвал в контору Ракитина.

— Сколько у тебя людей в животноводстве занято?

— Около тридцати С доярками если считать…

— Обойдешься пятнадцатью. Даже десятью. Остальных — в поле, на сев. Без возражений.

Потом заставил счетовода составить списки всех колхозников, предупредив:

— Это твоя последняя работа до окончания сева. В конторе останется один бухгалтер. Остальные — в поле.

Со списками Григорий не расставался, отмечал в них, кто, где и какую работу выполняет. Бездельников в эту весну в Локтях не было. Даже старикам и старухам нашел работу, починять сбрую, мешки, печь хлебы для бригад. Старух покрепче отправил в поле поварихами…

Неделями Бородин не бывал дома, ночевал где придется. За весну похудел, почернел… Зато сев провели быстро и хорошо. После сева начал готовить хозяйство к сенокосу.

Как-то Бутылкин, зайдя вечером к Бородину, сказал ему:

— Слыхал? На деревне партийцы новые объявились.

Григорий смотрел непонимающе.

— Степка Алабугин да Туманов, — снова произнес кладовщик, усаживаясь на стул. — Да еще Евдокия Веселова…