Раймон Кено - Упражнения в стиле Страница 87

— Такая ли это сила? — спросил пес. — Насколько я знаю, в министрах вы не ходили.

— Погодите еще. И потом, если ты в чем-то силен, не обязательно кричать об этом на каждом углу.

— Уж не масон ли вы?

— Вот невидаль. Это действительно сила, но она чахнет. Впрочем, я в самом деле F. М.[52].

— Вам это помогло?

— Мало. Предпочитаю узнавать тайны других, нежели окружать таинственностью себя самого.

— Это несколько противоречит тому, что вы только что говорили.

— Ничуть, ничуть. Подумайте сами.

Депутат приветливо взглянул на пса.

— Вы мне нравитесь, — сказал он, — и я с большим удовольствием увидел бы вас своим спутником. Я купил бы вас у месье Денуэта, если бы не боялся, что после этого вы перестанете говорить.

— Почему это вдруг?

— Так или иначе, я знаю, что собаки не умеют говорить. Наверняка под этим столом вставлены микрофоны, а мой настоящий собеседник находится в соседней комнате. Он слышит меня, отвечает мне. Кстати, пользуюсь возможностью сказать ему, что был бы рад познакомиться с ним в живом виде.

— Ну и ну! — сказал пес. — Вот вы какой, однако. Видите говорящего пса и не верите в это?

— Вас хорошо выдрессировали, только и всего.

— Хе-хе, а если я скажу, что у меня есть и другие таланты?

— Какие же?

— Например, я могу делаться невидимым.

— Покажите.

— Сперва расскажите, как было дело ночью с Гортензией.

— Очень просто. Я попросил ее уйти. Она решила, что я шучу. Но в конце концов поняла. Ушла. Мне было и вправду жаль так ее унижать, но что поделаешь... мой жребий...

— Да-да, — задумчиво произнес пес.

— Вам весьма небезразлична эта особа?

— Мы были с ней очень близки, — сказал пес, стыдливо пуская голову.

— A-а, — осторожно произнес Амедей.

Они замолчали.

— Как насчет невидимости? — спросил странник.

— Ах да, невидимость. Что ж, хотите длительно и постепенно или мгновенно и целиком?

— Ну, знаете...

— На ваш выбор.

— Скажем, длительно и постепенно.

Дино тотчас же спрыгнул со стула и начал описывать самый большой круг, какой только можно было очертить в комнате, не задев ни одного стула. Почти дойдя до исходной точки, пес изменил направление и описал другой круг, чуть меньшего радиуса, в то время как его собственные размеры пропорционально уменьшались, и, рисуя таким образом спираль, он в результате превратился в малюсенький собачий атом, вращающийся с возрастающей скоростью вокруг оси симметрии намеченной геометрической фигуры; наконец этот вертящийся зародыш достиг бесконечно малого размера и исчез.

— Занятный фокус, — пробормотал странник. — Но я встречал фокусников и посильнее. Черт, снова я сам с собой разговариваю; отвратительная привычка, надо от нее избавляться.

Он положил свой заплечный мешок возле кассы, но не стал никого беспокоить и вышел. На улице приятная теплая влага стала пощипывать ему нос; в бодром расположении духа он отправился на поиски дома одноглазого дядюшки и вскоре нашел его.

Жуть зеленая [*]

(Перевод В. Кислова) 

Среди прочих призраков отмечу

Певчего Дризда!

С самого раннего возраста я постоянно опасался того, что может каким-то образом мне навредить; так, я боялся поочередно Бабы-Яги, восковых фигур в музеях Дюпюитрен, мест, кишащих машинами, хулиганов, цветочных горшков, падающих на голову, лестниц, гонореи, сифилиса, гестапо, управляемых ракет «Фау-2». И разумеется, наступивший мир не избавил меня от тревожных переживаний: ем я как-то вечером каштановое пюре и начинаю представлять себе, что я в джипе и водитель не успевает свернуть в сторону, и я вижу, как перед нами вырастает огромная колонна, и говорю себе: «Мы сейчас врежемся», и тут мы врезаемся, все меркнет; в полном мраке я говорю себе: «Я мертв», я говорю себе: «Значит, вот какая она, смерть», а потом просыпаюсь — живот чудовищно раздут и сильно бьется сердце. Я зажигаю свет, смотрю на часы — два часа, два часа ночи, еще рано, — встаю и иду писать. Так как горшком я не пользуюсь, приходится тащиться в туалет. Туда ведет длинный коридор. Я прохожу по нему, продолжая мысленно себя изводить: «А если то, а если се». Мне удается себя основательно взвинтить; пробравшись в сортир, я захлопываю за собой дверь и радуюсь, что здесь могу почувствовать себя в родных стенах, за закрытой да еще и запертой дверью.

