Евгений Степанов - Застой. Перестройка. Отстой Страница 9

– Неужели вся прошлая жизнь мне приснилась? – мелькнуло как-то раз в башке тревожное сомнение.

Даже в своем дневнике я начинал путаться во временах – писал то в настоящем, то в прошедшем времени. Зав. отделом писем нашей районной газеты, куда я писал заметки, меня бы за это не похвалил.

Лидера призывников – мы его за цвет волос прозвали Белым! – сегодня связали за буйство и сделали ему укол. Он присмирел. Подошел к нам. Разговорились.

Он тоже, закончив восемь классов, пришел к директору школы с просьбой отпустить его на все четыре стороны.

Стал чернорабочим. Его мечта – трудиться начальником киносети, на худой конец – заместителем начальника. Для этого, он решил, ему необходимо поступить на курсы киномехаников.

Мне показалось, что он спутал учебные заведения.

Я начал чувствовать себя в “дурдоме” вполне нормально. Постепенно вошел в ритм местной жизни. В больнице было действительно забавно. Я часто смеялся, может быть, даже очень часто. Во всяком случае, намного чаще, чем дома.

Есть почти не хотелось. А вот голова немного кружилась. От голода и нервного перенапряжения, наверное.

Я слонялся по коридору, вдруг из одной палаты вышел высокий поджарый мужик в джинсах. Он был полуобнажен, его торс и плечи украшали красноречивые уголовные наколки.

– Здравствуйте! – сказал я.

– Привет, учитель, – сказал мужик, – зайди ко мне.

Я зашел в палату и не поверил своим глазам. В просторной и чистенькой палате стояла одна койка, на тумбочке красовался телевизор, на столе, в большой глубокой тарелке, лежали виноград, яблоки и апельсины.

– Меня зовут Тимур, – сказал незнакомец. – Я законник. Прохожу по одному делу, сейчас меня проверяют – вменяемый я или нет. Я о тебе справки навел. Дураки о тебе хорошего мнения, врачи – тоже. Я тут маляву на волю сочинил, проверь ошибки, не сочти за труд. А то я не люблю выдавать тексты с ошибками. Это мое письмо адвокату.

Я стал читать письмо. В нем говорилось о том, что Тимур Иванов делал с 5 по 20 марта 1986 года. Выходило, что он ездил на рыбалку вместе со своей подругой.

В письме, написанном четким, бисерным почерком, я не нашел ни одной ошибки. Запятые были расставлены очень грамотно – как нас учили в институте.

Я прочитал письмо и сказал Тимуру, что ошибок нет.

Он ответил:

– Это хорошо. Благодарю тебя. Можешь идти.

И дал мне два апельсина.

Я вышел в коридор. Побрел к себе – за фикус. Рассказал Владику о встрече с Тимуром и поделился с ним апельсином. Владик сказал, что ему уже рассказывали про Тимура.

– Говорят, он на зоне провел пятнадцать лет, – сказал Владик, – а всего ему тридцать шесть. Он в общую столовую не ходит, ему каждый день братки приносят передачи, они их называют кабанчиками. А еще говорят, что этот Тимур – глава кубиковской мафии.

– Понятно, – сказал я, – Видишь, с какими людьми мы тут общаемся…

Наконец-то свершилось – все дождались моего и Владикова отступничества от идеи. Мы оказались жалкими и презренными оппортунистами. Одна нянечка все-таки уговорила нас с товарищем “не бастовать, а покушать”. И в ужин мы подняли лапки вверх. И… получили по металлической полной кружке чая (хотя до краев здесь обычно не наливают), картошку в мундире (какую-то зеленоватую) и селедку. А также по куску хлеба. Все. Хотя когда уговаривали нас поесть, то – вруны! – обещали дать и зеленый горошек. Но после того как уговорили, разумеется, про горошек забыли. История типичная.

Я выпросил у нянечки шашки. Играли с Владиком и Кириллом. Легко их обыграл. Они пытались взять реванш в поддавки, но и тут им не повезло.

С Владиком играли и в морской бой.

Вечером было особенно весело. По вечерам у нас в “дурдоме” – танцы… Алкаш Володька (из аборигенов) очень здорово играл на гармошке, а многие мои собратья по высшему разуму танцевали. Своеобразно – лихо, задорно. Особенно старался истинный любимец местной публики Юрка. Вообще-то он обычно либо сидел на полу, либо качался взад-вперед, как маятник, либо долбил потным лбом стену, либо кричал что-то непонятно-звериное.

А тут Юрка плясал, двигался в такт музыке. Право, замечательно. Уж точно – не хуже наших кубиковских подростков, трясущихся в городском саду на дискотеке.

Юрку надо бы описать поподробнее. Он маленький и толстый. У него отсутствующий взгляд, вечно открытый рот, гипертрофированно большой череп, точно у Ленина.

Думаю, если раньше – в моей добольничной жизни – мне встретился бы такой человек – мне стало бы нехорошо. А тут я к нему привык. Юрка – один из нас.

