Ночная Земля - Уильям Хоуп Ходжсон Страница 42

Я склонился к моей Прекрасной и с предельной лаской взял ее ладони. Они страшно дрожали, она глядела на меня, но глаза ее искали кого-то другого.

Тогда я вышел из комнаты и негромко позвал няню, которая принесла дитя, завернутое в белую пеленку. Тут в глазах моей Прекрасной заискрился милый свет, и жестом я приказал няне поднести ребенка поближе.

Руки моей Жены шевельнулись на покрывале, и я понял, что ей хочется прикоснуться к ребенку, и, дав знак няне, взял мое дитя в руки. Няня вышла из комнаты, и мы остались втроем. Я осторожно присел на постель и протянул ребенка моей Прекрасной. Нежная щечка ребенка прикоснулась к белой щеке моей умирающей Жены, но так, чтобы дитя не давило на нее.

И я заметил, что Мирдат, Жена моя, стремится протянуть руки к дитяти, и я приложил руки ребенка к слабым ладоням моей Прекрасной. С предельной осторожностью я держал младенца над Женой, так, чтобы очи моей Умирающей и Единственной заглянули в детские глазки. Через несколько мгновений, которые показались мне вечностью, моя Прекрасная закрыла глаза и затихла. Тогда я унес ребенка к няне, которая стояла за дверью. А потом закрыл створку и вернулся к моей Единственной, чтобы мы провели последние мгновения вместе.

Тихо лежали руки моей Жены, но вдруг они, как будто что-то разыскивая, шевельнулись, и я взял их в свои огромные ладони с предельной заботой, и так прошло немного времени.

А потом глаза ее открылись, спокойные, серые и как будто бы недоумевающие. Голова ее качнулась вбок на подушке, и, когда она увидела меня, боль забвения оставила ее глаза, и Жена посмотрела на меня чуть окрепшим взглядом, чтобы выразить милую ласку и полное понимание.

Я нагнулся над ней, и глаза Мирдат молча сказали, чтобы на оставшиеся нам последние мгновения я взял ее руки в свои. И я тихо опустился на постель и поднял ее с предельной нежностью, и она во внезапном и странном покое приникла к моей груди – потому что Любовь дала мне умение держать ее, подарила моей Прекрасной отдохновение в последние мгновения жизни.

Так мы снова соединились. Любовь словно бы приказала помедлить реявшей над нами смерти, потому что дремотный покой окутал даже мое истерзанное сердце, не знавшее в эти томительные часы ничего, кроме жуткой боли.

И я тихо шептал моей Прекрасной о нашей любви, и глаза ее отвечали… странно прекрасными и жуткими были эти мгновения на грани вечности.

И вдруг моя Прекрасная тихо шепнула. Я осторожно нагнулся, чтобы услышать, тогда моя Единственная вновь шевельнула устами, и я услышал свое любовное имя, которое она дала мне в беспредельно милые месяцы нашей совместной жизни. Тут я вновь заговорил о своей любви, которая продлится и после смерти, и в этот миг свет померк в ее глазах, и моя Прекрасная рассталась с жизнью на моих руках… Моя Прекрасная…

Глава II

Последний редут

После того как моя Мирдат, моя Красавица, умерла, оставив меня в одиночестве, я испытал беспредельно жуткую боль, томление, которого не выразить никакими словами, ибо только что ее любовь открывала передо мной весь мир, а теперь, познав все радости жизни и истинное счастье, я низвергся в уныние и горе, о которых незачем и говорить.

И все же я снова взялся за перо, и вот почему: дело в том, что с недавних пор чудесная надежда начала крепнуть во мне, ибо в ночных своих снах я стал переноситься в мир грядущего, открывавший мне странные, невозможные чудеса и вернувший для меня радость жизни, так как там, в бездне времени, мы с Мирдат соединились вновь после скорбной разлуки, значит, нам суждено снова встретиться – когда протекут века и на земле воздвигнется величественное и могучее чудо.

Простите же мою странную повесть, ибо я не смею умалчивать о столь невероятных событиях. Приступая к своему труду, я надеюсь обрести некоторое облегчение и, быть может, вселить надежду в сердце другого бедного страдальца, на чью долю выпадет подобная участь… Пусть кое-кто, прочитав это, скажет, что такого не было и не могло быть, пусть некоторые будут спорить со мной, но я не стану им отвечать, только скажу: читайте! Ну а потом пусть каждый обратит свой взор к вечности… на ведущие к ней Врата. Словом, приступаю к рассказу.

В последнее время меня начали посещать видения. Они не были подобны сновидениям; напротив, я как бы просыпался в темном будущем мира, после смерти нашего Солнца, и, бодрствуя в том будущем, видел в обратной перспективе наш нынешний век словно бы сотканным из мечтаний – реальных для души моей, но казавшихся сказочными в том будущем, осененных необычайным миром и светом.

Просыпаясь в грядущей Вечной Ночи, что окутает еще наш с вами мир, первым делом я видел вокруг себя смутную мглу. Потом она рассеивалась, и я начинал видеть Край Тьмы, освещенный там и здесь загадочными огнями. Пробуждаясь в том будущем, я не ощущал своего невежества, но чувствовал, что владею полным знанием о том, что существует в Ночной Земле. Так человек, просыпаясь утром, немедленно осознает, что проснулся, вспоминает все имена и познания своего времени, в котором воспитан и живет. И память о настоящем, о нынешнем нашем времени, о жизни моей, которая влачится теперь в предельном одиночестве, гнездилась где-то в моем подсознании.

В самых первых своих видениях я ощущал себя молодым человеком семнадцати лет. Память говорит мне, что я впервые очнулся – или, так сказать, пришел в себя – в том будущем, стоя в одной из амбразур Последнего Редута, огромной пирамиды из серого металла, которая служит обиталищем последним миллионам людей, надежно охраняя их мир от убийственных сил.

И столь полон я знаний об этом месте, что едва могу поверить в то, что никто, кроме меня, не знает о нем, посему простите мне излишнюю уверенность. Я легко могу забыть про необходимые подробности, ибо превосходно знаю все, что еще будет там. Будущий я – стоявший и глядевший – был скорее не зрелым мужем нашего века, а молодым человеком, обладающим всеми естественными жизненными познаниями, которые можно накопить за семнадцать лет жизни. Хотя до своего первого видения я нынешний ничего не знал о будущем существовании, но пробудился в нем совершенно естественным образом – так просыпается человек, увидев сверкающее утреннее солнце,