Когда нет прощения - Виктор Серж Страница 28

бара, бульвар Опиталь – уличное освещение, пресный дух осеннего увядания над подстриженными кустами, синева оранжерей вдали, тревожный шаг по аллее, раздражающе-банальные табачного цвета стены, гостеприимная, анонимная, волнующая атмосфера. Саша ассоциировался с каким-то тропическим пейзажем, но Дарья не осмелилась писать об этом. (Известно, что она никогда не была в тропиках, ее могли спросить: кого вы знаете в этих странах? Могли даже догадаться.) Но она живописала – словами – бамбуковую рощу в Ботаническом Саду в Аджаристане, неподалеку от Цихем-Дзири, не называя ее – никаких названий, никаких имен! Зеленоватый град после дождя, запах красной земли, тянущиеся вверх папоротники… Она также написала критический разбор классического стихотворения Лермонтова «Три пальмы», в который вплелись воспоминания ее детства.

Самые мучительные вопросы, опустошавшие душу, заставили ее заполнить целую тетрадь мыслями о смерти музыканта, смерти золотоискателя, смерти изобретателя, смерти убежденного атеиста, смерти верующего, смерти циника, об удивлении смерти у наивного интеллектуала, отвращении к смерти у обманутого воина, и все они встречали конец с сожалением, изумлением, мужеством, осознанием небытия, безумием отчаяния, горькой верой, содроганием… Неблагоразумно, но не сказать об этом было невозможно. Все же она не писала о смерти активиста и чаще всего, говоря о смерти, имела в виду лишь высшую жизнедеятельность. Не все! Бездна, падение в бездну всегда индивидуальны… Эти страницы она сожгла в спешке, задолго до отъезда, и на то имелась причина. Приехал с инспекцией майор Ипатов из особого отдела, он был любезен, вел себя по-товарищески, оставил ей хорошие сигареты, бутылку армянского коньяка – «более ароматный, знаете ли, чем «Хеннеси»!» – но фамильярно поинтересовался, что пишет ссыльная в своей хижине долгими одинокими вечерами. «Я знаю, что вы приобретаете тетради, что вы много пишете, о, я все знаю!» Дарья швырнула тетради на стол. «Вы позволите?» – поинтересовался он. Открыл, прочитал очень внимательно, спросил, что она вычеркнула. «А вы становитесь первоклассным прозаиком, Дарья Никифоровна! Пишете книгу?» «Да». «От всей души надеюсь, что вам разрешат ее издать… Это принесло бы вам тысяч двадцать рублей… Отрывок о дожде очень сильный… Конечно, для широкой публики слишком бессвязно… Но рассуждения о руках меня прямо-таки взволновали…» Было слишком темно, и майор Ипатов не заметил, что ссыльная покраснела. «Я как будто вижу руки мужчины и женщины, догадываюсь о сложных отношениях между ними… И вот думаю, можно ли это публиковать в такой форме… У вас есть талант!» Поскольку он сам не лишен был таланта ищейки, Дарья обрадовалась, что за день до этого уничтожила тетрадь мертвых: майор Ипатов мог бы понять…

Она без сожаления сожгла все тетради. (В них не было и тени сожаления.)

* * *

Аул, населенный пятью десятками семей казахов, протянулся вдоль берега пересохшего ручья, который наполнялся бурной водой лишь весной, на несколько недель. Пятьдесят хижин разного размера, покосившихся, как песчаные барханы; самая высокая достигала, вместе с полуразвалившейся башенкой, четырех метров в высоту – забытая Аллахом мечеть Пророка, в которой, однако, еще теплился огонек веры. Плоские пыльные крыши в час заката окрашивались красным. Античные женщины вокруг очагов казались неподвижными темными силуэтами, но при приближении оказывались молодыми, красивыми, тонкими, с заостренными чертами лица и газельими глазами; или старухами, к тридцати годам изнуренными одиночеством и лишениями, опустошенными вплоть до глубины черных глаз неизменным зрелищем пустыни, поиском воды, пищи, иссохшими как ручей возле Ак-Аула… Рядом высился несуразный силуэт верблюда с дряблыми горбами.

Закат отбрасывал на жилища золотые отблески. Дарье пришлось зайти почти во все хижины, чтобы попрощаться с учениками. «Мне больше не придется рассказывать вам сказки о Золотом Петушке и Коте-Мурлыке; учите алфавит, любите нашу великую родину, вы вырастете и увидите ее счастливой…» (Те из вас, кто вырастет, если нас не погубит враждебное окружение… и если наш молодой эгоизм не заведет в бездну…) «Ваши старшие братья сражаются как воины Тамерлана…» Это-то они понимают: Тамерлан! Историческая личность, ставшая весьма актуальной… Поблескивали железные оковы старинных сундуков; ради Дарьи вставали старухи, еще носившие на шеях древние мониста, высохшие, прокаленные солнцем старики, суровые и печальные, в ярких полосатых халатах, покрытых грязью. К Дарье склонялись серьезные пергаментные лица с темными тонкими губами, шептали пожелания счастливого будущего, предписанные Кораном для проводов путешественника, пусть даже неверного…

Дарья распределила свои богатства, килограмм сухарей, фунт сахара, конфеты, кусок душистого мыла, который разрезала на кусочки и раздала молодым женщинам, что зажгло искры радости в их кристальных глазах, ибо «говорят, это пахнет розой», хотя никто здесь даже не мог представить себе, что такое роза. Дарья оставила буру для промывания детских глаз, покрасневших от каменной пыли и порой пораженных конъюнктивитом из-за венерической болезни… Она посоветовала польке взять на себя заботу о школе, пообещав ей разрешение райотдела. «У детей такой живой ум… Они жаждут знаний как земля воды…» Затем, с сумкой за спиной, в одиночку отправилась в дальний путь. Наступал вечер, огни угасали, вокруг были лишь фиолетовые барханы под желто-голубоватым небом, и казалось, что утихает немыслимое немое страдание…

«Поздравляю вас, – сказал ей начальник райотдела. – Я сам провожу вас на аэродром…» Он курил самокрутки из газет, набитые крепкой махоркой. Когда Дарья впервые увидела этого офицера, тщедушного, с черной повязкой на глазу, грязными руками в запустении его кабинета, она поняла: он вяло надзирает за ссыльными, лишь бы только не удавиться с тоски. «Как дела на фронте, Аким Акимыч? А второй фронт?» «Чтобы эта империалистическая сволочь открыла второй фронт? – горько усмехнулся кривой. – Вы что, в это верите? Все они хотят только нашей погибели, вот, что я вам скажу. Мы одни». И он будто угас после этой слабой вспышки. Дарья рассказала ему о школьных проблемах: шестьдесят семь детей, два класса занимаются по часу в день, чтение, письмо, арифметика, рекомендую вам польку, она готова работать… Начальник райотдела Аким Акимыч, которому польская пуля выбила глаз, сухо ответил: «Это дочка помещика, вдова директора страховой компании, сама буржуйка, да еще католичка! И вы готовы за нее поручиться в деле воспитания наших детей?»

– Я ни за кого не ручаюсь, и если бы меня спросили, я бы и за вас не поручилась, Аким Акимыч! Но за школу отвечаете вы. Если вы сможете прислать учительницу, буду только рада…

Он потеплел от напоминания, что несет хоть какую-то ответственность среди постылых песков, вызывающих желание напиться за потери сознания. Он уже мысленно предвкушал удовольствие от предстоящего вызова польки на полный грозных намеков разговор, который мог бы завершиться обладанием белой женщиной…

– Я подумаю об этом деле… Действительно, мы