Жена с тещей так и не приехали. Видимо, закрутились с какими-то делами. Я на них не обижался. Они же не догадывались, каково мне приходилось.

Вечер. Дали нам таблетки. Я их спрятал. На построение вообще не пошел. Стал бывалым. На ночь выпросил топчанчик из комнаты свиданий, матрац получил из палаты номер пять, где, в частности, жил Юрка. Неприятно, конечно, это было осознавать.

– Но ничего! – успокаивал я сам себя. – Прорвемся!

Санитарка выдала мне также таблетки снотворного. Это меня порадовало. А то вчера проснулся в три часа ночи. А потом и вовсе не спал.

Вообще, сотрудники заведения обо мне заботились. И, как ни странно, уважали. За что? Всех называли на ты, меня – на Вы.

Борис сегодня ходил домой, принес фотоаппарат со вспышкой. Хотел меня сфотографировать. Но я отказался. Все-таки фон не совсем подходящий… Так Борису и сказал. Он не обиделся.

Узнал весьма любопытный факт – оказалось, во всех двадцати отделениях больницы – психически больные. Многовато нас развелось.

Писал план действий на завтра – что мне предстояло сделать? Писал – и успокаивался. Так всегда со мной бывает. Сегодня еще следовало почитать любимую книгу, пописать дневник. Это оставалось на десерт. И вообще, я не тужил, хотя, конечно, многое меня тревожило. Тревожило будущее.

– А вдруг меня действительно квалифицируют как шизофреника, – переживал я, – куда мне потом деваться? Даже с неврозом, наверное, непросто будет устроиться на работу.

Впрочем, терзался я недолго. Сказалась потребность нервной системы в отдыхе. Я прилег и попытался вспомнить что-нибудь веселенькое. Что происходило за неделю? Кое-что трагикомическое припоминалось.

Вот один случай. Зашел в туалет, справил малую нужду, собрался выйти – закрыто. Начал стучать в дверь. Один псих (в туалете) проворчал:

– Не стучи, дай посрать!

И голой задницей сел на толчок.

Мне оставалось только дождаться – пока он завершит свое большое “дело”.

Наступило утро. 6 часов. Еще один день пошел, как я находился в “дурдоме”. Спал хорошо – как убитый. Таблетки, таблетки… Вместе с Владиком отнесли мой топчан на место. Положил свои простынки на шкаф в палате номер один. В хорошей палате – довольно чистой и спокойной. Вместе со всеми – в другую палату – класть белье не стал. Положишь со всеми, а потом – не дай Бог – спутаешь с чьим-то другим бельем. С Юркиным, например.

Неожиданно началась драка. Агрессор, вчера набросившийся на Панова, теперь бил ногами и руками кого-то другого.

Мы с Владиком разнимать их не рискнули, хотя поначалу робкие благие порывы имели. Побоялись. Подбежал санитар, все уладил. Побитого мужика уложили спать, а буйного агрессора увели в комнату свиданий, которая у нас одновременно и холл, и карцер… В зависимости от ситуации.

Мы сидели по-прежнему за фикусом.

Опять вызвал Тимур. Я проверил ему ошибки из нового послания на волю. Он и сейчас дал мне два апельсина.

Прокатился слух, что лидеру призывников Белому влепили сульфазин. Парень совсем притих.

Подошли призывники из другого крыла коридора. Рассказали забавный эпизод. Одного аборигена спросили:

– Сколько времени?

Он в ответ:

– Одна секунда плюс пятнадцать часов минус три часа…

И т.д. В общем, стал накручивать немыслимые математические операции. Ребята следили, как могли, за ходом его мысли. Прибавляли, вычитали. Потом подсчитали и оказалось – все верно – время назвал правильно.

Наступило два часа дня. Мои на горизонте все не появлялись и не появлялись. Видимо, на плечи тещи свалилось много сверхсрочной работы. Или, может быть, Наташа заболела? Она у меня слабенькая.

Бывший вожак постепенно приходил в себя. Попросил гитару, на которой он – согласно его словам – научился играть, как Юрка Антонов.

Заиграл. Лучше бы он этого не делал.

Потом бренчали все по очереди. Бренчал и я. Свои стародавние немногочисленные сочинения. Хотя гитару так и не смог толком настроить – композитор! Это сделал мощный гигант, алкаш Володька.

Он, вообще, мне понравился. Лицо у него излучало непритворную, изначальную доброту.

Подошел Юрок. Что-то прорычал. Один из призывников протянул ему половинку бутерброда. Юрка сначала взял, а потом бросил его на пол. Обиделся, увидев, что дали только половинку. Юрка – очень гордый человек.

К Владику приехали родители, понавезли жратвы, меня угостили. Целый кекс я слопал. Захотелось пить. Решился попить из-под крана в душевой. Вода – мутная. Попил. Вымыл руки. Сбавил воду из-под крана. И опять сполоснул руки. Чтобы не подцепить какой-нибудь заразы. Даже от прикосновения к смесителю.