Джон Барлоу - Животная пища Страница 8

В тот день, как и не раз впоследствии, мне все не давал покоя один вопрос: «Я что, должен спать с этой гадостью в брюхе?» Трудность заключалась в том, чтобы избавиться оттого или иного предмета в нужный момент, ведь нормальный человек предпочел бы сделать это как можно быстрее. Мне же приходилось гармонично сочетать два процесса, балансировать на грани невозможного и сдерживать естественные реакции организма, дабы развлекать и изумлять публику. Притом что продукт, по-настоящему достойный моих нечеловеческих усилий, никто бы не стал даже пробовать. Ну а дальше дело оставалось за малым: просто освободить желудок.

Тем временем Маллиган все реже появлялся на сцене. В его поведении я замечал едва уловимые следы усталости. Плохим аппетитом он по-прежнему не страдал, но ему становилось все труднее изображать удовольствие от поедания неудобоваримых предметов – в былые времена этот дар больше всего изумлял зрителей. Несомненно, ему хотелось отдохнуть, однако в разговоре с ним я упомянул слово «пенсия» лишь раз.

– Пенсия! – взревел он, рассвирепев при одной мысли об этом. – Пенсия?! И что же будет делать великий Майкл Маллиган на пенсии?! Что, я спрашиваю? И где? В доме для престарелых?! Да? В этой тюрьме для немощных старичков с недержанием? А? Я буду иногда грызть печенье на спор или участвовать в дурацких состязаниях среди дилетантов? Да? Ты это хотел сказать?!

Больше я никогда не заговаривал с Майклом о пенсии. Но со временем его выступления становились все более вымученными, и уже не только я, а даже некоторые постоянные клиенты стали замечать: на их глазах не грандиозный великан ломает все представления о человеческих возможностях, а старик в потрепанном бархатном костюме ест мебель.

И однажды случилось неотвратимое. Впервые за всю карьеру на Майкла Маллигана легла беспощадная, постыдная тень «нормальности». Это произошло на одном мальчишнике, среди щенков со скверными манерами и непристойными шуточками. Майкл никогда бы не согласился есть для них стул, если бы не отец жениха, которого он глубоко уважал.

В самый разгар представления, когда две ножки и большая часть сиденья были съедены, он повернулся ко мне. Его лицо побледнело, струйки пота извивались на лбу. Сквозь сиплые крики (этим юношам было плевать на остроумие ирландца и то обстоятельство, что ради них он ест стул), Маллиган прошептал: «Я объелся».

Он спокойно взял обломок дерева, который минуту назад хотел сунуть в мясорубку, и бросил на пол. Раздался глухой стук, привлекший внимание парочки молодых кутил. Маллиган стоял без движения и молча глядел на публику, губы плотно сжаты. Он степенно переводил взгляд с одного молодого человека в превосходном смокинге и рубашке, забрызганной вином, на другого. Мало-помалу, столик за столиком, все разговоры сошли на нет.

Еще пару секунд он молчал, требуя внимания зала, – никакого пафоса, всего лишь способ по-отечески властно привлечь внимание зрителей. Потом заговорил:

– Сдается мне, джентльмены, поедание стула не представляет для вас никакого интереса… этот поступок, по-видимому, недостоин вашего внимания.

Кто-то хихикнул в подтверждение его слов.

– Что?! – как никогда громко заорал Маллиган, глядя прямо на нарушителя. Парень умолк и будто бы в шутку спрятался за спиной соседа. Шутки никто не оценил, потому что тот и вправду струсил: его плечи поникли, тело съежилось.

Майкл повернулся к «Машине» и принялся, вытаскивая из нее все обломки, бросать их через плечо в зрителей.

– Прочисти ее.

Я снова начал вертеть ручку. Тем временем Маллиган рылся в карманах.

– Не уходите, мальчики! – презрительно обратился он к публике и вынул отвертку. – Итак, горстка пьяных идиотов… – Тут из зала донеслись недовольные возгласы, да и я тоже стал беспокоиться за поведение Маллигана. – Раз уж толпе вялых избалованных детишек не по вкусу дерево… – к этому времени «Машина» была пуста, и я готовился к худшему, —… может, вы оцепите более пикантное угощение?

И он начал снимать медную табличку. Она уже болталась на последнем шурупе, когда раздался грубый хохот, но не успел Маллиган повернуться к зрителям, как множество «Ш-ш» и «Тихо!» усмирили виновного.

Ирландец поднял табличку, и все увидели надпись: «Маллиган и сыновья».

– Шесть дюймов чистейшей меди, друзья, – сказал он. – Я бы пригласил кого-нибудь из зала подтвердить этот факт, но сомневаюсь, что хоть один жалкий сосунок вроде вас бывал в литейной или вообще видел мастерскую!

