Елена Кирога - У каждой улицы своя жизнь Страница 9

— Мама идет. .

И сразу же останавливалась.

— Танцуй… Я поговорю с ней.

Но у девочки уже пропадала всякая охота. Она прекрасно понимала, что с его словами никто не посчитается.

— Девочке пора в постель. Она уже умылась? Помолилась?

— Она танцевала. Ты видела, какое это очарование, Эсперанса?

— А тебя я ни о чем не спрашиваю, — отрезала она, а затем, оборачиваясь к няне, говорила, делая ударение на каждом слове: — Девочка должна во что бы то ни стало ровно в восемь умыться, поужинать и лечь спать. Вы меня слышали? И, не давая ей ничего сказать в свое оправдание, заключала: — Я на вас полагаюсь.

Няня в смущении смотрела на сеньора.

Часто, когда Вентура к вечеру возвращался домой, огни ярко сверкали, у парадного входа стоял слуга, двери залы и кабинета были раскрыты. "Кабинета Вентуры..." Но Вентура им ни разу не воспользовался.

— Мне такой не нужен. Мне бы крепкий стол в каком-нибудь укромном уголке. И самые обыкновенные книжные полки.

Эсперанса окинула взглядом простые книжные полки, закрепленные железными брусьями в комнате, где теперь находилась.

— По-моему, так очень мило, ты не находишь?

Декоратору пришла в голову блестящая мысль поставить стол в оконную нишу.

Вентура пробормотал что-то невразумительное:

— Не к месту.

Она не поняла его и переспросила:

— Что не к месту? Стол? — и тут же заключила: — Тебе не нравится... Да? Скажи.

— Прекрасный кабинет.

— К тому же здесь раздвижные двери, они соединяют кабинет с залой. Очень удобно на случай, если у нас соберется много гостей...

Но Вентура так и не стал там работать.

Нередко, вернувшись домой, он не заставал ее дома. Но об этом они договаривались во время завтрака:

— Сегодня я пойду к Рейес... Ты заедешь за мной к концу вечера?

Сначала он соглашался и заезжал за ней. Но потом уже говорил:

— Я подожду тебя дома...

— Сегодня ты, наверное, поработал на славу. Весь дом был в твоем распоряжении... — говорила она, входя, и в глазах ее горел победоносный огонь. Но Вентура не работал. И она прекрасно понимала, что дело вовсе не во внешнем шуме.

— Скажи лучше, что тебе не нравится бывать дома.

Но и это было не так.

Иногда она заставала его за работой в комнате, где играла Агата. Он исписывал листок за листком, словно мысли его сами собой выливались на бумагу.

— При том что девочка прыгает вокруг тебя и теребит своими вопросами... — возмущалась Эсперанса. — Тогда нечего говорить, будто все дело в шуме...

Ежедневные раздоры, колкости, недомолвки и особенно холодность замораживали остатки еще сохранившегося в них тепла и добра. Самого лучшего, что в них еще оставалось.

Вентура уехал в Германию, чтобы прочесть там несколько лекций. Он ничего не говорил ей о том, что собирается уехать. Эсперанса узнала об этом случайно, услышав, как он договаривался по телефону о расписании лекций.

— Ты уезжаешь?

— Да.

Вентура стоял перед ней, опустив руки, — он только что повесил телефонную трубку — и глядел на нее с такой тоской, будто бы еще могли найтись нужные слова, которые следовало бы сказать. У нее вдруг промелькнула мысль: "Он уходит навсегда".

— Разве ты не мог предупредить меня заранее?

Я бы спланировала свое...

Вентура перебил ее:

— Делай что хочешь. — Казалось, его охватила смертельная усталость. — Я не собираюсь тебя больше ничем затруднять.

В первые годы их супружеской жизни он тоже уезжал, сначала вместе с ней, — в Париж, Цюрих, Болонью. Она слушала его лекции. Он читал их каким-то другим, размеренным голосом, сплетя пальцы рук, которые покоились на столе, покрытом плюшем или красным бархатом и возвышавшемся на невысоком помосте. Ему внимали с почтением. Эсперансе сперва понравилась ее новая роль.

— Ваш муж, сеньора... — говорили ей, воздевая длани к небесам от восхищения, или же поздравляли ее, пожимая руку.

Однажды в Коимбре, глядя на его сплетенные пальцы и слушая его слова, чистые, будто хрусталь, и такие же хрупкие (его мысль сверкала и отражалась тысячами разноцветных, прозрачных и ярких искр и вместе с тем, отсвечивая всеми своими гранями, ускользала от Эсперансы главной своей сутью), она думала: "Он похож на монаха..."

