Михаил Гиголашвили - Тайнопись Страница 82

Но бесу уже надоело тут торчать. Он выхватил у курильщиков последний кусок опия и швырнул его через забор, к париям, в бочку с коровьей мочой. Последний кусок потерять нельзя, поэтому самый молодой курильщик с руганью полез в бочку и начал вылавливать опий. Но моча была густа, как желтая сметана, бочонок глубок, а опий — тёмен и прыток: нырнул на дно и был таков!.. Засунув руку по плечо в мочу, он шарил там до тех пор, пока бочка не перевернулась. Другие курильщики подползли поближе и с бранью принялись искать опий.

Парии похватали бамбуковые палки, стали издали кричать на опийщиков:

— Убирайтесь отсюда! Бочку священной мочи разлили! Целый день собирали! — но те продолжали в исступлении шарить руками в нечистотах, разлитых по земле.

Бес бросил их, ушел в базарные ряды, и сразу наткнулся на последние дыхания двух куриц, умиравших вверх ногами на перекладине. За курицами стояли клетки с гусями и утками. Когда продавец рубил им головы, то их острые и беспокойные дыхания сами влетали в пасть и пучили брюхо, отчего бес икал и отрыгивал. Зудящее крыло не давало покоя.

За клетками шла стройка — в Глиняном ряду чинили крышу. Смачно хрустели пилы, часто били молотки. Около гончарного круга бес замер, будто что-то припоминая, но тут же со злобой шарахнулся прочь, перевернув глиняного Будцу и разбудив двойников, спящих возле готовых плошек.

Дальше он наткнулся на верблюдов. Презрительно вывернув шеи, они стали проклинать его своим горловым клокотаньем. Он тоже не остался в долгу, пару раз больно стеганув хвостом по их дрожащим горбам.

Невдалеке от кумирни толпились люди, глазели куда-то под навес, где в плетеном кресле сидела мумия в желтой тоге. Перед ней на столе дымился в пиале чай и лежал темный свиток. Бритый наголо брамин ходил по кругу со звенящей кружкой. Другой говорил о том, что эта мумия святого ламы из Тибета уже пять веков днем сидит спокойно и тихо, зато ночами разворачивает и сворачивает свиток, а святой чай никогда не иссякает в пиале, иногда даже вскипает и переливается через край, и тогда мумия стонет, как от ожога.

Народ громко удивлялся, заглядывал на мумию с разных сторон и за отдельную плату с опаской подходил целовать край желтой тоги. Никто не спрашивал, что написано в свитке. На вопрос базарного мальчишки, что сейчас делает мумия, седой брамин серьезно ответил:

— Она спит. Она устала. Ночью много читала.

Шустрый мальчишка не унимался:

— А если её облить чаем, она проснется?

Но взрослые стали гнать весельчака, а молодой брамин так зазвенел над ним кружкой, что мальчишка, заткнув уши, бросился бежать. Бес хотел было кинуться за ним и покусать за пятки, но тут его привлек особый сладковатый дым, шедший из кумирни. Он подобрался к её закоптелым стенам.

— Чадище-ще! Что? — спросил он у местных демонов, которые под стеной обсасывали внутренности из корыта.

Они хмуро уставились на него:

— Как это что? Покойников жарят, что еще!

А один из них, ушастый вожак, хорошенько всмотревшись в него, произнес:

— Э, да ты чужак?

— Не ваше дело-ло, — отрезал бес.

— Тебе чего тут нужно, ло-ло рогатое? Потрохов захотел? Убирайся прочь, это наше место!

— Знахаря мне.

Вожак презрительно указал хвостом на ограду:

— Там, там ищи. Тут нету. Тут уже всё — знахари не нужны… Тут наше место. Конец и потроха. А знахаря лавка вон, за загородкой. Сердитый знахарь стал — с нами не хочет знаться, а раньше часто звал на угощенье…

— Вчера к нему опять Светлый приходил! — льстиво напомнил малый дьяволенок, следя за вожаком блестящими глазками.

— Да, что-то повадился… — милостиво поддакнул ушастый вожак и захватил из корыта полную пригоршню кишок.

— Какой светлый? — переспросил бес.

— Такой же чужак, как ты. Все его Светлым зовут. Крепкий как медведь. Ходит тут, высматривает, вынюхивает, — сообщил вожак, с чавканьем перекусывая кишки. — Зевак собирает и всякую чушь им порет. А мы воруем, пока они слушают… Говорит, что может бесов спасать, превращать в ангелов или людей. Это нас-то!.. В ангелов!.. А ну, отойди от корыта! Чего мордой лезешь? — вдруг окрысился он.

— Нужен мне ваш Светлый! Мне знахаря, крыло, крылище-ще! — пробурчал бес.

— Давай, давай проваливай, нечего тебе тут делать! Это не твое, а наше, понял? Иди, куда шел, откуда пришел! — швырнул в него куском печени вожак, а наглый дьяволенок зашипел и сделал вид, что сейчас прыгнет.

Бес решил не связываться, покинул базар, прокрался к загородке, нырнул под калитку, на всякий случай опасливо обогнул тень многорукого божка, протиснулся в дверную щель и присел в углу.

