Канта Ибрагимов - Сказка Востока Страница 93

В этой комнате все должно напоминать влечение, в том числе раковины на полу, перевернутый хрустальный треугольник на столе, китайский символ «инь-ян»[158] на стене, но главное — божественное очарование юной Шад-Мульк в этой спальне.

Действие любой обольстительницы — тоже тонкая, сложная и напряженная игра. Здесь главная задача — не покорить мужчину, а, наоборот, всеми способами возвысить его, при этом создавая иллюзию покоренной, не допуская этого никогда. В этом ракурсе перед Шад-Мульк стоит почти что неразрешимая задача, ведь Мираншах, совращенный излишеством, тщеславием и зельем, — уже в корне испорченный человек, такой же мужчина, похабно-инертный к женщинам; в нем почти что иссякла мужская страсть; он, как Нарцисс,[159] — вроде цветет и тут же увядает. Обычно цель женщины лишь слегка разогреть мужское начало, дабы оно не возгоралось и быстро не сгорело и не тлело, превращаясь в угли, и чтоб ее тепло, ее ласка, ее очарование, как легкое, волшебное дуновение, этот огонек всегда воодушевляли, но не гасили. Однако в отравленном организме Мираншаха нет огня, нет даже углей, почти что сплошь зола. К тому же Шад-Мульк, уже опытная женщина, чувствует, что в этих «углях» какая-то обворожительница, а точнее, по рассказам Моллы Несарта, жена Хан-заде, здорово «покопалась», в борьбе за ложе в гареме почти свела на нет многое, если не все.

И все же Шад-Мульк, как женщина, прошла ужасно-восхитительную школу гарема и публичного дома, теперь поставила перед собой большую цель, в ней жизнь бурлит, горит; нашла она слабенькую искорку в «углях» души Мираншаха, и кое-что смогла разжечь.

На следующее утро никто ни в чьих ногах не валяется. Вскружить голову Мираншаху Шад-Мульк не удалось: образно ее нет; зажечь страсть — тоже, ее тоже вроде нет. И как ни странно, сама Шад-Мульк к такому результату их отношения подвела, и это не оттого, что Мираншах ей попросту мерзок, здесь дальний расчет, и она при встрече с Моллой Несартом говорит:

— Этот размазня и не мужчина. Правит здесь за счет отца. А если Хромец даже оставит завещание на него, он и дня на троне не усидит — без башки.

— А при чем тут трон? — удивлен старик.

— Хм, а что? — от прежней Шадомы нет и следа. — Ну, раз стала я принцессой, то до царицы — один шаг.

— Ты в своем уме, Шадома?

— В своем, и очень светлом, — она холодным, оценивающим взглядом смотрит в зеркало и даже на казначея смотрит едва ли не свысока, если только смотрит. — А ты, милый дед, запомни в последний раз: я — Шад-Мульк. Это раз! А два — то, что если какой-то безграмотный разбойник, пастух, смог покорить мир, то почему бы и мне, девушке, в жилах которой течет действительно княжеская кровь, которая образованна и культурна, не стать полновластной царицей.

— Господи! Ты заразилась от Мираншаха. Он тебя охмурил.

— Ха-ха-ха! — беззаботный смех. — Ты лучше деньги неси.

— Деньги?.. Я помогаю, чем могу, но воровать из казны — изволь, не вор.

— Ну а Хан-заде даешь?

— По письменному распоряжению правителя… она жена.

— А я, по-твоему, кто?

— Доченька моя, не знаю статуса твоего, но одно скажу — твоя затея до добра не доведет. Ты, как и Мираншах, сошла с ума, пьяна, брось эту мерзкую игру.

— Ха-ха, да, я пьяна, пьяна борьбой, а не игрой. И, может, отступлюсь, но до смерти не отступлю.

Без Малцага, но при его протекции, помощи самого купца Бочека, Шад-Мульк при всей ее одаренности и целеустремленности никогда ничего не достигла бы. А так, плоды ее затеи налицо. Отношение между нею и Мираншахом отнюдь не восточные, носят какой-то партнерский и даже дружественный характер. Это отчасти оттого, что сам Мираншах к женам и гаремам пристрастия не питает, а Шад-Мульк тем более. Предложил Мираншах ей для проживания один из своих замков, но и тут Шад-Мульк отказалась; она, вроде, свободная женщина, актриса, и желает жить в «Сказке Востока», тут ей безопаснее. А правителю как удобно, ведь Шад-Мульк — не его зловредная жена Ханзаде, которая его вечно попрекает, домогается, клянчит деньги. А с Шад-Мульк спокойно, умиротворенно, и, главное, она ничего не просит, не ругает за пьянство и игру, а более того, исход поединка может предсказать.

Вот здесь у Шад-Мульк большие проблемы, ведь она для Мираншаха счастливая фея. Ну а где взять столько денег, чтобы он постоянно выигрывал, да и зачем? И тут пригодился изощренный ум Бочека. Он, как хозяин, знает все в своих заведениях, знает, что, пользуясь нетрезвостью Мираншаха, несколько сильных игроков не без мошенничества выигрывают у правителя огромные деньги. Об этом Мираншаху стоило только намекнуть и для наглядности подсказать момент, а он, и без того жестокий, разошелся — кого из противников казнил, кого посадил, кто бежал. После этого в «Сказке Востока» Тебриза сильных игроков не осталось, а если остались — ставки невысоки, так что ради удовольствия правителю порою полезно

и проиграть.

