Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 11 2010) Страница 80

Фамилия Райса время от времени мелькает в исследованиях, посвященных эмигрантской литературе, однако никакого цельного свода биографических сведений о нем не существует. Между тем, как явствует из предваряющего публикацию очерка Коростелева, фигурой он был если не крупной, то уж во всяком случае занятной. Уроженец Хотина, он в 1934 году перебрался из Румынии в Париж, выучил 15 языков, побывал последовательно (а иногда и одновременно) евразийцем, коммунистом, масоном, буддистом, ортодоксальным иудеем, членом Народно-трудового союза…

Самый известный его труд – французская антология русской поэзии от XVIII века до современности, и переписка с Марковым, по крайней мере поначалу, вращается по преимуществу вокруг отбора стихов и споров о сравнительной ценности тех или иных имен. В литературе Райс был таким же увлекающимся эклектиком и парадоксалистом, как в политических пристрастиях и религиозных предпочтениях. Он хвалил Федора Глинку и ругал Баратынского, возлагал надежды на Асадова и Матусовского и с восторгом рассказывал своему корреспонденту о прочно забытых Дрентельне и Шестакове. Впрочем, причуды вкуса не мешают Райсу то и дело формулировать мысли точные и небанальные: «Не потому ли угнетение поэзии большевиками так катастрофично, что они запретили, выключили смерть, б. м., основную канву всякой настоящей поэзии, без которой она как бы теряет свое третье измерение?»

Письма Райса пестрят самыми разными именами, от хрестоматийных до совершенно неизвестных. Это, разумеется, делает ее весьма сложной для комментирования – тем более впечатляет работа, проделанная Коростелевым. При внимательном чтении здесь, как и в любом комментарии, можно обнаружить отдельные лакуны, но их очень немного. Так, упомянутый в письме от 17 сентября 1962 года Ягодич – это венский профессор, ученик Николая Трубецкого Рудольф Ягодич (1892 - 1976). Или вот фраза: «Ведь и американцы долго не знали Мельвилля, англичане Донна и Беддеза, немцы Гельдерлина и т.д.». Если с Донном и Гельдерлином все ясно, а офранцуженного Мельвилля читатель вполне сумеет превратить в Германа Мелвилла самостоятельно, то помочь ему опознать в таинственном Беддезе Томаса Лоуэлла Беддоуза (1803 — 1849), практически неизвестного в России автора трагедии «Death’s Jest-Book», все же следовало бы.

Наконец, о самом актуальном в этих письмах – так сказать, на заметку поэтам и критикам. В свои первые эмигрантские годы Марков активно выступал как поэт и даже выпустил два стихотворных сборника, вполне тепло встреченных эмигрантской прессой. Однако это не помешало Райсу (чрезвычайно, замечу, дорожившему регулярным эпистолярным общением с Марковым) несколько писем посвятить развернутому и крайне жесткому разбору стихов своего корреспондента: «Все это мало утешительно. <…> Советская (1)эпоха(2) наложила на Вас свою неблагодатную печать, видно, что и Вам не удалось отделаться от твардовщины, увы. <…> Сила Ваша не в стихах, а в литературной критике». И что же? Марков, вместо того чтобы прервать переписку и утешиться в кругу поклонников, через некоторое время действительно оставляет занятия поэзией и сосредотачивается на филологии (разумеется, не факт, что решающую роль в этом сыграла критика со стороны Райса). А с Райсом общается еще много лет.

± 1

П р о т о и е р е й  В.  П.  С в е н ц и ц к и й. Собрание сочинений. Второе распятие Христа. Антихрист. Пьесы и рассказы (1901 - 1917). Составление, подготовка текста, комментарии С. В. Черткова. М., «Даръ», 2008, 800 с.

Титул этого тома обманчив: когда Валентин Свенцицкий писал свой знаменитый «достоевский» роман «Антихрист. Записки странного человека» и не менее известную «ибсеновскую» драму «Пастор Реллинг», он еще не был священником (сан он принял лишь в 1917 году). С другой стороны, для современного читателя Свенцицкий действительно в первую очередь протоиерей, а не драматург или прозаик. Его поздние проповеди и поучения выходили за последние годы неоднократно, тогда как художественные произведения не переиздавались около ста лет. Теперь наконец дошла очередь и до них.

Сама по себе идея представить труды столь значительного автора, как Свенцицкий, с максимальной полнотой не может не вызывать сочувствия. Однако вышедший том оставляет двойственное впечатление. Безусловно, Сергей Чертков – один из лучших, если не лучший знаток биографии и наследия Свенцицкого. Однако в написанном им послесловии информация и анализ подчинены апологии героя, а принципы комментирования далеки от привычных. Он постоянно стремится совместить историко-философскую, историко-литературную составляющую с идеологической, чтобы не сказать пропагандистской (сам Чертков предпочитает вместо слова «пропагандист» употреблять «проповедник» – пусть будет проповеднической), – и это, конечно, не идет изданию на пользу.

