Хаймито Додерер - Избранное Страница 83

— Мистер Клейтон! — резко крикнул он. В следующее мгновение он с молниеносной быстротой сорвал со стены ружье и, стоя совсем близко, навел его на англичанина. Дональд одним движением отодвинул ствол в сторону, так что он теперь направлен был в сад. Путник, казалось, только этого и ждал (береженого бог бережет), потому что лишь теперь с известной долей бравады нажал на спусковой крючок. Раздался громоподобный раскатистый выстрел, и видно было, как дробинки, пролетев сквозь крону дерева за окном, ударились в толстую стену. Ласло, не подозревавший, что из-за его халатности ружье осталось заряженным после недавней утиной охоты, с перепугу и думать забыл о театральном эффекте, предусматривавшем осечку орудия мщения, но никак не выстрел.

— Проклятье! — воскликнул он. — Сейчас примчится привратник. Вы будете моим свидетелем, мистер Клейтон, я скажу, что мы не могли иначе разрядить ружье, хорошо?

— All right, — согласился Дональд, и то, что он сказал это по-английски, удивило его самого.

Уже прозвенел звонок у входа, впрочем, его едва было слышно в этой большой квартире. Ласло пошел-открывать и вскоре привел Андре, маленького старичка с бритым лицом в бесчисленных морщинах, оно напоминало потрескавшийся сосуд. Дональд улыбался, держа теперь ружье в руках.

— Иначе нельзя было, — сказал он по-венгерски, — не станешь же ковырять патрон каким-нибудь инструментом. А саду мы никакого ущерба не нанесли. С этими словами он полез в жилетный карман и дал привратнику монету в две кроны (тогда это еще называлось «гульден»). — За ваш испуг.

Андре, смеясь, направился к двери.

— А ежели полиция станет спрашивать, могу я сказать, что случилось, ваша милость?

— Ну, разумеется, — отвечал Путник и, когда старик ушел, обратился к Дональду: — Останьтесь еще минут на пять, мистер Клейтон, так будет лучше.

Они молча стояли у двери на террасу. Дональд курил вопреки своим привычкам предложенную ему сигару. В конце концов он бросил ее на садовую дорожку. Путник протянул ему руку, Дональд взял ее, и после того как они секунду пристально смотрели друг на друга, Ласло сказал:

— Страшные бывают вещи.

Дональд коротко пожал протянутую ему руку и, не сказав ни слова, ушел. По улице Лигети добрался до центра города и пошел дальше, весь словно набитый чем-то мягким, оглушенный, почти ничего не слыша и не видя. Добравшись до своего номера в «Британии», он заказал виски, бросился на диван и проспал много часов, как после непосильного напряжения.

Когда Дональд удалился, Ласло не пошел к Марго, а позвонил своему шефу, господину Месарошу.

— В конторе, — сказал он среди прочего, — все текущие дела улажены. Фройляйн Керменди может дать вам все бумаги на подпись. Сейчас самый подходящий момент поехать в Бухарест, меня ничто не задерживает.

— Браво! — заверещал Месарош на другом конце провода. — Давай, давай! Лучше всего сегодня.

— Ладно, тогда я выеду сегодня ночью.

Собственно, все они здесь были люди разумные, даже и те, с сапогами для чардаша.

Далее — Тибор, к нему он зайдет. Уже с чемоданом.

Наконец он поднялся к Марго. Теперь на ней был халат.

— Ты ничего не хочешь сказать?! Ты ничего не хочешь спросить?! Даже про выстрел?

— Нет, — ответила она спокойно. — Мне это безразлично. По мне, можете все тут друг друга поубивать!

«Uno cum nuda coitus praesumitur»… [31] — гласит римское право. Юридически здесь налицо было нарушение супружеской верности. Но Ласло оказался достаточно порядочным, чтобы не отрекаться от того, что он знал, и был рад-радехонек пожить в Бухаресте, подальше от всего этого. Жену свою он прекрасно обеспечил. К тому же она была родом из состоятельного дома.

Она осталась в Будапеште. И долгие годы еще поддерживала связь с унтер-офицером Иллеком из музея, который позднее стал там официалом [32], и в подчинении у него был один служащий. Но Иллек остался жить в музее, и таким образом традиция нашей пары не была нарушена. Это уже третьи «любовные консервы» — вспомним Риту Бахлер и советника земельного суда доктора Кайбла и потом еще Эмилию Эрголетти она встречалась нам в ходе нашего повествования. Как раз самые важные в жизни события человек обычно постигает не сразу. И Дональд, сидя в своем кресле, проворонил Монику.

