Артур Япин - Сон льва Страница 9

Максим заранее постарался сесть достаточно далеко, чтобы его не втянули в разговор, но ему трижды показалось, что Гала посмотрела на него. Дважды их взгляды встретились после ее острот, словно она хотела быть уверена, что он услышал ее. Третий раз был около половины двенадцатого. Кафе тогда наполнилось людьми, зашедшими сюда после очередного киносеанса, так что театральному кружку пришлось потесниться. Некоторые решили, что пора уходить, но маленькая группка осталась в кафе и заказала бутылку вина. Максим видел, как Гала решительно, почти грубо, шуганула двух парней, но, как ни странно, с улыбкой, обещавшей им противоположное, так что они ушли несолоно хлебавши, но скорее обнадеженные, чем разочарованные.

Максим должен был успеть на поезд. Он уже встал и ждал лишь паузы в разговоре, чтобы попрощаться, когда Гала и посмотрела ему в глаза в третий раз. Казалось, будто ее настроение в один миг полностью изменилось. Она резко погрустнела и словно искала у него поддержки, будто больше никто не мог ее понять.

«Как мы далеко отсюда, ты и я» — прочел в ее взгляде Максим, и хотя он тут же сказал себе, что это его фантазии, все же опять повесил свою куртку, придвинул стул поближе и взял бокал вина.

Поезд он пропустил не только из-за Галы. Честно говоря, скорее из-за того, что сидя в кафе, он около полуночи почувствовал, как в нем забило ключом ощущение свободы. Если люди искали здесь именно это, то он, пожалуй, их понимал. Всю жизнь, сколько он себя помнил, его согревала мысль о поджидающей его большей жизни. В детстве, лежа в кровати, он слушал звуки и голоса в доме и представлял себе, что где-то идет праздник. Он не вставал и не выходил из спальни только потому, что уже сама мысль, что где-то там его ждут, была чересчур возбуждающей. Именно это тревожное ожидание и вело его по юности. Каждый раз, когда он из-за своего характера или обстоятельств не осмеливался принять участие в настоящей жизни, его утешали долетавшие до него обрывки того, что еще будет, словно далекая музыка в открытое окно. Абстрактная страсть, неоформившаяся, без имени и без направления, но в этот вечер ему впервые показалось, что он узнал еще одного человека, званого на праздник. В Гале он увидел то, что, наверное, всегда понимал и раньше: каким волнующим может быть ощущение одиночества среди всеобщего веселья.

Когда кафе закрылось, его, пьяного вдрызг, выставили на улицу. Пока остальные прощались, Максим пытался посмотреть на часы.

— Десять минут назад я еще успел бы на ночной автобус, — пробормотал он себе под нос, и в следующую секунду уже оказался, смутно понимая, как это произошло, за Галой на багажнике ее велосипеда. Его мутило от маячившей перспективы и смущала та скорость, с которой он, похоже, нагонял жизнь.

Он не знал, за что ухватиться и не решался ухватиться за тело у него перед глазами. Эти же самые ягодицы сегодня на репетиции он запросто прижимал к себе, будто иначе и быть не могло. «Значит, не имеет значения, как ты что-то играешь, — подумал он, — важно лишь, верят тебе или нет», — и он вцепился в стальную раму.

— Иногда, — сказала Гала, — они мне так надоедают своей болтовней, что я не могу сдерживаться.

— А мне сдерживаться всегда удается, — ответил Максим, — да, если нужно что-то сдержать, обращайтесь ко мне.

— Но ведь это ни к чему… разве ты не знаешь? Люди слишком довольны собой, им в голову не приходит, что тебе они неинтересны.

— Больше всего меня удивляет тяжесть их слов. Чем они легковеснее, тем сильнее на меня давят.

— Они словно пачкают мозги, их глупость словно приклеивается.

— Но ты все-таки досидела до конца.

— Это только казалось. Я была очень далеко.

На дороге были выбоины, а Галин велосипед был слишком нагружен, чтобы их объезжать. Так что Максиму все-таки пришлось держаться за ее талию. Она не была мягкой, как на репетиции. Он чувствовал пальцами, как ее бока по очереди то напрягались, то расслаблялись, пока Гала изо всех сил крутила педалями.

— Заткнитесь, кричу я им, когда они болтают и болтают, заткнитесь или я сойду с ума, но они этого даже не замечают. Иногда я воображаю, как ударяю их по лицу. Попробуй, становится легче.

— А если они все равно не замолкают?

— Тогда я пытаюсь выцарапать им глаза. — Гала словно царапнула в воздухе.

