Петер Розай - Мужчина & Женщина Страница 8

Чуть в стороне располагалась широкая, залитая солнцем ротонда для слонов, устланная серым, теплым, словно одушевленным песком. Животные передвигались по ней как туго надутые, огромные, но при этом почти невесомые баллоны.

У слона нерушимо-твердая, литая голова с туго, как барабан, обтянутой лобной костью. Глазки маленькие и водянистые: когда слон мигает, то кажется, будто это мыши, устроившись в его черепе, торопливо выставляют и снова прячут свои острые мордочки. Конечно, так только кажется; так будет казаться только до тех пор, пока настоящие крысы и мыши не забегают по тоннелям его головы. Хобот — как обрубок дерева, покрытый серой корой, который слон носит впереди себя. Или это обломок колонны. — Приподнятый и покачивающийся, он словно бы танцует. — Только самый кончик напоминает о детях, о том неразумном любопытстве, с которым они суют свой нос во все дырки, во все темные углы.

Взмахом широких, как паруса, ушей слон приветствует своих товарищей, что небольшим стадом трусят в глубине ротонды.

Мюрад бросил слонам кусочки сухого хлеба, но они не обратили на это внимания и начали трубить.

Какая ловкая эта выдра! — скорее подвижная, чем неуклюжая, хотя на самом деле то и другое вместе, переваливается она через край бассейна: Потом ныряет и стремительно уплывает, как будто получив свободу. Тело у нее гладкое, длинное, заостренное вроде ножа. Когда она плывет, ничем не скованная, видно, как под шкуркой играют мускулы. Вода пенится, плещется, булькает; кажется, будто она влюблена в сильную и смелую выдру, в ее эластичную шкурку, которая, когда выдра выныривает, остается почти сухой: Потому что видно, как капли воды стекают по ней, словно сверкающие драгоценные камушки. У нее сильная, немного жутковатая челюсть; голова как у ящерицы.

Мюрад долго смотрел на выдру, смотрел, как она выныривает все дальше и дальше от берега, замыкая круг, в центре которого плавала мертвая рыба.

Владения выдры окружает живая изгородь, скрывающая решетку. Густые, зеленые кусты, подстриженные в форме кубов. В глубине куста — темные извивы стволов, но снаружи видишь лишь сложную конструкцию из тонких, плотно переплетающихся веток: кажется, будто это открытая ладонь, утыканная зелеными ланцетами!

По другую сторону живой изгороди Мюрад видел высокие кедры, от их безвольно свисающих в воздухе опахал исходил нежный, почти летний аромат.

Цапли живут в мелком, очень просторном бассейне, который они меряют своими длинными шагами. Они словно переходят его вброд. Тела у них маленькие, такие маленькие, что вызывают жалость; одно крыло подрезано, чтобы они не могли улететь.

Шея у цапли изогнута таким образом, что маленькая, удлиненная клювом голова кажется отброшенной в сторону; как будто несрезанная ветка, которую пощадили из-за того, что на ней вырос цветок. Вообще-то осанка у цапли гордая: Подвижная, сделанная из тонких волосков грива начинается у лба и спадает на шею густой взъерошенной массой. Когда цапля поворачивает голову, грива тоже приходит в движение, ложится то так, то этак, и начинает казаться, что слышишь перезвон стеклянных бусинок.

Мюрад пошел дальше и остановился теперь перед клеткой с человекообразными обезьянами. Клетка была широкая и надежная, с массивными стальными прутьями. Обезьяны сидели на корточках в глубине клетки, слонялись по ней или выкусывали у себя блох, а большой орангутанг проделывал гимнастические упражнения на установленных в клетке перекладинах или на канатах, свисавших с потолка. Кожа у него на теле белая, обросшая красновато-коричневой шерстью, особенно длинной на плечах и на руках, где она свисает неровной бахромой. У него круглая голова без шеи, вросшая прямо в туловище. На груди виднеются соски.

Широкогрудый, стоит он прямо напротив Мюрада, обхватив прутья решетки когтистыми пальцами.

Глаза у него темно-карие. Без всякой робости он глядит на наблюдающего за ним посетителя. Иногда глаза его мигают, как будто что-то помешало ему смотреть. Потом в них снова появляется тихий блеск, который выдает, что животное грезит.

Говорят: бессловесный как собака, гордый как павлин, злой как черт и так далее.

Мюрад отвернулся в другую сторону и в тот же миг глаза его встретились с глазами женщины, стоявшей, как и он, у клетки с обезьянами. Темные волосы, химическая завивка, подумал он. Женщина улыбнулась Мюраду. Глаза как приветливые озера.

Неужели таково его, Мюрада, предназначение, или как это там еще называется, плыть навстречу такому вот будущему?

