Владимир Топорков - Наследство Страница 9

Лариса повернула назад, пошла на рынок, полагая, что, может быть, там, в толчее людей, это неприятное ощущение развеется, снова спрячется в сундук памяти. Но это не спасло. Казалось, всё смотрел и смотрел на неё Женька с укоризной, испепелял взглядом, и даже здесь, в базарной суматохе, не исчезли его серые, показавшиеся стальными, холодными, глаза.

Стоило бы вернуться к машине, успокоиться, но идти не было сил, ноги точно налились свинцовой тяжестью, и она опустилась на лавку, рядом с шумными торговками, уставилась в одну точку.

Она сидела долго, все их встречи с Женькой прокрутились в голове, как в кино. Ощущение тяжести постепенно ушло, вернулось самообладание, даже раздражение на себя – а ты, Лариса, баба, хоть и машину водишь, – и она поплелась на Гоголевскую, долго стояла около общежития, и снова вдруг нахлынули воспоминания.

…В общежитие надо было возвращаться в одиннадцать, а они с Женькой после кино отправились на речку. Думать о том, что в «общагу» её никто не пустит и придётся на улице блукать до утра, в лучшем случае добраться до вокзала, где круглосуточно работал ресторан, не хотелось. Она с восторгом наблюдала, как лихо прыгал с пешеходного мостика в воду Женька, хохотнула безудержно. Потом они сидели в сквере около кинотеатра, и Женька всё никак не мог согреться, клацал зубами, как перекупавшийся Петька Спичкин, видела когда-то Лариса такую скульптуру в музее. Ей стало его жалко, она притянула к себе, прижала крепко, и дрожь у Женьки прошла. Так они сидели долго, а когда Лариса встрепенулась, вспомнив про общежитие, Женька рассмеялся:

– Поздно уже, первый час…

Смех этот показался Ларисе предательским, и она резко вскочила, сказала с обидой:

– Всё из-за тебя… Ныряльщик за жемчугом…

– Но, но, – засмеялся опять Женька, – не расходись, теперь и до утра недолго осталось, выспишься потом.

И опять обидными, холодными, расчётливыми показались слова Женьки, а Лариса пошла к выходу из сквера. Длинная, несуразная тень её закачалась на асфальтовой дорожке в свете фонарей, и это точно добавило злости. Она побежала, выскочила на улицу.

Женька догнал её около общежития.

– Послушай, Лора, успокойся. Всё равно ты теперь никак в свою комнату не попадёшь.

– Ах, не попаду! – ещё сильнее разозлилась Лариса. – Плохо ты меня знаешь…

Она подбежала к распахнутому окну на первом этаже, вцепилась за край металлического отлива и, оттолкнувшись от цокольного выступа, взобралась на подоконник. Наверное, Женька оцепенел от её выходки, да и сама она не сразу осознала, что делает, и, только заслышав храп в ребячьей комнате, испугалась, в нерешительности замешкалась на подоконнике несколько секунд, а потом прыгнула в темноту комнаты, быстро проскочила серединой – слава Богу, ни на что не наткнулась, открыла незапертую дверь и оказалась в освещённом коридоре. Кто-то из ребят проснулся, свистнул вслед, но Ларису это уже не напугало, а даже рассмешило. Поднимаясь на третий этаж, попыталась представить, как понуро плетётся по городу Женька, удивляясь, должно быть, её бесшабашности.

Уже спустя годы поняла Лариса, что, может быть, этот ночной эпизод стал началом их отчуждения.

Женька показался ей в тот вечер сухим, чёрствым человеком, и в душе, как снег весной, начало таять чувство к нему, а потом настал день, когда она сказала себе решительно: «Всё, кончено» – и не пошла на свидание. Потом о прошедшем Лариса вспоминала без грусти, и только в эту поездку в Мичуринск её будто жаром обдало. Больше она никуда не пошла, хотя было желание посетить некоторых сокурсниц-девчонок (какие уж теперь девчонки!), работавших в школах города, а Майя Митина, её душевная подруга, преподавала в сельскохозяйственном техникуме, жила на прежнем месте.

Лариса выехала за город, сквознячок ударил в распахнутые окна, успокоил её, а купание в реке рядом с мостом, казалось, совсем вернуло прежнее состояние. Ещё несколько дней она колесила на своём «Жигулёнке» по округе, побывала в соседних областных городах, ходила по кинотеатрам и музеям, потом почувствовала, что устала, и больше за руль не садилась.

Егор, заметив её охлаждение к машине, спросил:

– Ну что, автолюбитель, разонравилось? Может быть, продадим, чего ей в гараже ржаветь?

Лариса неопределённо махнула рукой: дескать, поступай как хочешь. Егор машину не продал, она, давно забытая, стоит в гараже, покрытая толстым слоем пыли. Лариса туда не заглядывает, даже боится, что снова всплывут грустные воспоминания от той поездки в Мичуринск.

