Джастин Торрес - Мы, животные Страница 8

Мы их били, били, били, нам это было можно, разрешалось — быть самими собой, испуганными, мстительными маленькими животными, хватающими то, что нам нужно.

Ночное дежурство

Папс нашел ночную работу, а Ма по-прежнему выходила в ночь на пивзаводе, где мальчиков спрятать было некуда, поэтому каждый вечер, кроме выходных, Папс брал нас с собой спать на полу перед торговыми автоматами. Папс работал охранником, ночным дежурным.

Как-то ночью я проснулся в спальном мешке, потный, перекрученный. Брыкаясь, высвободился, встал и поглядел на братьев; свет из-за окна выкрасил их лица в оранжевый цвет, только глазные впадины были темные, как прорези в хэллоуинской маске. Я подошел к столу, за которым сидел Папс, сидел и пялился на маленький телеэкран, откинувшись в кресле, — в одной свисающей руке, близко к полу, сигарета, в другой пивная бутылка.

Я спросил, скоро ли домой.

Папс, как он часто, заворчал по-собачьи, щелкнул зубами, но потом все-таки поставил бутылку на пол и усадил меня к себе на колени. Я положил голову ему на грудь, а он стал гладить меня рукой по всему позвоночнику от затылка донизу, гладил и гладил.

— Мне лучше нравится спать в кровати, — сказал я.

— Мне тоже, — отозвался Папс. — Мне тоже.

С его коленей мне видно было, что за окном. В нескольких шагах, на кирпичной стене соседнего здания, в коробке из металлической сетки горела одинокая оранжевая лампочка.

— Почему там свет сидит в клетке? — спросил я.

— Потому же, почему птиц в клетки сажают, — ответил Папс.

— Как это так?

— Чтоб улететь не дать.

— А выпустить можешь?

— А сам-то как думаешь?

Через какое-то время Папс выключил маленький телевизор на столе.

— Тебя звук, наверно, разбудил, — шепнул он мне на ухо, и я кивнул, соглашаясь. Я ощущал его грудные мышцы, а под ними удары сердца. Я заснул.

Когда опять проснулся, я все еще был в руках у Папса, но он тряс меня, будил, потом поставил на пол, повторяя:

— Черт. Черт. Черт.

Он подошел к спящим Манни и Джоэлу и ткнул их в бок носком ботинка.

— Встаем, — сказал он. — Быстро.

Мои братья заныли и попробовали откатиться от него.

— Шевелитесь, ну! — заорал он. — Опаздываем! Они даже подняться не успели толком, а Папс уже стоял на коленях, собирал их спальные вещи, дергал так бешено, что Джоэл запутался и снова упал. Мы — смеяться и досмеялись до того, что Папс заехал Манни открытой ладонью по лицу и Манни взвыл; тогда мы замолчали.

— Веди твоих братьев к машине, закутайтесь и стойте, пока я не выйду. — Он схватил Манни за руку и потряс. — Entiendes?[10]

Когда мы вышли, там был дневной охранник, сменщик Папса, выше его ростом и белый. Он дул в пенопластовый стаканчик, а стаканчик посылал ему навстречу свой собственный пар. Увидев нашу троицу, он перестал дуть и поставил питье на низенькую стенку между тротуаром и узким двориком при здании.

Слева направо, потом справа налево — его взгляд, холодный и любопытный, коснулся всех трех наших лиц, каждого постельного вороха, даже наших резиновых зимних сапожек. Все молчали; Манни чуть пошевелился, чтобы прикрыть щеку одеялом, — и только. Потом вышел Папс и нарушил это оцепенение: протолкнулся мимо нас по ступенькам, протянул руку сменщику, сильно тряхнул один раз и громко, глядя ему прямо в глаза, сказал:

— Доброе утро.

— Твои? — спросил тот.

— Она божится, что моя работа.

Сменщик присел на корточки. Нахмурился.

— Хотя бы не такие страхолюды, как папаша, а только наполовину.

Мы были полустрахолюды, полутемнокожие, полудикие. Взрослые то и дело нагибались к нам и объясняли, что вот это у нас от Ма, а вот это от Папса. Сейчас мы, все трое, смотрели не на сменщика, а поверх него на Папса — он стоял, где стоял. Он метнул в нас взгляд, который невозможно было расшифровать, но серьезный, очень серьезный.

— Что это все такое? — спросил сменщик, потянув за уголок моего спального мешка.

Я посмотрел на Джоэла, стоявшего рядом со мной; Джоэл — на Манни.

— Послушай, друг, — сказал Папс. — Давай потолкуем.

— Папаша вас тут на пол кладет спать?

— Я говорю: давай потолкуем.

Сменщик встал во весь рост.

— Потолкуем?

Папс полез в карман, достал ключи от машины и положил на ворох в руках у Манни.

— Иди, посади братьев в машину, — сказал он негромко, — только не роняй ничего.