Теперь у Шад-Мульк есть время оценить ситуацию. Ее сознательная жизнь почти что полностью превратилась в войну. И хоть она женщина, а мыслит она не иначе как воинскими категориями. Вслух она об этом, конечно, не говорит, да Малцаг в ее глазах — воин, отличный воин, даже полководец; Молла Несарт, что родной народ: выиграет она — будет рад; проиграет — не рад, вроде, вот и все. Купец Бочек — это тыл, обоз, пока она идет в бой — он при ней, проиграет — достанется другому. А вот сама она стратег — вровень Тамерлану. И недостаток лишь один — женщина. Но она будет бороться иным путем и, главное, уже вступила в бой: первая позиция — Мираншах — взята. Да что делать далее — не знает, надеется, что противник подскажет, как ей поступать, а она за время этой передышки займется личными делами, не может же она всю жизнь одинокой быть: кому достанутся плоды ее побед? Вот как дальновидно она мыслит. И в этом смысле у нее одна любовь — Малцаг, одна надежда и будущее — его сын.

С Малцагом посредством купцов у нее постоянная связь, и, захватив в Тебризе кое-какой плацдарм, она всеми способами пытается выманить его семью сюда, ссылаясь, что это почти что Кавказ, и в случае чего, в конце концов, до родной Грузии и даже Северного Кавказа — Алании — рукой подать.

Среди мамлюков добрая половина — кавказцы, а Малцаг знает, какова ситуация на Кавказе: в Грузии уже есть литературное творение — «Витязь в тигровой шкуре», а посему вокруг этого шедевра зиждется жизнь, она есть и будет, как это великое произведение. А вот нахов сплотить трудно — письменности нет, есть лишь устные илли,[160] да и их воспевать некому. Словом, Малцага там никто не ждет. Да резон в предложении Шадомы есть, ибо он сам мыслит, что оставлять семью под носом ненадежного и коварного султана Фараджа — в случае чего (а прецедент был) можно статься у него в заложниках.

Конечно, в этом плане много изъянов: семья в стане врага. А с другой стороны — где этих врагов нет? Кругом вражда, война. Но если инкогнито семью в Тебриз перевезти, то это город огромный, все нации и религии живут, купить небольшой домик, и никто не узнает, к тому же климат помягче, и Кавказ рядом.

Как и в других тайных делах, и здесь на помощь пришел купец Бочек и его влиятельные связи на караванных путях. Сопровождая Седу с младенцем, в Тебриз прибыл и доктор Сакрел, вслед за ними — Малцаг. Полтора года назад, вот так же тайно, под покровом ночи Шадома, Сакрел и Малцаг встречались в Измире. Сколько в тех встречах было отчаяния, тоски, надежды и, вроде бы, безысходности? Но они боролись до конца, и где-то им повезло, а в целом — не сдались, не покорились, не смирились. И теперь прошедшее время как миг, все события и не припомнят. И все равно как они рады встрече, как они рады даже такой жизни, ведь меж ними столько тепла и любви! И все это подкреплено верой в будущее. Так, у Сакрела старшая дочь вышла замуж, и не в гарем. Но в центре внимания, ласки и надежды маленький сын Малцага, такой же светлый, рыжеватый, светлоглазый, живой.

В историческом романе, казалось бы, не до чувств. Здесь должны превалировать бездушные факты. Да мы вновь оговариваемся о претензиях к литературному труду. И в этом контексте хотим сообщить, что наша Шад-Мульк, хотя и мыслит категориями войн, да, будучи женщиной, грезит о мире, и ее тайная мысль — не Тимурово племя истребить, а свое, не менее величавое иметь! Вот где ютятся ее амбиции, вот в чем ее месть: за утраченный род, за невозможность создать семью и стать матерью. В этом плане Шад-Мульк сына Малцага задолго полюбила, а увидев, обомлела — это не просто обожание, это смысл жизни — что-то родное. А Седу она ревнует, не любит, но это скрывает: мальчику нянька и кормилица нужна — так она смотрит на это. А вот очаровательно-чистый детский взгляд ищет не ее, а мать, и, будучи у нее на ее руках, постоянно к Седе рвется.

Без труда покоряя мужчин, Шад-Мульк надеялась, что и ребенок поддастся ее притягательному обаянию. Не тут-то было, все как раз наоборот. Это ее расстроило. Наглядевшись на Мираншаха, а может, уже вкусив власть принцессы, она стала вести себя довольно несносно с Седой. Благо, что Малцага в Тебризе уже нет, а доктор Сакрел в женские дела пытается не вмешиваться, тоже на днях должен уехать. А Шад-Мульк так увлеклась ребенком: все внимание к нему. В нем средоточие всех сил, что, выражаясь военной терминологией, почти что полностью оголила свои тылы, в «Сказке Востока» расслабилась. А тут поджидал ее враг — враг сильный, достойный, не менее искусный в обольстительных делах: Шад-Мульк отравили.