Ежи Анджеевский - Страстная неделя Страница 9

Яну хотелось обо всем этом рассказать Ирене, объяснить ей, что на самом деле скрывается за этой, как она сказала, идиллией, но первые же слова*застряли у него в горле.

— Ну, скажи сам, — повторила Ирена, — разве не идиллическая картинка, этот садик, этот покой, старик, поливающий грядки…

— Да, конечно, — согласился он. — Так это выглядит.

За ужином сперва шел общий разговор на пустячные, мало интересные темы. Говорили о вестях с фронтов, о погоде, о сплетнях и анекдотах, ходивших по Варшаве, а более всего — так, ни о чем. Только Юлек почти не принимал участия в разговоре. Вставил словечко, другое, а потом сидел молча, ел с аппетитом, то и дело подкладывая себе на тарелку, да время от времени, не умея скрыть раздражение, морщил свои густые, темными дугами очерченные брови.

Более всех говорил Ян. Он был даже сверх меры оживлен, но в какую-то минуту, когда он блистал красноречием, несоразмерным с ничтожностью предмета, ему вдруг припомнился последний, не удавшийся обед в Залесинеке, когда Ирена подобным же образом пыталась скрыть свою внутреннюю тревогу. И тотчас он сник, запутался в средине никому не интересного рассказа, и беседа, с какого-то момента явно принужденная и для всех тягостная, начала сама собою затухать, а там и вовсе погасла, сменилась неловким молчанием. Анна, обычно такая радушная в атмосфере доверительных бесед на серьезные темы, не проявила требующейся от хозяйки дома гибкости, не сумела поднять настроение гостей. Ирене при желании удалось бы это сделать, но сейчас ей было не до того.

Окна в столовой раскрыли настежь, и серовато-синие сумерки, казалось, заполнили комнату. Свет, однако, не включали по причине затемнения. В полумраке лица сидевших за столом были едва видны, и это способствовало затянувшемуся молчанию.

Вдруг в одной из квартир внизу — окна там, видимо, тоже были отворены — заиграла гармонь. Ирена подняла голову.

— Тот, на первом этаже! — буркнул Ян. — Пётровский…

Звуки гармони то приближались, то удалялись, вероятно, Пётровский, наигрывая, ходил по квартире.

В электрическом чайнике как раз закипела вода. Анна поднялась, чтобы приготовить чай. Ян предложил сигареты Ирене, потом брату, Юлек отказался.

— Предпочитаю свои, они покрепче!

Он вынул из кармана куртки коробочку с табаком, бумажку и стал ловко скручивать цигарку. Покуда Ян тщетно пытался добыть огонь в зажигалке, Юлек пододвинул коробочку Ирене.

— Может, моего попробуете? Хороший табак, меховский…

Не столь, правда, ловко, как Юлек, но тоже умело Ирена принялась скручивать бумажку.

— Вы недавно были в МехоБСком? — заинтересовалась она.

— Я был не только там, — ответил он уклончиво. — Вы знаете те места?

Она кивнула головой.

— Где же вы были?

— Везде понемножку.

— А в районе Обарова?

— Тоже.

— Ты, кажется, где-то там жила в последнее время? — вмешался в разговор Ян.

— Да. Но не в последнее время.

Несмотря на густеющие сумерки, которые проникали извне, видно было, как на ее склоненном над столом лице появилась ироничная полуусмешка.

— Добрые люди постарались, чтобы я долго не задерживалась на одном месте.

Анна расставила чашки с чаем и села на свое место между мужем и Юлеком. За столом воцарилась тишина. Пётровский наигрывал какую-то предвоенную песенку, на этот раз, видимо, стоя у самого окна.

Ян почему-то почувствовал себя лично задетым словами Ирены. Раздавив пальцами в пепельнице окурок, он сказал:

— Надеюсь, тебе приходилось встречать не только такого рода добрых людей?

— Разумеется! — спокойно ответила она. — Но разве ты считаешь, что существование людей на самом деле добрых снимает вину с тех, других?

Прежде, чем он успел ответить, к нему через стол перегнулся Юлек.

— Знаешь, Янек, что мне вспомнилось? Давние времена, когда мы вместе жили на Познаньской, помнишь? Ты ходил в политехнический, а я еще школьник был. К тебе тогда часто захаживали товарищи… Как эта твоя корпорация называлась?… Аркония, да? Помню, как-то в прихожей я насчитал пять студенческих фуражек и столько же толстых тростей. Страшно мне это тогда импонировало. Только потом я узнал, что господа корпоранты ходили дубинками этими бить евреев и колотили стекла в лавочках на Налевках…

Ирена все это время очень внимательно присматривалась к говорящему.

— Били и своих товарищей, евреев! — добавила она тихо.

Малецкий резко отодвинул чашку с чаем.