Писаю.

Спускаю воду.

Когда гигиеническое буль-буль умолкло, я учуял в коридоре презентативность небытия без амбиентности экзистенции, отчего моим зубам стало жарко, ногтям — холодно, просто ужас — повсеместное вставание волос дыбом. Подлый страх овладел моей душой; обхватив голову двумя руками, я уселся на стульчак и застонал от обиды на судьбу-злодейку. Презентативность небытия без амбиентности экзистенции была несомненно (непорочно зачатым) плодом моего воображения, увлекшего рассудок на самое дно глубочайшего засирания под воздействием каштанового пюре. Подобное объяснение, приемлемое с точки зрения различных измов, могло, разумеется, сполна удовлетворить мою склонность к философским наукам, но, увы! никак не могло помешать экзистенции небытийных амбиентностей презентативности, которые, изголодавшись по разврату и ушной сере, бродили по коридору и распухали от своей бесцельности и неуместного онанизма.

Прошел час.

Я чувствовал, как амбиенты, распухшие от небытия своей презентативной экзистенции, трутся о дверь клозета и растирают по ней свой омерзительный гной, выдавленный дверной ручкой, подобно тому как распятый лимон растекается цитрусово-кислой кашей по острию соковыжималки. Они вызывали во мне глубочайшее отвращение. Сидя на сортирном стульчаке, я стонал от обиды на судьбу; размывались слезами параллелепипедические очертания и пушисто-перьевая мяготь постели, в которой я, сновиденчески катаясь на джипе, расквасил себе рожу.

Я был бы и рад вновь оказаться в кровати, попытаться заснуть, но из-за бродящей по коридору амбиентности непрезентативной и внебытийной экзистенции никак не мог простым вращением на 180° придать дверному запору первоначальное положение и тем самым сделать первый шаг на пути к ложу, на котором я надеялся вновь задрыхнуть. Конечно, я пуглив — я уже говорил и признаю это снова, — но никогда не старался увильнуть от горькой прозы жизни, всегда смотрел ей прямо в глаза. Поскольку я уже третий час торчал в месте, называемом иногда и совсем по-детски укромным, ничего не оставалось, как смириться и основать в нем поселение, в котором мне пришлось бы стать одновременно и Робинзоном и Пятницей; как и герой британского романа, получивший в дар от благосклонного моря и подданного Нептуна по имени Дефо сундуки с инструментальными сокровищами, я обнаружил в шкафчике первый элемент своей робинзонады, принявший форму ящика, прилично укомплектованного гвоздями, молотками, плоскогубцами, шурупами, скобами и ко всему прочему сантиметром в двенадцать дециметров длиной — археологическим свидетельством цивилизации, построенной на двенадцатеричной основе.

Но внебытийные презентативности амбиентной экзистенции продолжали бродить, распуская по коридору слюни — улиточные нюни, безвольные, слабо различимые, до-внеклеточные.

Пять часов пробулькало в водопроводной трубе, которая по странному стечению архитектурных ухищрений соединяла сливной бачок с соседскими курантами в стиле ампир.

Обнаруженный ящик с инструментами придал мне решительности. Я встал, писанул еще разок, спустил вышеупомянутую воду и приступил к забиванию в стену гвоздей, занятию в тот момент для меня совершенно бесцельному. Таким образом и в свою очередь, я просто заявлял о своей амбиентной презентативности экзистентного небытия.

И так как, переев накануне каштанового пюре, поднявшись посреди ночи с явным желанием пописать и подойдя к двери, ведущей в коридор, я не без удивления отметил глухой стук молотка, производимый в сортире презентативным небытием экзистенциальной амбиентности, мне пришлось развернуться и, ужимая ягодицы, отправиться в спальные свояси.

Несколько общих замечаний 

относительно 

аэродинамических свойств сложения [*]

(Перевод А. Захаревич) 

Сколько ни пытались доказать, что 2 + 2 = 4, никем при этом не принималась во внимание скорость ветра.

А ведь сложение целых чисел возможно лишь в достаточно тихую погоду, чтобы поставленная первой цифра 2 находилась на месте, пока к ней не добавится плюс, вторая цифра 2, две перекладины (на них обычно садятся и думают) и, наконец, результат. После этого ветер не опасен, два и два уже дали четыре.