Он усмехнулся, кивнул женщине и пошел дальше. Распрямился: Я в своей лучшей форме, хотя немного и переутомлен. У меня крепкие зубы, здоровый язык, широкие плечи — только вот волосы постепенно редеют.

Горные козлы осторожно взбирались по своим кручам. Гиена смеялась лающим смехом. Филин взъерошивал свои перья. Зебры скакали галопом. Коршун обгладывал кость.

Мюрад вышел из зоопарка и поехал в город. Ему захотелось немного поболтаться по улицам. Но было воскресенье и город опустел. Наверное, многие уехали за город.

Мюрад подошел к главному собору, старинному символу города. Звуки органа, доносившиеся изнутри, привлекли его внимание, и он вошел. Два ряда скамей тянутся к алтарю. Колонны, ярусы и галереи придают торжественность полукруглому помещению с широким куполом, через отверстия в котором проникает сверху неяркий свет.

Звучит орган.

Мюрад остановился в среднем проходе, всматриваясь в полумрак алтарной части: На мгновение ему представилось, что в лучах света нисходит с небес прекрасный, окруженный сиянием ангел и, склонившись к почти невидимой во тьме фигуре, что-то передает, может быть, ключи.

Тут Мюрад почувствовал, как гудят его уставшие от ходьбы ноги, и невесело усмехнулся:

Сумасшедший день!

Сюзанна вела машину осторожно, чтобы не разбудить ребенка, спящего на заднем сиденье. Они возвращались с загородной прогулки в горы. Голые каменистые склоны, и на них зеленые островки горных сосен. Этот вид деревьев очень вынослив. — С вершины горы они обозревали всю местность, где их город занимал лишь ничтожный клочок земли, который с трудом выкроили меж полей или просто случайно забыли засеять.

Обратим наш взгляд на ребенка: Альмут лежала на сиденье, свернувшись калачиком, колени почти поджаты к подбородку, руки согнуты в локтях, ладони сложены вместе. Ее лицо выглядит строгим, отвердевшим от жаркого солнца; и все-таки нежным; это не лицо маленькой девочки. Казалось, она уже знает желания и у нее есть мужество, чтобы их отстаивать. Да, ее лицо было мужественным! — Это было трогательное мужество, потому что, при всем том, нельзя было не видеть, сколько в этом лице мягкости и беззащитности.

Один раз Сюзанна остановила машину — чтобы сходить по нужде. Она присела тут же в канаве у обочины. Неподалеку рос куст орешника, серый, с ржавыми ветками, с которых свисали цветущие сережки.

Перед тем как тронуться с места, Сюзанна наклонилась к ребенку и посмотрела на него долгим взглядом. Она нежно приподняла детскую головку, чтобы устроить ее поудобнее. Голова была тяжелой, тяжелее, чем она думала.

Время нежных материнских забот, своего рода инстинктивной доброты, не знающей внутренних конфликтов и не требующей объяснений, той доброты, какую проявляют по отношению к маленьким детям, это время теперь прошло, и продлевать его больше не надо; и поймав себя на том, что отводит ребенку волосы со лба назад, Сюзанна улыбнулась над своей верностью этому характерному для нее самой жесту.

Позднее, когда ребенок проснулся — они как раз въехали в город и остановились перед светофором, — Альмут спросила, порывисто наклонившись к матери:

Что ты думаешь об этом сне?

Она стала рассказывать сон: Я иду по рынку. Там была кроме меня еще одна женщина с собакой на поводке. Когда пес начал обнюхивать разложенные на прилавках пучки салата, огурцы и морковь, женщина сказала ему: убери свой нос!

Это и весь сон? — Сюзанна покачала головой и скривила губы; ее неподвижно вытянутые руки держали руль.

А чего ж больше? — сказала Альмут: Пес — это был Мюрад, женщина — ты, а зелень на прилавках — это была наша жизнь!

Альмут искоса посмотрела на Сюзанну. На светофоре зажегся зеленый свет, и Сюзанна осторожно дала газ.

Ну скажи же что-нибудь!

Ты злишься на Мюрада, сказала Сюзанна, он нас бросил — больше, пожалуй, тебя, чем меня.

Он трус, сказала Альмут решительно, не столько обращаясь к Сюзанне, сколько придавая своим словам обобщающее значение приговора. Она откинулась назад, забилась в угол машины и укуталась одеялом.

На сегодня разговор был закончен. Сюзанна уже привыкла к этим коротким, напряженным разговорам с Альмут, которые время от времени обрушивались на нее как камнепад, откуда-то с неба. После этого она чувствовала себя обычно словно оглушенной, и только ощущение того, что рядом с ней дышит и живет ребенок, смягчало жестокость таких минут.