«Убийца из к/ф (1)Остров(2) (реж. П. Лунгин, 2006) через непрестанную молитву и покаяние достиг чистоты духовной. И на это способен каждый! Потому издание собрания сочинений и сосредоточенное чтение – наш долг: перед автором и пред Господом», – поясняет составитель мотивы своего обращения к наследию Свенцицкого. В своем герое он видит средство против соблазнов самого разного толка: здесь и «чары посеребренного (не серебряного!) века», и Камю с Сартром, «не продвинувшиеся дальше абсурдных стен, обнаруженных странным человеком» (тогда как «православный богослов нашел выход из умственного тупика и оставил нам подробный план лабиринта»). Но главная его задача – продемонстрировать актуальность наследия Свенцицкого, поместив его в современный религиозный контекст и осудив с его помощью различные церковные нестроения и духовные прелести. На деле это приводит к анахронистичности комментария, где обильно цитируются БГ и Башлачев, протоиерей Виталий Боровой и иеромонах Кирилл (Никаноров) и многие, многие другие. Вот лишь один, впрочем весьма показательный, пример – комментарий к словам «странного человека» «Я объявил себя верующим христианином»: «Типично для неофита. Например, дословно так же отвечает священнику герой рассказа Л. Бородина (1)Посещение(2), объясняя, что признавать правоту христианства и поверить в Бога – это разные вещи».

Разумеется, Чертков считает своим долгом то вступать в спор с современниками Свенцицкого на стороне последнего (приведя резко отрицательный отзыв Иннокентия Анненского об «Антихристе», он замечает: «Ничего нет удивительного в духовной глухоте неверующего в личное бессмертие человека»), то «подпирать» его тезисы собственными выкладками. «Подобных маньяков среди мужчин 99%», – говорит Свенцицкий (то бишь его персонаж, разумеется). «Крайне незначительное преувеличение, – подхватывает комментатор. – Обычно склонный к постановке кавычек автор здесь их опускает. И справедливо: маньяк – человек, одержимый манией (сильным, почти болезненным влечением); никакого иносказания тут нет».

Впрочем, «обязательную программу» комментатор отрабатывает вполне достойно: привлечены архивные материалы, проработаны цензурные и издательские дела, проведена большая работа по атрибуции анонимных и псевдонимных текстов, установлены прототипы, с изрядной полнотой собраны отзывы современников о произведениях Свенцицкого. Тем обиднее, что издание, кажется, застопорилось. С момента выхода первого тома прошло уже два года, следующие тома давно готовы, однако издательство «Даръ» выпускать их по неизвестным причинам не торопится.

[5] Более детально рассмотреть этот вопрос на материале тех писем, где корреспонденты обсуждают так называемые «ритуальные убийства», в том числе в связи с делом Бейлиса, я пытался в статье «Розанов, Флоренский и христианские младенцы», опубликованной в журнале «Лехаим» (2008, № 4).

КИНООБОЗРЕНИЕ НАТАЛЬИ СИРИВЛИ

КИНООБОЗРЕНИЕ НАТАЛЬИ СИРИВЛИ

«Полицейский, прилагательное»

Опять не знаю, о чем написать. Лучший фильм сентябрьского проката «Океаны» Жака Перрена и Жака Клузо - французская документальная лента про обитателей океанских глубин - в моих комментариях не нуждается. Это – просто нереально прекрасно! Это надо смотреть! А из прочего цепляет разве что румынская картина «Полицейский, прилагательное» режиссера Корнелио Порумбойо, снятая в 2009 году, тогда же показанная в Канне в программе «Особый взгляд» (приз жюри и приз ФИПРЕССИ) и лишь год спустя добравшаяся до наших экранов. Что ж, лучше поздно, чем никогда.

Румынский кинематограф уже лет пять считается одним из самых перспективных и многообещающих в современной Европе. Интерес к нему вспыхнул в один день, когда неведомый никому режиссер Кристи Пую показал в Канне 3,5-часовую картину «Смерть господина Лазареску». Больше всего каннских завсегдатаев потрясло то, что от этого не самого приятного на свете кино о мытарствах одинокого пенсионера-алкоголика, которого возят на «скорой помощи» из больницы в больницу, пока он благополучно не отдает концы, невозможно оторваться. Это было так неожиданно, так пронзительно-человечно и так виртуозно и точно снято, что Кристи Пую проснулся на следующий день знаменитым, а критики, прокатчики, фестивальные отборщики и зрители в один голос возопили: «Гениально!», «Наконец-то!», «Вот оно – живое кино!».