Ночная Земля - Уильям Хоуп Ходжсон Страница 5

Это был не канун Дня Всех святых. Если б я писал свою повесть развлечения ради, то, возможно, события и начались бы именно в эту ночь, но мой рассказ лишь о том, что действительно было… ради чужого удовольствия я не стал бы даже прикасаться к бумаге. Нет. Все случилось, когда миновала полночь и близилось утро двадцать первого января. По привычке я сидел и читал у себя в кабинете. Рыжик дремал возле моего кресла.

И вдруг пламя двух свечей сперва затрепетало, а потом вспыхнуло призрачным зеленоватым светом. Я немедленно глянул на них, но язычки огня потускнели, обретая багряный оттенок… странные алые отблески легли на столы и кресла, окрасили тени кровью – словно разбрызгавшейся по всей комнате.

С пола донесся слабый испуганный визг, и что-то ткнулось в мои ноги… это был Рыжик, пытавшийся забиться под полы моего халата… Рыжик, – обычно отважный, как лев!

Лишь тревога собаки, как мне кажется, впервые заставила меня почувствовать истинный страх. Конечно же, я несколько испугался, когда свечи загорелись сначала зеленым, потом красным огнем, но решил, что причиной всему какой-нибудь газ, просочившийся в комнату. Правда, я успел увериться, что это не так: свечи горели ровным огнем, и пламя их не гасло, как было бы, если бы цвет пламени менялся под действием какого-то летучего газа.

Я не шевелился. Да, я испытывал явный испуг, но не мог ничего предпринять – оставалось лишь ждать. Быть может, с минуту я с тревогой оглядывал комнату. И заметил, что свет свечей действительно стал угасать, наконец огоньки их рубинами заблестели в сгустившейся тьме. Но я по-прежнему ждал, и сонное безразличие, крадучись, охватывало меня, изгоняя страх, подступавший все ближе и ближе.

Поодаль, на противоположном конце огромной старинной комнаты, я заметил странное свечение. Оно медленно усиливалось, наполняя помещение пляшущими зелеными отблесками, сразу же начинавшими тускнеть и разом преобразившимися – едва погасли свечи – в глубокий и мрачный багрянец, жутким своим свечением затопивший всю комнату.

Свет этот исходил от противоположной стены, он становился все ярче и ярче; наконец сделался нестерпимым, уже начинал резать глаза – и я непроизвольно сомкнул веки и сумел вновь открыть их только через несколько секунд. И сразу же понял: свет померк и уже не причинял боли, а когда он еще более ослаб, я вдруг обнаружил – буквально в какой-то миг, – что алая стена словно растаяла и я как бы вижу сквозь нее и за нею.

Постепенно, пока я свыкался с этой мыслью, мне стало казаться, что передо мной простерлась огромная равнина, залитая тем же закатным светом, что теперь наполнял комнату. Пределов ее невозможно было постигнуть; я нигде не видел границ равнины. Даль ширилась и уходила во все стороны, так что не было ей ни конца ни края. Постепенно неподалеку начали проступать какие-то детали, и буквально в один миг – когда разом угас этот свет – с ним пришло и видение, если только это было видением.

Я вдруг понял, что более не сижу в кресле, а словно парю над ним, над темным и безмолвным силуэтом человека, застывшего возле стола. Внезапно налетевший порыв холодного ветра вынес меня наружу, во тьму, и как пылинку повлек неведомо куда. Холод ледяным плащом окутал меня, и я затрепетал.

Потом я поглядел направо, налево… вокруг царил нестерпимый мрак, и лишь вдали его пронзали ясные лучи. Я летел все дальше и дальше и, обернувшись назад, увидел Землю, голубым полумесяцем удалявшуюся за левое плечо. В стороне ярко-белым пламенем горело Солнце.

Не знаю, сколько прошло времени. Помню, как я смотрел на Землю – лучистый голубой шарик, исчезающий в вечном эфире. А я – пылинка души, хрупкое облачко – пронзал пустоту, уносясь от этой небесной синевы в неведомые просторы.

Миновало еще много времени… теперь я не видел уже ничего. Позади остались звезды, я растворялся в той чудовищной тьме, что сторожко замерла позади них. Прежде я не чувствовал ничего – разве что легкость и холод. Но теперь свирепая тьма начинала вползать в мою душу, наполняя ее страхом и отчаянием. Что будет со мной? Куда меня уносит? Но не успели оформиться эти мысли, как едва ли не вещественная тьма вокруг озарилась кровавым багрянцем, поначалу очень слабым и как бы туманным, и уныние сразу же оставило меня, отчаяние исчезло.

Багряные отсветы впереди медленно становились ясней и ясней и наконец превратились в мрачный и неяркий свет, полный опасной мощи. Но я все летел вперед, и наконец свет этот превратился в огромный кровавый океан, распростершийся внизу подо мной. Я не видел ничего иного, кроме его бесконечных просторов.

Потом я обнаружил, что опускаюсь прямо в огромное море пухлых багрянеющих облаков. Медленно я пронзал их в своем полете, и вот наконец подо мной распростерлась равнина, которую видел я из своего дома, стоящего на границе с Молчаньем.

Наконец я опустился на поверхность земли и встал одинокий посреди пустыни. Мрачен был свет над нею, вселявший в душу немыслимую тоску.

Вдали в правой части неба багровело кольцо темно-красного пламени, от него исходили огромные языки… извивавшиеся, трепетавшие, протягивавшиеся во все стороны. Внутри кольца была чернота, как в той вечной ночи, что окружала меня. Солнце ночи – решил я – и светит под стать своему имени.

Оторвав свой взор от странного светила, я обратился к окрестностям. Но повсюду, куда ни глянь, лежала та же безграничная и плоская равнина; нигде на ней не различал я признаков жизни, даже былой – хотя бы позабытых руин древнего поселения.

Постепенно я заметил, что меня несет над этой ровной пустыней. Целую вечность, должно быть, я устремлялся вперед, не чувствуя нетерпения: любопытство и изумление не покидали меня. Но вокруг оставалась та же равнина; я все время старался заметить хоть что-нибудь способное нарушить ее однообразие… но не было перемен – только одиночество, безмолвие и пустыня внизу подо мной.

Наконец я заметил вдали клубы какого-то тумана над ее поверхностью, не осознавая еще, не облака ли предстают передо мною, – ибо туман сливался с равниной, придавая ей особую неправдоподобность, делая нематериальной.

Однообразие уже начинало меня утомлять. Но не скоро я увидел вдали первые признаки места, к которому меня уносило.

Сперва впереди на поверхности равнины показался как бы маленький пригорок. И лишь подлетев поближе, я понял: не холмик передо мной, но могучий горный хребет, чьи великие пики