«Дневник сумасшедшего» и другие рассказы - Лу Синь Страница 21

время почти не ели. Цзы Цзюнь постоянно жаловалась на то, что А-суй стал такой жалкий и худой. Одно это давало нашей квартирной хозяйке повод смеяться над нами. Она не могла перенести такой глупости. Цыплята объедали нас… Об этом я уже давно знал. Ко всему прибавились мои мучения над переводом рассуждений Гегеля о «Положении человека во вселенной». Мое положение оказалось здесь, возле пуделя и цыплят… После многих споров и долгих уговоров, цыплята, наконец, превратились в обильную пищу для нашего стола. Больше десяти дней у нас было свежее мясо. Правда, цыплята были очень худые, потому что ежедневно получали только по несколько зерен гаоляна. С тех пор в доме стало тише. Цзы Цзюнь была очень подавлена. Она тяжело переживала одиночество и неохотно разговаривала.

– Как легко человек может измениться – часто думал я про себя. Мы не могли содержать даже пуделя А-суй. Надежды на письма откуда нибудь в ответ на наше объявление совершенно пропали. У Цзы Цзюнь давно уже не было ничего съестного, чтобы заставить пуделя «служить» или даже просто подняться на ноги. А зима подошла так быстро… Установить печку и достать топливо для печки оказалось нам не под силу. То, что раньше было так легко разрешимо, сейчас стало тяжелым бременем. Если перевести на деньги, то за А-суй можно было бы получить на базаре несколько «вэнь»[48], но мы не хотели и не могли этого сделать. В конце концов, я завернул ему голову тряпкой, отнес его на пустырь в западной стороне города и бросил. Пудель пытался выбраться из тряпки, тогда я столкнул его в неглубокую канаву. Сразу же, как только вернулся домой, я почувствовал, что в доме стало еще тише. Не скрытая жалость на лице Цзы Цзюнь напугала меня. Такого выражения ее лица я никогда не видел. И все из-за А-суй! Из-за чего же больше? Я еще не сказал ей, что бросил его в канаву. К ночи ее лицо покрылось мелкой сыпью.

– Странно, Цзы Цзюнь, что с тобой сегодня?

– А что? – откликнулась она и даже не посмотрела на меня..

– Что с твоим лицом?

– Ничего… Ничего особенного.

Из ее слов и поступков я понял, что она считает меня бессердечным. Раньше из-за своей гордости я не общался с людьми, а потом, когда стал жить Цзы Цзюнь, я совсем отошел от своих старых знакомых. Нужно только найти в себе силы подняться. Новые пути широки. Сейчас меня гнетет тяжесть жизни. И все из-за нее. Ну, если даже и выбросил А-суй, так что же тут такого, особенного?.. Видимо, просто взгляды Цзы Цзюнь стали мельчать. Для меня это было неожиданностью… Как-то раз я воспользовался случаем и намекнул ей обо всем этом. В ответ она только понимающе кивнула головой, но, судя по ее поступкам, она ничего не поняла или просто не верила. Холодная погода и холод в наших отношениях преследовали меня повсюду и я не мог спокойно оставаться дома. Но куда идти? На улицу? В парк? Там нет холода в отношениях, но ледяной ветер, казалось, разрывает кожу, и проникает под нее. Наконец, я нашел себе убежище в бесплатной «Общедоступной библиотеке». В большой читальне стояли две железных печки, и иногда в них было даже видно пламя каменного угля. При одном взгляде на огонь, у меня на душе становилось теплее.

Читать в библиотеке было нечего. Все книги древние, ветхие, и ни одной новой книги. Я ходил в библиотеку не для того, что бы читать книги. Кроме меня там бывало еще около десяти человек. Все в тонких халатах – в таких же, как и у меня. Каждый из нас читал принесенную с собой книгу и грелся. Для меня это было самым подходящим местом. На улицах можно легко встретить знакомых и нарваться на бесцеремонный взгляд. Здесь же никаких непредвиденных случайностей не было. В библиотеке не было книг, но там была тишина, в которой легко думалось. Одиноко, целыми часами сидел я и вспоминал свое прошлое. Прошло больше полгода… только ради любви… слепой любви… я полностью пренебрег советами посторонних… Ведь самое главное все же жизнь. Человек должен жить. Любовь это только красивое дополнение к жизни. Любовь делает жизнь полной, но жизнь – это борьба. У людей не борющихся нет пути в жизни. Я еще не забыл взмахов моих крыльев, хотя теперь они стали много слабее… Комната и читатели в ней понемногу исчезали. Я видел рыбаков среди стремительных волн, солдат на полях сражений, богачей в автомобилях, спекулянтов на иностранных биржах, героев в таинственных лесах, профессоров на кафедрах, любителей ночных развлечений, воров темной ночью… Все ее мужество было потеряно. Цзы-Цзюнь?… Ее не было. Она только неутешно горюет по пуделю А-суй, да бессильно изводится за стряпней. Еще удивительно, что она так мало похудела… Холодно. Несколько кусков каменного угля, едва тлевшего в печке, догорели. Наступало время закрытия бесплатной библиотеки. Нужно было возвращаться в переулок Цзичжао и переносить холод отношений. За последние дни иногда бывали и теплые отношения, но это только возбуждало и усиливало мои страдания. Помню одну ночь – в глазах Цзы Цзюнь внезапно снова появилась давно невиданная детская нежность, Улыбаясь, она говорила со мной о моей жизни в доме землячества. По временам на ее лице появлялось выражение испуга. Я твердо знал, что в эту ночь я нарушил ее холодную замкнутость и возбудил в ней мрачные подозрения. Нужно было через силу разговаривать, улыбаться и хоть этим немного ее утешать. Это была надуманная веселость и даже слова сразу же превращались в пустоту. В пустоте рождалось эхо, возвращавшееся назад, как несносная злая насмешка. Цзы Цзюнь, видимо, чувствовала тоже самое. В таких случаях у нее исчезала ее обычная онемелая подавленность. Хотя она и пыталась скрывать, но в ее выражении теперь часто появлялась мрачная подозрительность. Ко мне же она стала относиться мягче…

Все время я хотел объяснить ей, но у меня не хватало храбрости. Когда я начинал говорить и видел выражение ее детских глаз, на время, через силу, я забывал все трудности. Через мгновение это вызывало во мне холодную насмешку и заставляло теряться в молчании ледяной пустыни. В таких случаях она опять начинала вспоминать прошлое. По-новому, она расспрашивала меня о том что было, и вынуждала придумывать много фальшивых и успокаивающих ответов. Успокоения предназначались для нее, а грубая фальшь оставалась у меня на сердце. Понемногу сердце мое переполнилось этой ложью. Охваченный горем я думал: – «Чтобы