Александр Попов - Надо как-то жить Страница 8

Когда Небораков вошел в гараж, мужики вздрогнули, прикрыли ладонями домино.

– Здорово, Ильич! Ну, напугал ты нас, дьявол! Чего распазил двери? Закрывай – не май месяц.

– Вы сгрузили мусор на лед?

Мужики недобро посмотрели на него.

– Ну, мы, – отозвался завгар, щуплый, нахохленный мужичок. Он с треском припечатал к столу пластинку домино и независимо-дерзко уставился на Неборакова. – Что, еще один хозяин объявился?

Сырые, парящие волосы на голове тягостно молчавшего Неборакова стояли в разные стороны словно какие-то ороговелости.

Завгар прокашлялся, попробовал мягче:

– Подумай, Ильич, кому она, твоя поганая запруда, нужна? Засыпать ее чем-нибудь, и – баста. Летом уже воняет от нее, как от дохлятины. Люди еще спасибо скажут, что засыплем. Правильно я говорю, мужики?

– Верно, чего уж, – проблеяли мужики.

– Да я вас всех живьем похороню, а запруду не дам! – пошел на всех с кулаками Михаил Ильич.

Мужики побросали костяшки, повскакивали с мест. Заломили Неборакову руки, усадили на лавку. Он вырывался, сипел. Втроем держали его, едва-едва сдерживали.

Завгар снова сказал за всех:

– Коню понятно, Ильич, что прав ты. Но и в наше положение войди: новый хозяин припер нас. Мудохались тут всю ночь. Глянь – сияние какое! Даже при Сталине такого порядка не было бы…

– На запруду зачем сгрузили? Не могли до свалки доехать? Пять-шесть километров до нее… Да отпустите вы меня!

Отпустили.

– Славка, ты зачем сгрузил на лед? – с напускной строгостью спросил завгар у тракториста, молоденького парня с замороженно-неподвижными глазами.

– По привычке, – сморщился в улыбке тракторист.

Небораков плюнул под ноги, со стиснутыми губами молча посмотрел на парня. Сдавленно-тихо произнес:

– Когда же мы станем людьми?

Хлопнул за собой дверью так, что посыпалась с потолка и стены штукатурка.

– Эй-эй, полегче: это теперь не государственные двери, а частные! – насмешливо-грозно гаркнул вдогонку завгар и азартно потер ладони: – Давайте-ка, парни, еще разок сыграем. – И хохотнул: – Покуда не заявился еще какой-нибудь хозяин.

Небораков шел домой, резко отмахивая правой рукой со сжатым кулаком:

– По привычке, по привычке!..

Лариса Федоровна еще не вернулась из школы, а Михаилу Ильичу так сейчас нужен был собеседник. Бесцельно бродил по двору. С грохотанием отбросил ногой пустое ведро, зачем-то припугнул собаку на цепи, курил лихорадочными короткими затяжками. Не докурив одну, прикуривал другую папиросу. Был похож на большого взбешенного зверя в клетке.

– Да как же дальше жить, люди добрые?

Неожиданно остановился перед рулонами рабицы:

– Лежите, голубчики? Хватит бока отлеживать, пора людям послужить.

Взвалил на плечо рулон, отнес его к запруде. Следом второй, третий, четвертый, – за час-пролтора все перетащил на опушку сосновой рощи. Снег был глубокий, но уже поеденный солнцем, обледенело-ноздреватый. Небораков проваливался с хрустом, иногда по колено. Тяжко было одному. "Эх, зря летом не послушал брата". Взял в сарае корзину с гвоздями соткой. Были и мельче, но решил, что прибивать надо намертво; а по теплу еще продольными брусками надо будет скрепить изгородь. Засунул за голенище валенка молоток, прихватил совковую лопату.

– Готов к труду и обороне!

Остановился перед первым столбом, а было их пять-шесть десятков до самой дамбы. Столбы остались от того времени, когда птичник благоденствовал, – кишел птицей, гуси и утки словно бы облаком покрывали водоем. Попробовал раскачать один столб, другой, обстукал молотком – пытал на крепость, на устойчивость. Еще простоят не один год, хотя покосились и подгнили. Но по-настоящему в марте, конечно, не проверить – земля мерзлая. Выбора нет, надо браться за дело.

Очистил снег от одного столба к другому, получилась глубокая стежка. Распаковал рулон, стал натягивать сетку между столбами. Одному несподручно было работать. Сетка, съеживаясь, валилась из рук. Молотком поранил палец. Но все же прибил один край, раскрутил сетку, прибил, натянув, к другому столбу. Упарился. Пот ел глаза, куржак залеплял ресницы. Но Михаил Ильич не отступал, даже спешил: коли взялся, так надо сделать, надо успеть дотемна.

Подошла Лариса Федоровна, от удивления слова не могла сказать.

– Не мешай. Все равно сделаю, что задумал.

Она потопталась на снегу:

– Я и не мешаю. – Ушла домой. Со двора крикнула: – Обед готов!

