Хаймито Додерер - Избранное Страница 84

Ответ этот проник глубже, чем сам Дональд ощутил в первую минуту, он не раз вспоминал его и в последующие дни. То, что здесь сбылось, он потерял, то, что здесь было крепким настоящим, для него было уже прошлым: словно врата второй родины наглухо закрылись за ним. Теперь он видел дом на Принценалле в Вене как бы извне, с улицы. Он стоял перед воротами парка. А они были заперты.

Уже в последние дни в Будапеште для него опять затмился солнечный свет, и при ходьбе он снова часто терял равновесие. В Мошоне он предпочитал по мере возможности не выходить из своей комнаты, просторной, прохладной и дышавшей такой пустотой, словно до него здесь никто не жил.

Потом он узнал, что так оно и было на самом деле. Именно эта комната для гостей в новом доме была заселена впервые.

Окна выходили на озеро. Поросшее камышами, оно теряется в знойной тьме горизонта, то и дело меняя свое обличье, как все, на что смотрят тихие натуры; иным достаточно для этого привратницкого дворика с политыми растениями. В сущности, Дональд стал теперь одной из таких тихих натур, и уже довольно давно: с тех пор, как на борту «Кобры» — уходящий вечер, сереющее море — немцы часто и звучно играли на своих тромбонах. И это озеро почти так же серело. Птицы уже не летали (один только раз метрах в двадцати от окна промелькнул причудливый — словно в высоком воротнике силуэт чомги). И уже не темно-зелеными были непроглядные заросли камыша по берегам и на островках, а голубоватыми, и лишь много позже Дональд обнаружил, что в этом виноват свет луны, чей покойный лик взошел слева над озером. В это время лягушачий концерт достиг своей наивысшей точки, пение лягушек словно парило над озером.

От удара, полученного Дональдом напоследок в Будапеште, остался глубокий порез, который уже не заживал, словно пораженные ткани утратили свою эластичность. Может, это было вчера, а может, сегодня под вечер. Он не терзался никакими мыслями, что, как мы знаем, вообще было ему не свойственно и теперь менее, чем когда-либо. Он вдруг понял, что его несло течение, которое иссякало под ним и все-таки тащило за собой, особенно сильно с тех пор, как он попытался избавиться от Моники. Теперь он опять выискивал свою старую боль, выбираясь из тенет заблуждения, и тем самым искал ее самое, и тем самым дорогу к ней. Утром его как громом поразила мысль — озеро за окном лежало в молочно-яркой дымке зноя, — что здесь он совсем недалеко от Вены. Но ведь предстоял еще Загреб. И это хорошо, очень хорошо. Никаких преждевременных возвращений с еще не зажившей будапештской раной. Покой, дистанция, окольный путь. Только так все еще может обернуться благополучно для него. Должно обернуться и обернется. Приехать в Вену слишком поздно — такой опасности не существовало вовсе. Лишь бы не слишком рано, поспешности тут не было места.

Он вздохнул свободнее. Сейчас и потом ему казалось, что грудь его была зажата в тиски, затруднявшие дыхание, когда он, проснувшись на диване в «Британии» после многочасового сна, внутренним взором вновь увидел полыхающе-красную полосу на бедрах Марго, ярчайший свет и неподвижную статую словно из него самого выскочившего страха.

Впрочем, Дональд исправно выполнял свои функции пресс-папье. Другие осматривали, оценивали, подсчитывали, и мало-помалу выяснилось, каких же новых машин недостает в этом хозяйстве, чтобы сделать его настоящим хозяйством. Дональд верхом объезжал поместье с обоими Гергейфи и Глобушем — в распоряжение англичанина были предоставлены верховые лошади и конюх, а по вечерам договаривающиеся стороны поврозь держали, так сказать, военный совет; Дональд с Хвостиком, то у одного в комнате, то у другого (обе прекрасные комнаты смотрели на озеро, дальний край которого касался горизонта), и наш сморчок на основе технических данных Дональда считал и высчитывал возможную скидку — в виде исключения — для будапештской фирмы, которая давала бы Гергейфи право поставлять товар Глобушу по весьма умеренным ценам. Тибор за свою долю вел переговоры с обеими сторонами и в известной мере стоял как бы между двумя партиями, так что в конце концов, когда все вместе сели за стол переговоров, все сошло гладко, и каждому было чем поживиться. Поставки были столь велики, с такими сжатыми сроками платежей — почти немедленная кассовая сделка, — что даже завод не остался внакладе. В результате Хвостик телеграфировал в Вену список необходимых для Будапешта поставок.

