Магда Сабо - Старомодная история Страница 81

Ленке Яблонцаи

Выбор Элли

Элли, смертельно бледная, взбежала по лестнице. Она бросила на вешалку шляпку и с силой сдавила руками глаза, чтобы скрыть, не пускать закипающие слезы. Губы ее дрожали.

— И даже плакать нельзя! — шептала она. — Надо идти к гостям, развлекать их. Господи, господи…

Она наскоро пригладила волосы перед зеркалом, повязала кружевной передничек и открыла дверь в столовую. Голова у нее кружилась, но, сделав над собой усилие, она весело приветствовала гостей, пришедших поздравить ее с днем ангела.

На столе уже стоял ликер, блюда с печеньем, гости вовсю чокались за здоровье опоздавшей виновницы торжества. Мать громко зашептала ей: «Где ты была так долго? Нельзя ли быть поточнее, когда у тебя гости? И не строй гримасы, лучше поблагодари Ловаси за цветы».

Элли кивнула, ничего не ответив. Ее сияющие серые глаза, обычно веселые, были сейчас так непривычно тревожны, что барышни и молодые люди смотрели на нее с удивлением. Что случилось с этой гордой и спокойной девушкой? Никогда еще не видели они ее столь взволнованной.

— Где ты была, Элли? Смотри, сколько подарков! — кричали ей со всех сторон. Друзья, знакомые спешили вручить ей букеты, весело чокались с бледной именинницей. Лишь Ловаси не двигался, глядя на девушку с фанатическим восторгом влюбленного. Элли быстро поставила цветы в вазу и, заметив нетерпеливый взгляд матери, подала Ловаси свою маленькую холодную руку, благодаря его за цветы, и тут же отошла к остальным. Слезы ее высохли, и она, еле сдерживая нервную дрожь, включилась в общий разговор.

Ловаси остался на попечении матери; Элли демонстративно не обращала на него внимания, хотя во всей компании это был единственный мужчина, который мог и хотел на ней жениться; остальные пришли сюда лишь веселиться.

— И к тому же хорош собой, — убеждала себя госпожа Рети. — Правда, есть в нем что-то жутковатое, но к этому можно привыкнуть.

Действительно, Ловаси был и элегантен, и изыскан, но в то же время чем-то отталкивал. Может быть, желтоватой бледностью лица. Или беспокойным взглядом. Но неважно: он состоятелен, у него хорошая служба; современная девушка должна быть разумной. А уж тем более современная мать! Ей приходится вести борьбу на два фронта: и против мужчин, и против собственной дочери. И чего еще ждет эта бедная девушка?

Уж не любви ли?

Госпожа Рети насмешливо улыбнулась. Любовь ведь улетит, а цепи останутся. Гремучие, неснимаемые цепи: денежные заботы, ссоры, ненависть, желание развестись. Любовь — это игрушка для богатых.

Много столь же мудрых мыслей пронеслось у нее в голове, пока она развлекала Ловаси, который отвечал ей довольно нетерпеливо, поглядывая на Элли с выражением оскорбленного самолюбия. Наконец он откланялся и ушел. Вскоре потянулись к выходу и остальные. Элли с облегчением вздохнула!

— Знаете, мама, я не буду обедать. Голова у меня болит.

— Ах, не ломайся, пожалуйста. Пройдет голова от горячего бульона. А потом, ты же знаешь, я не люблю сидеть за столом в одиночестве.

Элли ничего не ответила, зная, что спорить напрасно. Съев несколько ложек бульона, она молча сидела до конца обеда. Потом ушла в свою комнату, закрыла дверь на ключ и бросилась на диван. Плакать! Теперь можно.

Часы на стене много раз принимались бить. Начинало темнеть. Ветер хлопал створкой окна, но Элли ничего не слышала. Она уже не плакала, глядя широко раскрытыми глазами в пустоту. Вдруг в дверь постучали, прозвучал ласковый голос:

— Эллике, ты спишь? Это я, твоя крестная.

Девушка, все еще бледная, встала, открыла дверь.

— Что вам, крестная? — спросила она почти враждебно.

— Поздравить тебя пришла, — женщина замолчала, увидев несчастное, усталое лицо Элли. — Что случилось, дочка?

— Ничего, крестная. Голова болит.

— Эллике, почему ты мне не доверяешь? До сих пор у тебя не было от меня секретов. Ты уже не любишь свою старую подружку?

Элли молчала, пытаясь быть твердой, но не выдержала: из груди ее вырвались отчаянные рыдания. Госпожа Ярош обняла ее, прижала к себе, гладя упавшие на лоб светлые локоны; и ласка словно бы чуть-чуть смягчила непомерную боль, разрывавшую измученное сердце Элли.

— Ты так добра ко мне, крестная!