— Иначе я не могу, ведь если я не дам воли своей фантазии, то взорвусь. В конце концов, я вижу, как они продолжают свой треп, а с их кровоточащих лиц свисают клочья кожи.

Гала рассмеялась, но Максим на всякий случай решил промолчать.

Последний автобус вопреки расписанию все еще стоял на остановке, но когда они были уже совсем близко, шофер вдруг завел мотор и отъехал. Гала не колебалась ни секунды, поставила велосипед поперек дороги и заставила его остановиться.

— Никогда не должно быть скучно, — вздохнула она, когда закрывшиеся двери их разделили, а затем добавила громче: — Возможностям нет предела.

Когда Максим помахал ей, ему показалось, что она послала ему воздушный поцелуй, но он не был уверен, потому что видел в окне свое отражение, а когда автобус тронулся, потерял равновесие и полетел по проходу назад.

Ах, двигаться!

В семидесятые годы в Амстердаме, если двое уезжали ночью вместе на одном велосипеде, то это могло означать только одно. На следующей репетиции Максим заметил, что все молодые люди смотрят на него ревниво. И хотя он не заслужил этой чести, поймал себя на том, что испытывает гордость, словно еще больше стал господином Арно.

Когда наконец пришла Гала и можно было репетировать их сцену, Максим поцеловал ее в шею гораздо более спокойным и долгим поцелуем, так что никто даже и не подумал о выборе домашней птицы.

В последующие недели Максим с Галой постепенно привыкли к соприкосновению своих тел, но исключительно как Соланж и Арно. Однажды, когда он провел руками по ее груди, он почувствовал, как под черным крепом платья отреагировали ее соски.

«Тысяча граней Амстердама» — кричали неоновые буквы, которые как обычно в это время загорались за актерами на фасаде фабрики бриллиантов. Где-то в амфитеатре кто-то хихикал, но оба исполнителя были поглощены друг другом.

Гала произносила свой текст в точности, как написано, да и Максим в своей реплике через некоторое время тоже перестал запинаться, хотя его пальцы снова вернулись на те же места, словно не могли поверить в то, что там почувствовали. От наслаждения у него закружилась голова, и не столько от того, что сердце с неслыханной силой погнало кровь по телу, сколько от остроты осознания, что он, именно он вызвал такую реакцию. Это его растрогало. Может быть, да, может быть, на какой-то миг, это было не возбуждение, тронувшее его, а растроганность, которая его возбудила.

Максим хотел исчезнуть.

Максим хотел, чтобы его увидели.

Именно поэтому он хотел играть на сцене. Это казалось ему единственным способом уравновесить силы, которые боролись в нем. Ребяческое желание. Рисунок без линий. Всего лишь идея. Он был полон подобных идей, великих, но смутных. Он доверял им, как друзьям, и реальные факты были для него как враги.

«Пока ты не видишь что-то отчетливо, — думал он, — оно еще может принимать любые формы». Так же смутно он чувствовал, что носит в себе другие я. У него было столько желаний и таких острых, что они никакими силами не умещались в сложившемся у него собственном образе. Это-то и казалось ему парадоксом актерской профессии: человек скрывается за своими возможностями.

И в самом деле, сегодня вечером, когда он ощупывал контуры Галы, он наконец впервые прорвался через собственные границы. Не только Максим почувствовал себя значительней, сильней, наглее, чем был в действительности, это почувствовала и Гала. Ее тело ответило на его мечту. А когда ему верили, он мог поверить в себя.

От этого он и испытал чувство восторга. Сегодня вечером он стал более заметным. Совсем ненадолго в роли исчез он сам.

В следующий вторник Максим играл сцену обольщения скованно. Всю неделю до следующей репетиции он боялся. Чем сладостней становился этот момент в его воспоминаниях, тем меньше ему хотелось еще раз продемонстрировать свой трюк. Но перед самой репетицией мысль о том, что такой застенчивый человек, как он, должен играть обольстителя, показалась ему полным гротеском. Даже тонкий психологический подход польки: «Ну схвати же ее, как сучку в период течки, ты же просто кобель, который ее хочет!» — не помог ему.

Только через несколько недель он снова решился положить руку на грудь Гале, и теперь его пальцы задержались здесь еще дольше и уверенней, чем в первый раз, но реакции не вызвали. За минувшее время Гала так заучила свой текст, что почти не слушала себя. Даже ее интонации от репетиции к репетиции оставались одни и те же. Поскольку Максим с самого начала оставил ей мало места для ответной актерской игры, она не чувствовала необходимости включать эмоции и отдаваться сцене. Она просто повторяла все движения, как в тот первый раз. А страсть из них ушла.