Когда со всеми делами было покончено, в поместье устроили праздник, в нем участвовала даже вся прислуга. Столы, лавки, танцевальный круг — все на вольном воздухе, между озером и задней стороной той хозяйственной постройки, где в просторной мансарде обитали Фини и Феверль. Все пестро, изобилие сапог. В котле на костре готовился рыбный гуляш. Явились цыгане с повозкой, на которой везли громоздкие инструменты: цимбалы, контрабас и виолончель. Стало серым озеро, на столах зажгли свечи в садовых подсвечниках.

А как же Тибор, что с ним, что он переживает? Изобилие сапог, сказали мы, но сегодня они по большей части облегают ноги мужчин. Он мог бы это знать, он должен был знать, да он ведь и знал это. И все-таки как уныло смотреть на девушек в длинных белых чулках и красных полусапожках, доходящих разве что до половины икр. Ведь они же не на полевые работы явились. Парни и девушки из окрестных деревень приехали на изукрашенных зелеными ветками и пестрыми лентами телегах, с положенными поперек досками для сидения. Некоторые парни прискакали верхом. По этому случаю на ногах у них были шпоры.

На длинных столах в стаканах искрилось вино, и, если на них падал свет свечи, вино вспыхивало, точно гигантские капли янтаря или крови. Глобуш так и светился благожелательством. На маленький господский стол уже подали рыбный гуляш. Цыгане, наевшись и напившись, встали по местам и взялись за инструменты.

Это была песня, и тихая песня, кругом все быстро смолкло. Цимбалы врывались за одинокой скрипкой премьера, точно ветер, шумящий в прибрежных ветлах или камышах. Аккорда все не было, инструменты молчали. Одна лишь скрипка поднималась все выше и выше, и наконец, когда высота ее звука дошла до предела, грохнули в едином штрихе все смычковые и утонули в гулкой глубине контрабаса. Потом, когда заиграли чардаш, в круг вышли пары одна за одной, и даже самые вольные па они выделывали с величайшей скромностью и степенностью. Настоящий деревенский праздник с журчащей и буравящей музыкой, и все-таки исполненный достоинства и благоприличия. И так до глубокой ночи.

Проснувшись наутро и плотно позавтракав, путешественники собрались в дорогу. После многократных прощаний (в том числе с Фини и Феверль) и «посошков», которые старик Глобуш самолично поднес отъезжающим уже возле машины, допотопная автоколяска покатила в сторону Дьёра, где они опять отлично пообедали, чтобы потом без особой спешки своевременно сесть в вагон прямого сообщения до Загреба, который прицепляли к будапештскому поезду. Гергейфи, маленький и стройный, как отточенный карандаш, стоял на перроне и махал на прощание, когда поезд тронулся.

Как почти всякий раз с тех пор, как они выехали из Константинополя, наши путешественники взяли для себя купе первого класса, а Харбах оставил за собою место в соседнем купе, чтобы они все трое могли прилечь. Так и сейчас они погрузились в сладкий послеобеденный сон. Им это было необходимо. Пребывание в Мошоне не было слишком напряженным (напрягался там, собственно, только любитель сапог Гергейфи), но все же достаточно богатым впечатлениями, трогательными, даже умилительными, по крайней мере для Дональда. В целом состояние их было довольно сносным.

Поздно вечером они добрались до Загреба и вскоре после превосходного легкого ужина в отеле легли спать. Уже за столон вследствие охватившей всех усталости разговор не клеился.

Дональд проснулся рано, подошел к окну. То, что он мог отсюда увидеть, было для него безымянно: далекая башня (восстановленная, как нам известно, после ужасного землетрясения 1880 года), а ближе — сплошные сады.

Итак, здесь пролегал окольный путь, разумный окольный путь.

Четвертая трубка пропала. Во сне ему казалось, что он все еще может ее достать.

Солнце за окном становилось все шире. Дональд уже заранее предчувствовал темный зной. Глядя в окно, он ощущал легкое головокружение и, отойдя от окна, занялся своим туалетом.

В Слуни путешествие должно было закончиться, или, вернее, оттуда начинался обратный путь. Там был поворот окольного пути в Вену. С этим хорватским городом у Дональда не было связано никаких представлений. Отец неоднократно повторял, скорее даже внушал ему, что туда непременно стоит заглянуть из-за прекрасных водопадов. Фирма, с которой ему сегодня предстояло вести переговоры, имела в Слуни филиал. Здесь, в Загребе, очень просили и даже настаивали, чтобы фирма «Клейтон и Пауэрс» как следует изучила особые технические условия сельского хозяйства в той местности, чтобы затем по возможности соответствующим образом перестроить машиностроительный завод. Итак, задание скорее для Дональда, нежели для Хвостика. Здесь, в Загребе, наоборот, Дональду достаточно только присутствовать в качестве пресс-папье.