— Что до меня, то я, кажется, корпорантской дубинкой не орудовал и никогда не одобрял подобные методы борьбы…

Юлек усмехнулся.

— А какие ты одобрял?

— Что значит какие?

— Ну, методы антисемитизма, фашизма — как хочешь их называй.

— Я? — возмутился Ян.

Неожиданно слова Юлека задели и Ирену.

— Я должна встать на защиту вашего брата…

— Позволь! — жестко прервал ее Ян.

Юлек энергично откинул со лба свои светлые, не совсем еще просохшие волосы.

— Да, погодите, ничего вы не понимаете! Ведь я же его, — показал он на брата, — ни в чем не упрекаю. Но что это значит: «не одобрять подобные методы борьбы»? Такое услышишь у нас повсюду, это повторяют все так называемые порядочные поляки, осуждающие убийства евреев, насилие по отношению к ним. Но что они имеют в виду? Что, они в самом деле враги антисемитизма? Вовсе нет! Они против борьбы, разумеется, не возражают, только вот методы должны быть иные! Или не так? А речь-то идет именно о самом отношении к этой борьбе. Уж я-то хорошо знаю, что это значит — связывать антисемитизм с методами борьбы! Методы становятся все хуже. Методы борьбы! Суть в том, чтобы такой борьбы вообще не было, чтобы она не существовала вовсе, иначе всегда кончается чем-нибудь подобным! — Он показал рукой на далекое гетто.

Сентиментальное танго Пётровского на минуту отдалилось, потом снова зазвучало очень явственно.

Анна сидела, склонившись над чаем. Ирена тоже молчала.

Ян машинально потянулся за новой сигаретой.

— Ты говоришь, не надо борьбы, — обратился он к брату. — Мол, нет взаимных оскорблений, обид… Хорошо! Но разве это только от нас зависит?

Юлек потряс головой.

— Не люблю фраз!

— Это вовсе не фразы…

— А что? Пустая болтовня! Допустим, я скажу, что это зависит и от нас и от евреев? К чему я должен апеллировать? К доброй воле? Слова, все слова… А тут не слова нужны…

Ян откинулся на спинку стула.

— Ну?

Юлек молчал. Вдруг из прихожей послышался короткий звонок.

— Это, верно, Влодек! — молвила Анна.

Ян пошел отворять. Это и в самом деле был Карский. Юлек, услышав его голос, поднялся из-за стола.

— Идите в нашу комнату, — посоветовала Анна. — Там можете поговорить.

— Минут пятнадцать, не больше, — обещал Юлек.

В дверях он столкнулся с братом.

— Ты так и не ответил мне, — напомнил ему Ян.

Юлек рассмеялся.

— Не бойся, это тебя не минует!

Поскольку ужин закончился, Анна предложила перейти в мастерскую. При звуке ее голоса Ирена очнулась от задумчивости, с трудом поднялась. Выглядела она очень измученной.

— А может, вы хотели бы лечь? — спросила Анна.

Ирена поспешно отказалась. Они с Яном прошли в мастерскую. Анна осталась в столовой — убрать со стола.

Сумерки перешли в ночь. Но небо, распростершееся над земным мраком, было еще светлое и такое свежее и нежное, какое бывает только ранней весенней порой.

Ян притворил балкон, опустил светомаскировочную штору и зажег маленькую лампочку на низком столике у стены. В комнате стало очень уютно.

Ирена села в глубокое кресло…

— Скажи! — промолвила она вдруг. — Что мне, собственно, делать, что мне с собою делать?

Ян остановился на средине комнаты.

— Что-нибудь придумаем… — сказал он неуверенно.

— Но что?

Он, по своему обыкновению, ответил вопросом:

— А что ты, собственно, делала на Новинярской, там, где мы встретились?

— Там? Ничего. Просто пошла… Посмотреть!

— Как же можно? Ты же рисковала, с тобою бог знает что могло случиться…

— Я не думала об этом! — пожала она плечами. — А вообще-то, что со мной могло случиться? То, что с теми, за стенами, ничего худшего.

— Ты говорила, что хочешь жить…

— Да, хочу, — сказала она. — Но…

— Что «но»?

— Временами уже не умею. В самом деле, уже не умею!

Воцарилось молчание. Пётровский продолжал наигрывать на гармони.

— Где ты жила в последнее время? — спросил Ян.

— В последнее? В Мокотове, у Маковских… Ты знаешь его, нет?

Маковский был ассистентом Лильена и в свое время, когда Лильены, уже под фамилией Грабовских, вынуждены были спешно покинуть свое жилье на отвоцкой линии, профессор, после возвращения из Кракова, жил у него несколько недель. Малецкий знал молодого историка еще по Смугу.

— И что? — Он сел в кресло напротив Ирены. — Опять что-то случилось?