Клас Эстергрен - Джентльмены Страница 8

Сквозь грязные окна проглядывало осеннее солнце, в комнате было бело, и я сделал пару затяжек «Кэмел» без фильтра. Дым вился, расслаиваясь на перистые облака.

Мной овладела меланхолия. Квартира выглядела такой мрачной. Очень часто мне бывало здесь по-настоящему тоскливо, но теперь я почувствовал тоску перед расставанием. Здесь я бездельничал и работал, любил и ненавидел, атмосфера этой комнаты стала частью меня. Здесь я написал свои лучшие строки. Теперь же в опустевшей комнате витали одни лишь призраки мыслей и существ. Годы сжались до нескольких деталей, до пары эпизодов. Я погрузился в меланхолию. Мне предстояло начать новую жизнь, не имея ни малейшего представления, к чему это приведет. И это было хорошо.

Хлопнули двери лифта, и на пороге появился Генри Морган.

— Добрый день, перевозки «Фрейс»! — объявил он, сдвинув на затылок фуражку.

— Что это у тебя на голове?

— Настоящая фуражка перевозчика мебели. Это весь твой багаж?

— Все, что осталось. Все, что у меня есть.

Генри уставился на жалкую кучу скарба посреди комнаты — чемоданы, пакеты и печатные машинки — и покачал головой.

— Кто бы здесь ни побывал, поработали они основательно.

— Все из-за этого проклятого Дилана.

— Не грусти, парень. Начинается новое восхождение. Скоро ты получишь страховку и купишь новые вещи. Если пройтись по секонд-хендам на Сёдере, можно выкупить все до последней мелочи.

— Не нужен мне этот хлам, — ответил я. — Начинаю новую жизнь.

— Золотые слова! Вперед!

Мы вытащили вещи в коридор, втащили в лифт, а затем погрузили в пикап фирмы «Мёбельман», который Генри взял на время. Мы управились за час. Новую жизнь можно было начинать сию минуту.

Похоже, Генри продумал все до последней мелочи. Я мог почти без ограничений распоряжаться двумя комнатами: спальней, где стояла кровать Геринга, и библиотекой. Прежде я о таком и не мечтал. Печатные машинки я отнес в библиотеку, заодно отметив, что первоклассным чтением я обеспечен на несколько лет вперед. Чемоданы Генри оставил в спальне, где предварительно освободил шкафы и отмыл пол. В воздухе едва ли не пахло весной.

— Что скажешь? — поинтересовался он.

Я уселся на подоконник и выглянул на улицу. Обстановка казалась идеальной.

— У меня никогда не было такого отличного жилья, — чистосердечно признался я.

— Будет холодно, так и знай. Уже в октябре приходится искать дрова и топить печи. Стоит включить хоть одну батарею — и пробки в подвале тут же вылетают.

Показывая мне квартиру, Генри рассказывал о деде, которому она прежде принадлежала. Дед умер лет десять тому назад. Он был аристократом по фамилии Моргоншерна. Представителей этого рода осталось совсем немного. Щит с гербом рода можно было увидеть на стене Дома благородного собрания Риддархюсет. У деда Моргоншерны родился только один сын, отец Генри, и того уже не было в живых. Остались только Генри, его мать Грета и брат Лео. Но они носили фамилию Морган.

— Ты слышал о Бароне Джаза? — спросил Генри, когда мы добрались до бильярдной.

— Барон Джаза… — повторил я, улавливая в этих словах что-то смутно знакомое.

— Это мой отец, — подсказал Генри. — Он был пианистом — джазовым. Довольно известным. Когда он начал набирать обороты среди профессионалов, ему пришлось расстаться с фамилией Моргоншерна — нужно было что-то американское, вот он и стал Морганом. Кажется, это произошло во время войны. Бабушка чуть не слегла от злости, порвала с сыном — и он умер, когда мы с Лео были еще маленькими. Вскоре умерла и бабушка. Раньше это была ее комната. После ее смерти дед тут же устроил здесь бильярдную.

Дед Генри в свое время был настоящим денди, светским львом. Женитьба не сильно повлияла на его привычки. Это было видно по интерьеру, выдержанному в аристократическом, но кокетливом стиле. В библиотеке было множество прекрасных книг: толстых, качественно переплетенных томов — отнюдь не зачитанных до дыр. В этом тяжеловесном интерьере я тут же почувствовал себя как дома.

Гостиная напоминала музей. Паркетный пол, покрытый персидскими коврами со спокойными, замысловатыми узорами, чиппендейловская мебель: диван и пара кресел из ротанга и красного дерева. Когда-то они принадлежали Эрнсту Рольфу: Моргоншерна, как и звезда шведского ревю, был страстным игроком. Однажды — дело было в веселые тридцатые — они засиделись за покером. Рольф проиграл и был вынужден оставить залоговый чек, Моргоншерна выкупил чек, заплатив сущий пустяк, а взамен получил отличный набор чиппендейловской мебели — и не прогадал.