После бегства № 1 (в Бухарест) в соответствии с планом Гергейфи последовало бегство № 2 (в Мошон). Однако еще до этого Тибор провел свое воскресенье в сапогах, вернее, следует сказать, среди сапог, ибо сам он при этом сапог не надевал.

Бегство № 2 осуществлялось в комфортабельнейшей, приличнейшей, любезнейшей форме. К отелю «Британия» подкатил огромный автомобиль, настоящий катафалк, как сказали бы мы сегодня, но он был широк и удобен, на заднем сиденье свободно разместились три человека, тогда как Гергейфи сел рядом с шофером. Большую часть багажа поместили на крыше. Миновав Мост Маргит, они поехали на северо-запад, по холмистой, почти гористой венгерской земле, по ее неимоверным дорогам, изрытым колеями и ухабами, так что наш сморчок Хвостик, сидевший между Дональдом и доктором Харбахом, подскакивал, как рыбка, выпрыгивающая из воды. На имперском шоссе вдоль Дуная стало полегче.

Хвостик, ушей которого достигло эхо случайного выстрела, конечно же, решил, что Дональд либо потерпел неудачу у госпожи Путник, либо его с ней застали. И о том, и о другом могло свидетельствовать явно безучастное поведение молодого главы фирмы, который, казалось, опять готов выполнять функции пресс-папье, против чего Хвостик, принимая во внимание предстоящие переговоры, никак не мог возражать. Но между ними вновь выросла стена, разрушить которую удалось лишь временно, на пути из кабачка Марии Грюндлинг к Пратеру, возле церкви св. Павла. Подобные стены — результат естественного развития, и разговорчивостью их не разрушить, они вырастают раньше, чем ты успеешь хоть что-то сказать.

Они наслаждались поездкой, особенно когда неподалеку от Коморна взору надолго открылась зеркально гладкая серо-зеленая поверхность широченной реки. Обедали в Дьёре, где тогда уже начинала разрастаться венгерская индустрия, в городе не слишком радушном; но тем не менее обед там был отличный. От Дьёра оставалось еще около пятидесяти километров до Мошона, и потому они сразу после черного кофе все сели в машину.

В Мошоне (впрочем, усадьба находилась довольно далеко от деревни) для Гергейфи был поистине сапожный рай. Сапоги появлялись уже во время торжественной встречи, ибо и справа и слева от больших ворот усадьбы — они были украшены ветками и лентами цветов венгерского флага — стояла группа молоденьких девушек в национальных костюмах. «Хорошее начало!» — подумал Тибор. А потом у него уже хлопот было не обобраться.

Глобуш вышел навстречу, истинный глобус Венгрии. Он давно занимался верховой ездой и плаванием, чтобы еще больше не растолстеть, и эти его старания к тому времени, когда он собрался жениться, выступили на первый план. Но с тех пор эти способствующие здоровью виды спорта способствовали и развитию аппетита. И он становился все более глобальным. Можно было бы сказать: уже не гиппопотам (припомним-ка его первый урок плавания), а скорее мастодонт.

Папаша Гергейфи рядом с ним казался отточенным карандашом. Позади высыпавшей навстречу гостям прислуги виднелись Фини и Феверль.

Теперь следует признать и констатировать, что троянские лошадки вновь пустились вскачь, невзирая на пинок, на странице 99. Так уж бывает, стоит только один раз с кем-то связаться… Так будем же довольны, что нам хотя бы консьержка Веверка не попадется на глаза, для удаления которой из композиции на странице 107 пришлось затратить немало энергии.

Дональд снова и снова видел двух этих старых баб всегда вместе и как-то в шутку спросил, не двойняшки ли они и давно ли живут вместе.

— Не, не двойняшки, — сказала Феверль (или это была Фини?), — но вместе уж годов, наверно, тридцать пять, а может, и больше.

Ответ этот проник глубже, чем сам Дональд ощутил в первую минуту, он не раз вспоминал его и в последующие дни. То, что здесь сбылось, он потерял, то, что здесь было крепким настоящим, для него было уже прошлым: словно врата второй родины наглухо закрылись за ним. Теперь он видел дом на Принценалле в Вене как бы извне, с улицы. Он стоял перед воротами парка. А они были заперты.

Уже в последние дни в Будапеште для него опять затмился солнечный свет, и при ходьбе он снова часто терял равновесие. В Мошоне он предпочитал по мере возможности не выходить из своей комнаты, просторной, прохладной и дышавшей такой пустотой, словно до него здесь никто не жил.

Потом он узнал, что так оно и было на самом деле. Именно эта комната для гостей в новом доме была заселена впервые.