— Я же люблю тебя, дочка, и понимаю твое горе. Ты ведь не будешь дальше таиться от меня, верно? Коли грусть пришла, все окна и двери надо открыть, чтобы она улетела, а не запирать ее в сердце, чтобы она тебя мучила вечно. Расскажи мне, что с тобой стряслось, у меня больше опыта: может, я и смогу тебе что-нибудь посоветовать.

— Ах, к чему мне советы! Разве что ты мне посоветуешь, как умереть…

— Тебе — умереть! Что за грех у тебя на душе?

— Да! Да! Страшный грех: я позволила, чтобы мое сердце бросили и растоптали. Позволила надсмехаться над собой! Тот, кого я любила больше жизни, оттолкнул меня без жалости, без сочувствия. Господи!.. — И она снова заплакала, дрожа, словно от холода.

— Успокойся, дитя мое, и постарайся облегчить свое сердце. Поведай мне все, и тебе станет не так больно. Если б ты знала, как тяжело мне видеть твои слезы! О ком пойдет речь, я и так догадываюсь.

— Хорошо, я расскажу тебе все — но только одной тебе. Но не говори мне потом, что это — обычная история. Я знаю: я не первая, кого предали, но для меня это не утешение.

Госпожа Ярош не сказала ни слова, лишь мягко поцеловала свою разгоряченную, взволнованную крестную дочь.

— Ты лучше всех знаешь, что я совсем не кокетка. У меня иной характер, и, сколько себя помню, я всегда любила только Гезу. Я не думала о замужестве: просто любила, и все. И ему тоже никто не был нужен, кроме меня. Мы не говорили о будущем, мы жили друг для друга. По крайней мере я так считала. Каждый день мы были с ним, я готова была целовать все, к чему прикасалась его рука. Но мама, трезвая мама однажды начала говорить со мной серьезно и сказала, что слышала, будто семья Гезы недовольна этим его постоянством. И что тогда в этом нет никакого смысла, ибо если родители Гезы нам не помогут, то на его жалованье мы все равно не сможем жить. Геза женится на богатой, а для меня есть Ловаси. Мне будет с ним хорошо, и я забуду свои мечты.

Госпожа Ярош с жалостью смотрела на измученную девушку, но молчала. Пусть выговорится, пусть выложит все, что накипело на сердце.

— Я ответила маме, что соглашусь принадлежать только тому, кого люблю, и что боюсь Ловаси. Тогда мама принялась издеваться надо мной: дескать, в таком случае я никому не буду принадлежать, так как Геза на мне не женится. Я ее не слушала — хотя и сама могла бы заметить, что Геза в последнее время относится ко мне не так, как прежде. Встречались мы реже, а когда встречались, он уже не провожал меня до самого дома. Он был «ужасно занят». И вот сегодня… господи, сегодня… — и, сжав руками голову, она продолжала: — Я знала, что придут гости поздравить меня, и все же пошла на бульвар, чтобы его увидеть, поговорить с ним хотя бы несколько минут. Я хотела самой себе сделать подарок. И я получила этот подарок. Он с таким снисходительным видом подошел ко мне, так насмешливо заговорил: «Я рад слышать, Эллике, что вы уже невеста! Поздравляю! Счастливый человек этот Ловаси, что может жениться по любви. Увы, для меня это непозволительная роскошь. А было бы славно, не правда ли? Было бы чудесно… Верно, Эллике?» — и заглянул мне в глаза, глубоко и проникновенно, как всегда. Я не ответила и бросилась домой; печальное, обманутое, надорванное сердце мое болело и трепетало. И теперь, после того, как я вынесла до конца безучастие гостей и мамы, теперь я могу выплакаться вволю.

— Ты все еще его любишь?

— Не знаю. И люблю, и ненавижу. Ах, что делать? Как мне умереть незаметно? Мама будет заставлять меня выйти за Ловаси, и она будет права: ведь нам так трудно прожить вдвоем на ее маленькую пенсию. Посоветуй же, крестная, что мне делать?

Госпожа Ярош задумчиво посмотрела в несчастное лицо девушки, снова поцеловала ее.

— Прежде всего успокойся. Я ничего не могу тебе посоветовать, пока мы все спокойно не обсудим. Я вижу, тот, другой, не нужен тебе вместе с его богатством.

— Нет, нет, не нужен!

— А этот, который играл с тобой и потом оставил?

— Нет, нет!

— Будь гордой, Элли. Есть старая пословица: гордость, может, в беду заведет, да в грязь не уронит. Мужчина, который отказывается жениться на любимой девушке только потому, что она бедна, и не хочет подарить ей роскошь и богатство, просто не умеет любить и не заслуживает того, чтобы его любили. Такой себялюбец с холодным сердцем сделал бы тебя только несчастной. Он никогда бы не смог забыть, что из-за тебя вынужден жить скромнее, и вечно вспоминал бы, как дорого заплатил за свое увлечение. Ты забудешь его, и придет кто-нибудь другой.

— Никогда, крестная! Мне никто больше не нужен. Я никогда не выйду замуж!