Он отмахнулся. Но часа через два все же пообедал.

Последний рулон натянул, когда солнце зависло над рощей, готовое провалиться в снега и нагущающийся стылый воздух. Посидел на пне, шапкой отер с лица пот, с волос соскреб сосульки, осмотрелся. Удовлетворенно подытожил: все пути к запруде перегорожены – ледовая дорога перекрыта с обеих сторон, тропы от шоссе и села перерезаны. Хватило сетки, чтобы упереться в дамбу. По ней люди ходят, но мусора дуроломно, нахраписто уже не подвезешь – узка она, только для мотоцикла или велосипеда. С восточной стороны запруду подпирают огороды, повдоль забора которых вьется тонкая тропка, – тоже не подъедешь на технике, если только тележку прикатить руками. С юго-восточного края запруду бережет небораковский дом с огородом.

Возле рощи перед сеткой затормозил бокастый большой, как автобус, джип, из него вышли трое крепких мужчин. "Какие-то господа, – с необъяснимым раздражением подумал Небораков, отводя взгляд от подходивших к нему незнакомцев и прикуривая. – Видать, вон из тех барских коттеджей. Горожане чертовые, понастроили себе тут дач-дворцов! Хотели, значит, проехать по льду? А вот дулю вам на постном масле! Будут бить, так я просто так не дамся".

Двое здоровяков, молодых, в узеньких черных очках, с битами за пазухой, остановились в некотором отдалении, пожевывали и зачем-то притворялись, что отчаянно скучают. А третий подошел к Михаилу Ильичу, грузновато-рослый, в потертой кожаной куртке на толстом меху, с утомленными впалыми глазами.

– Бог в помощь, дядя Миша. Загон для скота сварганили, что ли?

Небораков не сразу признал Наездникова-младшего – постарел человек, а помнил его желторотым, бравым пареньком, студентом сельхозинститута. Неуверенно пожал Михаил Ильич протянутую руку, посмотрел пытливо, но скользом, – каков же он, новый хозяин Набережного? У Наездникова такая же широкая, тяжелая, как у отца, скула, такие же длинные, корневато-вязкие сильные руки, такая же сутулая осанка и косолапая, настороженно-звероватая походка. В одежде не модник, как и отец, но все на нем добротное, практичное. "Не кичится богатством", – подумал Небораков, приподымаясь и уже разговаривая с Наездниковым стоя.

– Здорово живешь, Сергей. Давненько тебя не видно было. Спрашиваешь про загон? Так для нас он, для людей.

– То есть?

– Шучу, шучу. Глянь – посередке куча мусора. Уже который год сваливают. Но теперь шиш кто проедет к запруде.

– Хорошее дело, дядя Миша. Природу надо беречь. Но сеточку вам все же придется демонтировать или – подсобим: я вот эту земельку купил. Начну через неделю-другую дом строить. Окнами на запруду он будет, как у вас, дядя Миша. – Улыбнулся, и Небораков приметил, что губы у Наездникова растягивались туго, как резина. "Видать, не до улыбок и смехухочков ему в жизни". – А кто сгрузил мусор?

– Какая разница.

– Понимаю вас, можете не говорить. Сам догадываюсь, кто. Для меня разница есть: эти ханурики теперь мои работники… Летом, кстати, запруду прочищу. Буду разводить рыбу. Ребятня местная пусть купается. Ведь мое-то детство на ней прошло.

Помолчал, зачем-то окидывая взглядом рощу и холмы и слегка поднимая глаза к небу.

– Эй, человек, – крикнул Наездников своему крепышу и прищелкнул пальцами, как в старых фильмах подзывают лакеев или официантов. – Живо смотайся в гараж и пригони сюда мужиков с лопатами и с трактором. И чтобы они до последней соринки прочистили мне лед!

"Ишь: "мне"! Хозяин выискался", – сплюнул под ноги Небораков.

Крепыш умчался на джипе. Небораков заглянул снизу в глаза Наездникова:

– Что же тебе, Сергей, не живется в городе? Мой сын, твой сверстник, – помнишь Максимку-то? помнишь, помнишь, вместе ведь учились в школе, – так он капитально осел в городе. На аркане в деревню не затащишь его, даже в пригородную. Чего же тебя сюда занесло? Ну, дом построить недалече от города, – понятно. Но разваленное хозяйство зачем на себя взгромождаешь? Сам знаешь, какие мы теперь работнички. Денег, по всему видно, у тебя через край, мог бы обосноваться где-нибудь в тепленьких краях…

Михаил Ильич хотел было добавить "как мой брат", но осекся, нарочито покашлял. "Расчирикался, однако", – ругнул он себя.

– Выгода есть, – не сразу отозвался Наездников. – Дешевая рабочая сила мается тут без дела.

– Ишь ты: не про человека говоришь, а про силу. Дешевую. Рабочую.

– Понимаю вашу иронию, дядя Миша.

Помолчал, прикурил, затянулся и продолжительно, нахмуренно выпускал дым.