Лавка знахаря была завешена пучками трав, нитками сушеных корней и плодов. На полках стояли банки с молотыми снадобьями. Знахарь что-то растирал в ступе. У стола в почтительном ожидании стояла женщина в пестром сари. Лицо её было покрыто розовыми прыщами. Она косила глазами на угол, где сидел бес. А тот, привалившись к стене, жадно глазел на женщину, с вожделением изучая её лицо и зная, что через прыщи, волдыри, лишаи, мозоли, бородавки, родинки можно легко присосаться к молодке и перекачать в себя немного её жара, чтобы помочь зажить крылу.

Но знахарь подозвал женщину поближе, взял её за подбородок и начал вглядываться в её глаза. Что-то бормоча, он бросал щепоть того или другого зелья в плоскую миску. Приговаривал:

— Лапки тарантула… Молотые позвонки… Сухие рыбьи жабры… Скальный мед… Пепел рогов… Змеиные шкурки…

Читая по глазам женщины её болезнь, он собрал необходимое. Тщательно перетер травы каменным пестиком, засыпал смесь в особую банку и стал ее трясти. Наконец, всё было готово. Она отдала деньги, взяла лекарство. Монеты звякнули в ящике. Но женщина мялась, не уходила.

— Чего еще? — недобро покосился на неё знахарь. — Прыщи и болячки пройдут через три дня.

— Нет ли чего от сглаза? — нерешительно произнесла она. — Мою невестку кто-то сглазил. Который уже день не может вставать. Ослабла вся… В поту лежит, ничего не ест, а пить не может от спазмов в горле.

— Да, похоже на сглаз… — пробормотал знахарь. — Но это дорого будет стоить…

— Почему? — упавшим голосом спросила женщина, боязливо косясь на угол, где замерший было бес вдруг испуганно заворочался, разглядев родинку на её виске — неужели женщина из котла всё еще преследует его?..

Но знахарь опять отвлек её, постучав пальцем по книге в бычьем переплете: «Для лекарства от сглаза надо двух жаб посадить в банку с пиявками, питать ядовитыми грибами, осыпать хрустальным порошком, трижды вскипятить, добавляя молотый тигровый коготь… А хрусталь дорог! А коготь в цене! Так что передай невестке: меньше пяти рупий серебром стоить не будет! Клянусь святой богиней Свасти, это еще хорошая цена — другие возьмут дороже!»

Женщина кивнула и поспешила выйти. Бес хотел кинуться за ней, узнать, куда она идет, но знахарь что-то проговорил и сделал быстрые движения, отчего бесу стало зябко и беспокойно. Он не мог сдвинуться с места, только встал на дыбы.

Знахарь бросился к одной связке трав, к другой, к третьей… Побросал всё на стол, а сам отбежал в сторону. Бес, схватив травы, стремглав покинул лавку, забыв о наказе Черного Пастыря уходить от магов и знахарей только пятясь, не подставляя спины. За что и поплатился ожогом, коротко взвыл и шарахнулся с крыльца.

Выскочив на улицу и отогнав бродячих псов, он залез в чью-то конуру и начал глотать травы. Один настырный черно-белый пятнистый кобель не отходил от будки и утробно рычал, скаля желтые от падали клыки:

— Мое место!

Другие шавки звали пса:

— Пошли, Тумбал! Свежие потроха выбросили около кумирни! А то опять проклятые кошки сожрут!

Но Тумбал рычал до тех пор, пока бес не дыхнул на него серой, опасаясь, что в этом псе может гнездиться один из оборотней, любивших превращаться в таких черных гадов с белыми пятнами. Тумбал со скулежом убрался прочь. А бес, свернувшись клубком, затих. Что-то неладное творилось с ним. Он был раздосадован и уязвлен, нутром ощущал беспокойство. Что-то стонало и ухало в нем, удары отдавались в башке, в клыках, а имя «Светлый» висело в утробе, как заноза.

К тому же он заметил, что из щели в стене на него пристально смотрит белый скорпион. Его еще не хватало! Эти чертовы дети неопасны для бесов, но могут переносить заразу или паршу. Трудно скрыться от их восьми немигающих глаз, шесть из которых шарят по сторонам, а два взирают с головы.

— Пошшел! Гадина! Гадища-ща! — зашипел на него бес, но упрямый скорпион в ответ зашипел, пошевелил ядовитым шипастым хвостом и остался сидеть, где сидел.

Вдруг он увидел, что по конуре летает желтая бабочка. Откуда она могла тут взяться?.. Бабочки не живут в грязи, не порхают, где смердит. Бес следил за ней, готовясь поймать её дыхание, но почему-то медлил, поскуливая от волнения. Бабочка тоже не спешила улетать, словно ей надо было что-то сказать бесу: она подлетала к его мохнатым ушам, бесстрашно перебиралась на больное крыло, ползала по хребту, но в её тонком звоне ничего нельзя было разобрать. Вдобавок несколько бойких и юрких мышат стали играться в его лапах, но бес не трогал их — напротив, ощущал даже приятную щекотку от их прикосновений.