Да, он действительно был похож на инока, проповедовавшего веру — всем своим аскетическим ликом, небольшой сутулостью, точеными пальцами, — теми самыми пальцами, которые теперь разбиты. Почему он производил такое впечатление? Может быть, из-за своего высокого лба, впалых висков, угловатого, изнуренного лица? Он взирал на всех каким-то вопрошающим потусторонним взглядом, точно надеялся услышать ответ, который нельзя было выразить словами. И заранее знал, что ответом ему будет молчание.

"Комедиант".

Она хорошо знала, что этот богатый модуляциями, проникновенный голос мог быть жестоким, неумолимым и причинить боль, при всем великодушии и благородстве этого человека.

Знала, что губы этого человека способны гореть. Знала его страсть. (Но она всегда уклонялась от взгляда, который потом устремлялся на нее, будто в ожидании, что дух окажется сильнее и восторжествует над поверженной плотью.)

Она перестала сопровождать его в этих поездках. Со злорадством чувствуя, что ему должно было бы недоставать ее прекрасного и возвышенного присутствия на его лекциях. Наверное, он надеялся стать ей более понятным через других. И возможно, даже спрашивал себя, почему его так легко понимали остальные? А может быть, думал, что они только прикидывались, никто из них ничего не понимал и только послушно повторял за ним, словно валаамова ослица?

Эсперанса убила в нем уверенность, зато открыла перед ним новые возможности.

(Очевидно, та женщина могла бы сказать, что эти возможности зрели в нем сами по себе, питаясь его соками, разрастаясь в нем, заполняя его собой и всецело овладев им, увлекли к другим, когда настал его час.)

IV

— Пойду позвоню Агате. Эсперанса испугалась.

— Нет, нет.

Она хотела сказать: "Не оставляй меня здесь одну".

Но Фройлан настаивал:

— Я позвоню ей отсюда. Тут наверняка есть где-то телефон.

Но увидел страх в глазах Эсперансы и уселся в мягкое зеленое кресло. Ему хотелось курить. Но он подавил в себе это желание, считая его здесь неуместным. Впрочем, таким ли уж неуместным?

Сквозь протертую по краям кресел ткань виднелся уток.

"Проснулась ли Агата? Передали ей записку или нет? Мне не следовало..."

Он взглянул на ручные часы. Стрелки приближались к десяти. Утро разрастается для тех, кто рано просыпается. Отец всегда говорил: "Кто рано встает, тому бог подает. ." В иные дни он тоже вставал в эти часы или уже принимал душ в ванной. Потом к нему приводили девочек поздороваться. Как бы позвонить Агате? Она должна прийти. Теперь он уже в этом не сомневался.

И не только потому, что умер ее отец, а ради нее же самой. Он хотел видеть Агату здесь, возле отца, в этой уютной комнате, где мог жить и молодой человек, и пожилой. Комната не отличалась богатством убранства, но и бедной ее назвать было нельзя. Каждая вещь имела свое назначение — в жизни или в работе — и не являлась бесцельной. Он не мог бы сказать, что ему здесь не нравилось. Комната дышала свежестью и какой-то глубокой радостью. Это даже шокировало, когда ты входил в нее с мыслью о смерти. Радостью веяло от цветущего дерева, источавшего тонкий, пронизывающий аромат. От гладкой полированной мебели и от этого кресла, слегка повернутого к торшеру. "Должно быть, в этом кресле сидел Вентура..." Приятный уголок, лампа под рукой, удобно расставленная мебель, не путавшаяся под ногами. Радость этого прочного счастья исходила также от ярких корешков книг на высоких этажерках по стенам комнаты и от корешков из белого картона. Она проникала сюда через окно, открытое навстречу широкой, глубинной панораме Мадрида, которую раньше Фройлан не замечал, а теперь, вглядываясь в даль, невольно выискивал горизонт на засушливой гористой кастильской местности.

Конечно, у каждого человека своя жизнь. Свой быт, свои эталоны. Но между человеком и окружающими его предметами существует тайное родство. Фройлан почувствовал, что в какой-то мере смутно понимал Вентуру по его книгам, которые хранил в ящике своего письменного стола.

Часы пробили десять. Их удары позвучали в коридоре, когда квартира, казалось, стала оживать и зашевелилась. В соседней комнате кто-то едва слышно разговаривал по телефону. Потом трубку повесили. Раздались легкие шаги за стеной: они то удалялись, то приближались, то снова удалялись и снова приближались.

"Нам пора уходить. Мы должны уступить место той женщине..."

Фройлан увидел, как мимо комнаты прошмыгнула служанка. Он встал с кресла, подошел к двери и, опершись о ее раму, выглянул в коридор. Закурил сигарету.