Константин Кропоткин - Призвание: маленькое приключение Майки Страница 8

Многосложопик коротко кивнул, показывая, что закончил.

— Мне очень понравилось ваше сочинение, — сказала Майка.

Она была вежливым десятилетним ребенком.

— Но хочу заметить, что тема нераскрыта. Про Родинку ни слова, — добавила Майка, будучи ребенком справедливым.

— Тише, — одернул ее грибок. — Разве можно просто так его поминать? Он ведь может испортиться! До основанья, а затем…

— Мне кажется, нет никакой разницы, как портиться, — сказала Майка.

Она беседовала с Многосложопиком недолго, но уже как-то помертвела: жеманный гриб ей немного наскучил.

— Честно говоря, Родинка — это я… — строго конфиденциально, то есть по-секретному, сообщил Многосложопик. Он напыжился, словно собираясь стать большим белым и…

…треснул пополам.

Мелькнув рыжим, шляпка исчезла в придорожной зелени.

Майка вынула ее из кудрявой травы и тщательно осмотрела. Темных земляных крошек она отыскала целую кучу, но ни одна из них не была самозванному Родинке родной.

Ярко-желтый обрубок, сиротливо торчавший на пеньке, тоже оказался совершенно голым — ни единого пятнышка. И черви его будто не точили…

«Какой он был хорошенький. Незапятнанный», — уходя, продолжая свою историю, сожалела девочка.

Лунатики

А далее перед ней возникла лужайка, на которой грех было не поваляться.

— Да, чтобы оглядеться, надо обязательно сесть, — сказала себе Майка, вытягивая в траве уставшие ноги. Тут она засмотрелась на божью коровку, бежавшую по травинке, как по мостику. — Когда ты идешь, то видишь только все большое, а маленькое не замечаешь, — на другом конце травинки божью коровку поджидала подружка. У них было свидание. — А маленькое бывает очень миленькое.

Божья коровки встретились и собрались общаться, но тут трава дрогнула, и веселые насекомые упорхнули прочь.

— Раз-два-три-четыре-пять. Я тебя иду искать… — из травы прямо на Майку вышла белая упитанная мышь. Шла она на задних лапках, передние ее лапки были вытянуты, а глаза закрыты. — Потерялась ты опять, как бы мне тебя поймать… — она прошла вдоль майкиной ноги и, приблизившись к ее ладони, уткнулась прямо в указательный палец. — Как бы мне тебя догнать. Раз-два-три-четыре-пять, — допев, мышь взялась за палец.

Она будто задумалась. О чем могут думать уютные, толстенькие, как бочоночек, мыши с лоснящейся белой шкуркой, розовыми ушками и крохотными коготками на маленьких розовых пальчиках?

— Мы побежали, мы поскакали! — завизжав, снова разошлась трава. Теперь на Майку шла крыса. Она была больше, чем мышь, шубку имела серо-пепельную, а мордочку любопытствующе-удлиненную.

Как и ее дальняя родственница, крыса шла, вытянув передние лапки и не раскрывая глаз. Звери явно играли в кошки-мышки.

— Но не догнали, нет, не догнали! — про визжала серая крыса и уткнулась Майке в туфлю.

И задергались любопытствующие носики, и затряслись длинные усы.

— Слышу-слышу! — ощупывая, закричала крыса.

«Разве можно слышать наощупь?» — удивилась Майка.

— Вижу-вижу! — закричала мышь, дергая девочкин палец.

«А видеть наощупь можно?» — спросила себя Майка.

— Шершавая, — сказала крыса, лизнув кожу Майкиной туфли.

— Гладенькая, — сказала мышь, потеревшись мордочкой о Майкин палец.

— Необъятная! — сказала крыса, пытаясь обхватить лапками туфлю.

«Какая смешная игра», — подумала Майка, одновременно чувствуя прилив гордости: она и не думала никогда, что из себя вся такая разнообразная.

— Мяконькая, — сказала мышь и вонзила в Майкин палец острые зубки.

— Ну, уж нет, кусать я себя не дам, — Майка решительно стряхнула мышь и поднялась.

— Ушла, — растерянно произнесла мышь, поводя перед собой лапками.

— Удалилась, — сказала крыса, утратив Майкину туфлю.

— Туда ушла.

— Оттуда удалилась.

Крыса и мышь указывали друг на друга, а сами о том не подозревали. Глаза-то они так и не открыли.

— Никуда я не ушла, — сказала Майка.

— Не догнала, — сказала крыса, ощупывая опустелое пространство вокруг себя.

— Не поймала, — сказала мышь, вертясь вокруг своей оси. — Вся такая беленькая.

— Вся такая серенькая, — сказала крыса.