По-видимому, он оказался прав, потому что в бормотании зрителей я уловил долю смущения. Но вот под громкие рукоплескания из-за дальнего стола поднялся черноволосый молодой человек. Удивленные возгласы захлестнули зал, и авторитет Маллигана, казалось, испарился. К сцене шел высокий плотный парень в черном костюме, который только что не лопался по швам. Здоровяк смотрел себе под ноги и по меньшей мере стеснялся внимания публики к своей персоне.

Маллиган бодро похлопал парня по плечу, как бы по достоинству оценивая его крепкое телосложение. Тот осмотрел табличку со всех сторон и даже заглянул в отверстия для шурупов, после чего робко кивнул и что-то пробормотал.

– Громче! – крикнули из зала.

– Это медь, – повторил здоровяк таким слабым голоском, что второе слово растворилось в воздухе, не достигнув даже первых рядов.

Маллиган бросил табличку в воронку. Я знал, что это произойдет, но когда она с грохотом свалилась в чрево мясорубки и все глаза устремились на «Машину», меня охватила неясная паника: нет, ничего не выйдет, она сломается. Однако выбора у меня не было. Я стоял, вцепившись в ручку, – единственный человек, отдающий себе отчет в том, что и у нашей машины есть предел возможностей. Случайная медная кнопка или шуруп – это одно, а металлическая пластина – совсем другое, не говоря уж о том, что эту медь предстоит глотать. У Маллигана осталось только три пинты жидкости, и нам придется покинуть вечеринку сразу после того, как последняя ложка будет съедена… Как бы там ни было, я схватил ручку и тут же стал центром всеобщего внимания.

Жадные лезвия вонзились в пластинy. Лязг металла о металл. И все. Больше я ничего сделать не мог. Как бы я ни старался, дергая ручку из стороны в сторону (насколько позволяла «Машина»), ничего не происходило. Я наваливался всем телом, по был не в силах одолеть проклятый металл. Рано или поздно что-то должно сломаться. Не ручка – она из чугуна, и уж точно не крепкие стальные зубы, таящиеся в железном чреве. Сломаюсь я. Все мои мышцы скручивались в череде судорог, пока я силился не обмануть ожиданий великого Маллигана и сделать так, чтобы ему не пришлось заканчивать выступление на столь унизительной ноте – не съев обещанного предмета.

Но ручка не поддавалась – у нее словно пропал аппетит. Однако я не винил «Машину». За свою жизнь она стерла в порошок множество стульев, растений, палок, пальто и шляп, туфель, ботинок, бумажников и даже парик одного пьяницы в Уолласи, десяток мячей для регби, хранящих воспоминания о нескольких дюжинах полукоматозных мальчишек… Всё это потом оседало в брюхе Маллигана. Я заморгал, когда его жизнь пронеслась у меня перед глазами, эти удивительные истории и предметы, которые я молол для него сам. И мне пришла в голову мысль, что «Машина» работает для Майкла в последний раз.

А потом я услышал приглушенные радостные возгласы. Маллиган и большой парень из зала навалились на ручку вместе со мной, да так решительно, что совсем вытеснили меня – два громадных танцовщика у перекладины, ожидающие наставлений хореографа.

Долго ждать не пришлось, потому что комната вдруг огласилась треском и лязгом искореженного металла. «Машина» еще сопротивлялась: края ящика несколько раз поднялись над полом и с грохотом упали обратно, раздался отчаянный скрип. Но Маллиган и его новый помощник не сдавались, хотя это стоило им нечеловеческих усилий.

Наконец золотистый порошок мельчайшего помола посыпался на блюдо, и публика возбужденно забормотала. Скоро я увидел, как растет знакомая мне пирамида пыли. Теперь Маллигану надо дождаться, пока она увеличится до определенного размера, а затем перекрыть доступ меди в мясорубку. Три ложки металла не причинят ему вреда, и едва ли публика знает, сколько опилок должно получиться из такой таблички. Давайте начистоту: а вы знаете сколько?

Очень много. Из таблички получилось очень много порошка, потому что Маллиган не выключил «Машину». Наоборот, он работал с таким увлечением, что вскоре здоровяк начал посматривать на него с заметной опаской. В конце концов из отверстия для опилок стал выходить только воздух, но Маллиган все крутил и крутил, и ручка летала в воздухе, точно педаль ускоряющегося велосипеда. На блюде высилась зловещая пирамида меди, и у меня создалось впечатление, что лишь великому обжоре нет до нее дела – даже большой парень с любопытством смотрел на плоды своих усилий.