Повернувшись к сменщику, Папс проговорил:

— Как так? С моими детьми толковать можно, а со мной нет?

В машину мы все втиснулись спереди, встали на колени на пассажирское, локтями уткнулись в щиток, лица подперли ладонями. Смотрели сквозь ветровое стекло, как на ступеньках Папс и сменщик курили и жестикулировали, Папс то на него показывал пальцем, то на нас в машине, то на небо, а сменщик — тот по большей части держал руки у груди, ладонями наружу, и отгонял от себя воздух. Изо ртов у них вылетал то пар, то дым, а кофейный стаканчик стоял себе на стенке нетронутый.

— Спорим, Папс ему накостыляет, — сказал Манни.

— Да нет, погляди на того, — сказал Джоэл. — Он драки не хочет.

— Он заснул, — сказал я.

— Кто?

— Папс. Он там заснул.

Джоэл и Манни перестали толкаться ради лучшего места и посмотрели на Папса пристальней.

— Значит, не мы виноваты? — спросил Джоэл.

— И мы тоже, — сказал Манни. — Всегда мы тоже.

Папс подошел к кофейному стаканчику сменщика и ударил по нему — яростно, со всего размаха, как будто хотел отшвырнуть за тридевять земель. Коричневая жидкость взметнулась дугой и разбрызгалась по тротуару. Сменщик, глядя на Папса, прищурил глаза, покачал головой, потом плюнул на землю и пошел от него в здание.

Когда Папс открыл дверь машины, Манни и Джоэл уже сели сзади и пристегнулись, пытаясь уменьшиться, стать невидимыми, но Папс повернулся на сиденье, схватил Манни за волосы и потребовал:

— Ключи!

Манни отдал ему ключи.

— Когда я говорю шевелиться, надо шевелиться, понятно, нет?

Никто ничего ему не ответил.

Он отпустил Манни и повернулся ко мне, взял меня за подбородок, впился пальцами в щеку.

— Понятно, нет?

— Да, сэр.

Мы ехали домой молча, все трое рисовали пальцами на запотевших стеклах. Близко к дому Манни набрался смелости спросить:

— Тебя уволят?

Папс только усмехнулся — коротко так, неприятно гавкнул.

Манни не отступался:

— Что он тебе сказал все-таки?

— А сам-то как думаешь?

Папс хрястнул кулаком по потолку. От звука мы встрепенулись и приготовились к худшему, но ничего не последовало.

— Боже мой, у него на все один ответ: «А сам-то как думаешь?», — сказал Манни специально погромче, насмешливо, но Папс как не слышал, просто вел машину.

— Да, — подтвердил я. — Он и мне это ночью сказал. Про свет.

— Про какой свет?

— Про свет в клетке за окном. Я спросил, может ли он его выпустить, а он мне: «А сам-то как думаешь?»

Джоэл обмозговал это в позе мыслителя: одну руку засунул под мышку, другой ущипнул подбородок.

— Ну, и как ты сам думаешь? — спросил он.

— Без разницы, как он думает, — сказал Манни.

— Наверняка он смог бы его выпустить, — сказал Джоэл нам двоим. Взявшись за спинку переднего сиденья и наклонившись к Папсу, он сказал ему: — Наверняка ты смог бы выпустить этот свет. Ведь правда же?

Папс откашлялся и с усилием сглотнул, но ничего не ответил.

— Конечно, смог бы, — поддакнул я, наклонившись, как Джоэл. — Ведь правда же ты смог бы, Папс?

— Смог бы, ясное дело, — присоединился Манни. — Никто не говорит, Папс, что ты не смог бы его выпустить. Никто.

Папс начал издавать странные свистящие, хриплые, судорожные звуки. Хлопнул по приборному щитку ладонью, потом сжал кулак и принялся колотить по-настоящему — с силой, но медленно и равномерно, как будто забивал гвоздь. В конце концов вошел в трехударный ритм, точно на барабане что-то выстукивал — музыку, которую только он и слышал. Вытирал мокрый нос, вытирал мокрые глаза, но бить не переставал. Тум. Тум. Тум.

— Плачет? — шепотом спросил Джоэл.

— Кулаком, что ли?

На плач это мало походило, скорей тут было что-то другое — скуднее, чем плач, и размереннее, хотя плачущим никто из нас его раньше не видел и поэтому мы не могли знать точно, а Папс — он ни слова не говорил, только тум, тум, тум миля за милей. Мы ждали, что он перестанет, но он не переставал; мы ждали, что он заговорит, или закричит, или выругается, но он молчал. Его дыхание стало чуть спокойнее, но по-прежнему из носа и глаз текло, и воздух выходил судорожно, с присвистом.

Спустя какое-то время этот стук, поначалу такой зловещий, сделался просто звуком, фоном, а еще немного погодя Джоэл принялся стучать кулаком по окну в такт ударам Папса.

Тум. Тум. Тум.