И та, и другая, были совершенно правы. Палец у Майки был не темнее белоснежной мышиной шкурки, а обувь ее, пропылившаяся в жемчужной пустыне, посерела до крысиной пепельности. Они говорили по-разному об одном и том же.

— Я здесь, — сказала им девочка. — Да, раскройте же вы глаза! — в она притопнула.

Но те лишь закачались из стороны в сторону, словно опьяненные. Глаза их были все также крепко зажмурены, а лапки они воздели к небу.

— О! Мы слышим звон! —

вразнобой запищали они, —

О! Нашел нас он!О! Мы видим свет!О! Нашли ответ!

— Большой привет! — буркнула Майка.

Странно: эти существа утверждали, что видели, хотя глаза их были закрыты; они говорили, что слышали, хотя и на сей счет у девочки были серьезные сомнения.

Дело было ясное: и белая мышь, и серая крыса были лунатиками. Они спали, а во сне искали луну, не подозревая, что на небе уже давным-давно висит солнце и пора бы открыть глаза. «Ну, ничего, вот скоро они проснутся и все поймут», — уходя подумала Майка.

— О! Манна-мана! — догоняли наивного ребенка чужие восторги. — О! Манна-мана!..

Выделения

Но вот наступил черед симпатичного болотца. Небольшое, нежно-зеленое, будто новорожденное, оно легко скакнуло Майке под ноги. Вот, казалось, только что была тропинка меж кустов, а вот — ноги уж ступают по мшистым кочкам.

Хоть и юное на вид, болотце имело все приметы взрослой топи: здесь были и юркие стрекозы, и водомерки в тинистых лужицах, и хор невидимых лягушек, и большая бабочка. Она мельтешила ярко-желтыми крыльями с синими пятнышками — словно подмигивала. Майка, не раздумывая, приняла приглашение.

— Прыг-скок, прыг-скок, чтоб никто не уволок, — запела она, следуя за махаоном меж лужиц, улыбавшихся то там, то сям.

Одна из кочек оказалась такой большой, что была будто и не кочка вовсе, а будущий холм.

— Ах!

На кочке-выскочке лежало белое фарфоровое блюдце с синим ободком, а на блюдце сидела жаба — пухлая, салатовая, в тон болотцу, с большими ртом, выпученными глазами и перепончатыми лапами — все как полагается. На плоской голове ее зубцами кверху торчал старый волан для игры в бадминтон. В одной лапке жаба держала вилку, а в другой ложку.

— Прямо королевна, — Майка не могла отвести от жабы глаз.

Махаон был того же мнения. Он замер на одном из уцелевших зубцов самодельной короны, синие глазки на его желто-черных крыльях теперь сияли самоцветами.

— Уйди, не для тебя цвету, — жаба повела пупырчатой головой. Махаон отлетел в сторону деревьев.

— Чем вы цветете? — спросила Майка, ступив на кочку-холм. Она прежде не встречала цветущих жаб и страшно заинтересовалась.

— У тебя глаз нет? — выпучилась на нее болотная королевна. — Зеленью цвету. Богато. Вся насквозь — с головы до последней перепоночки, — она требовательно постучала вилкой по тарелке. — Цвету, потому что мечту имею.

В какой мечтательный мир угодила Майка: все только и знают, что мечтать. Когда жить успевают?

— Выделиться хочу, — квакнула жаба. — Стать особой. Вот придет за мной мой суженый, а я тут его поджидаю, готовая по всей форме.

— Наверное, это очень трудно — выделяться, — предположила Майка. Украшения болотной королевы выглядели не очень удобными. Корона, вон, едва держалась на плоской жабьей головенке.

— Красота жертв требует, — сказала та, а дальше протяжно пропела, —

— Венец нелегок мойНо будет и награда,Придет за мной герой,Ему я буду рада.

Майка вздохнула. А что тут скажешь, кроме вздоха? Красиво ж.

— Ты дуться могешь? — спросила ее жаба.

— Бывает иногда, — без охоты призналась Майка.

— Неправда. Не могешь. Нет у тебя способности. Где твои щеки, чтоб их дуть? Нету. А моя пятиюродивая кузина дуться умела больше вола. Выше всех бычилась.

— И не лопнула?

— Только надорвалась малость. Зато обрела свое счастье с циркачом. На юга улетела. Ее в последний раз с пеликаном Кузькой видели.

— Очень за нее рада, — сказала вежливая девочка.

— А была у нас еще одна. Бесприданница. Ни корон, ни фамильного фарфора — так себе, из незавидных невест. Она в хоре пела, а из всей красоты у ней были одни только ноги, длинные, да ладные. Раньше ей был бы один путь — в болоте топиться, али с жабунами веки вечные квакать. И что ты думаешь?