Кроме того, в библиотеке имелось множество столиков из дуба и красного дерева; столешницы некоторых, по словам Генри, были сделаны из желтоватого африканского мрамора Джиалло Антико; на столиках красовались маленькие гипсовые бюсты, фарфоровые и каменные статуэтки и загадочные минералы, которые денди привозил из своих многочисленных странствий.

Он, разумеется, был заядлым путешественником, космополитом высшей пробы: его американские кофры, хранящиеся на чердаке, украшали наклейки из всех уголков земли, где можно было найти приличный бар и британский Кантри-клаб. На самом деле дед Моргоншерна являлся бессменным секретарем общества «ООО»: «Опытные, образованные, объездившие полмира» — полусерьезного объединения изысканных пожилых господ, которые играли в карты, на бильярде и пили грог.

— Особая гордость — этот телевизор, — сказал Генри, хлопнув по стенке громоздкого сооружения с раздвигающимися дверцами. — Дед одним из первых обзавелся телевизором. Каждую субботу, вечером, мы совершали паломничество в эту комнату, дабы узреть чудо. Нового он не покупал. Аппарат и сейчас отлично работает, но принимает только первый канал — я и не знаю, что идет по второму.

Остальные комнаты были выдержаны в том же тяжеловесном и мрачном стиле: обои начала века, стулья «бидермейер», лампы из нержавеющей стали в духе функционализма, персидские ковры, плетеная мебель, кожа и внушительных размеров фигуры из орехового дерева затмевали солнечный свет. Человеку, склонному к депрессии, в этой квартире жить не следовало. В любое время суток и в любое время года, задернув тяжелые шторы на окнах всех комнат, здесь за минуту можно было сотворить свою собственную ночь. Генри признался, что это его немного пугает.

— В этой квартире вечно таится ночь, — сказал он. — Стоит лишь задернуть шторы и включить воображение, и ночь здесь.

Помнится, голос его звучал беспокойно, невесело.

Сам Генри обитал по большей части в спальне и в студии, как он называл комнату с роялем. Это был старый рояль «Мальмшё», и звук его не уступал по качеству «Бёзендорфер-Империал», утверждал Генри. Может быть, дело было в акустике: в студии стояли лишь софа с черными кисточками и пальмы на пьедесталах, остальное пространство было свободно для звука.

Я вернулся в спальню, развесил одежду по шкафам, застелил кровать Геринга собственными простынями и повесил на стены несколько фотографий — своих и своей семьи. После чего вспомнил, что надо бы позвонить родным и сообщить, что я переехал.

Рассвет явился мягко и бережно, озарив крыши домов, и Генри позвал домой Спинкса, который теперь мурлыкал у него на коленях.

— Черт возьми, — произнес Генри, — вот это матч! Теперь все будут трепаться о Виллисе. Он же встречал Али. Прошлым летом, когда ездил от Объединения смотреть, как Али тренируется. У него и автограф есть — на футболке в конторе. Ну, теперь его в покое не оставят.

После матча Генри был на седьмом небе. Дело было в середине сентября: мы смотрели трансляцию поединка между Али и Спинксом в Королевском теннис-холле. Великий проучил Спинкса, чемпиона, по всем правилам: пускал в ход пунч, держал соперника на расстоянии и собирал балл за баллом, как фокусник аплодисменты. Это был чистый бокс, без «роуп-э-доуп». Секрет заключался в упорных тренировках и таланте.

Я ужасно устал после предварительных матчей, перед главным мы выпили по пиву, а на рассвете усталость стала перерастать в отчаяние. Но Генри, которому, казалось, было незнакомо слово «усталость», болтал без умолку.

— Ты видел его левый?.. Нет, ты видел? Я не видел — он бьет слишком быстро. Странно, что Спинкс устоял на ногах.

— Нет, я не видел его левый, — ответил я. — Но скоро увижу звезды.

— Сегодня вечером будет лунное затмение — по крайней мере, так сказал Сигарщик. Надо будет посмотреть.

— Конечно, надо. Но для начала мне надо поспать.

Лунное затмение ожидалось на следующий вечер после матча. Когда по-настоящему стемнело, мы поднялись на чердак. Он был большой, с высоким потолком и настоящей конторой для каждой квартиры. В отсеке Генри стояли козлы, на которых нам предстояло пилить дрова.

Мы взобрались по лестнице, ведущей к окошку, и вылезли на крышу.