…Вот и сегодня вспомнила об этом, и усталости будто добавилось, захотелось даже прилечь. Лариса пошла по мягким коврам в комнату – когда-то вожделенной мечтой её было застелить все комнаты коврами, чтоб ни единый шорох или быстрая поступь не раздражала – уже хотела забыться, успокоиться, но звук автомашины с улицы заставил подойти к окну. Егор молодцевато выскочил с первого сиденья (удивительно, почему в столь раннее время), а потом и второй, стройный, подтянутый человек отделился от машины, вошёл вслед за мужем в калитку. Что-то знакомое показалось в этом человеке, а потом Лариса замерла – по заснеженной дорожке шёл он, Женька. Господи, подумалось, неужели она своими воспоминаниями его вызвала, как дух…

Лариса шла в переднюю с трудом, чувствуя, как вспыхивают жаром щёки. В широко распахнутую дверь ввалился Егор, обдал холодным воздухом и запахом водки, с хохотком своим отступил в сторону, пропуская Женю вперёд, пробасил:

– А ну, посмотри, мать, какого я гостя привёл! Представлять не надо?

Наверное, не хотел Егор смутить её, сказал первое, что на язык подвернулось, но Ларису эти слова, как гвоздём, к месту прибили. Егор знал о её романе с Женькой, хоть и ни разу за всю их совместную жизнь не вспоминал об этом. Она с трудом подняла глаза, через силу улыбнулась. Бобров смотрел на Ларису спокойным взглядом, улыбался краешком губ, и улыбка, эта, мягкая, доверительная, подействовала на неё, как быстрое лекарство, добавила сил и уверенности. Нет, Женя почти не изменился, не постарел и не обрюзг, как Егор.

Лариса протянула гостю руку, сказала тихо:

– Не надо представлять, – и посмотрела на мужа выразительно.

– Ну и хорошо! – хохотнул Егор. – Хотя как, всё-таки надо представить… Евгений Иванович, с завтрашнего дня – наш новый агроном. Правда, только с завтрашнего, а сегодня он гость…

Бобров стянул с себя пальто, снял размокшие от снега ботинки и, наверное, не заметил удивления на лице Ларисы, вызванного этим сообщением мужа. И хорошо, и к лучшему, так быстрее её смущение развеется.

Егор подтолкнул Ларису вперёд, в комнату, опять забасил:

– Ну, мать, готовь ужин. Дружеский, как в газетах пишут. А мы тут сами управимся.

Лариса возилась на кухне, размышляла. Интересно получается! Значит, Женя теперь в их колхозе работать будет вместо Озяб Ивановича! А не специально ли Егор молчал об этом, почему раньше не сказал? Может, ей испытание приготовил? Он ведь хитрец, Егор. Ни к чему Егору ей такое испытание устраивать, любит она его одного, и он это знает. Нет у него повода сомневаться в искренности её чувств ни тогда, в студенческие годы, ни сейчас. А с Женей, что ж, как говорят, было, да прошло, так, лёгкий студенческий роман. Разве мало таких историй случается? Да и забыл наверняка обо всём этом Бобров, вон как равнодушно смотрел на неё, ни одна жилка на лице не дрогнула. И правильно, у него своя семья, сын, говорят, растёт…

Мысли эти успокоили Ларису, и показалось, усталость исчезла, даже петь захотелось. Удивилась – это раньше, по молодости, она на кухне всегда пела, а теперь вдруг тоже такое желание появилось. Вот потеха-то будет, если она сейчас запоёт. У Егора наверняка брови на лоб полезут от удивления, давно он её «вокальных упражнений», как раньше шутил, не слышал. Да и Женька рассмеётся её осевшему, скрипучему как старое дерево, голосу.

Но песни она всё-таки мурлыкала потихоньку, пока готовила салаты, жарила картошку. И её хорошее настроение Егор заметил, когда она с закусками появилась в комнате.

– Ну, мать, ты сегодня цветёшь вся! Наверное, весна подействовала… Ты Женя, любишь весну?

Бобров сидел на диване немного напряжённый, но на вопрос Егора ответил быстро, не раздумывая:

– Люблю. Весна всегда радость для меня…

– И для меня тоже. – Егор в шкафу загремел, стопки отбирая. – Это, наверное, с детства пошло. Жили мы с матерью бедно, а к весне вообще все харчи подбирались… Так вот, мы с сестрой, как только снег протает, на пустыри идём. Там хрен всегда рос. Вот его ломом и лопатой в мерзлике колупаем до седьмого пота. Но зато потом, когда домой принесём, оттаем и натрём тёркой – такой запах стоит, жить хочется. Картошка простая с хреном конфеткой кажется…

Лариса, возвращаясь на кухню, подумала: искренне рад Егор встрече с Женькой. И напрасно она смущалась – не думает он о прошлом, просто встретился с другом детства и сейчас сидит, как говорят, грудь нараспашку. У него для откровений тоже мало времени, работа не позволяет, как хомут давит. Даже предстоящую выпивку в душе простила: пусть расслабится, да и Женька не должен заметить в их доме холодка. Ни к чему это, пусть считает, что всё у них хорошо, живут счастливо, в своё удовольствие, дом – полная чаша, работе сполна отдаются…