К востоку от Эдема - Джон Эрнст Стейнбек Страница 61

не станет женой фермера и хозяйкой ранчо. Девушка хотела жить в городе, пусть не таком большом, как Салинас, но и не в глуши. В Салинасе Олив в полной мере вкусила радости жизни, пришла в восторг от пения церковного хора, облачения священнослужителей и благотворительных базаров, которые регулярно устраивала англиканская церковь. Она приобщилась к искусству, посещая спектакли гастролирующих трупп, которые приезжали в Салинас и играли пьесы, а порой даже оперные спектакли, приоткрывая завесу в таинственный, благоухающий неведомыми ароматами большой мир. Олив ходила на вечеринки, разгадывала шарады, декламировала стихи на конкурсах, стала членом хорового общества и играла в оркестре. Салинас манил ее множеством соблазнов. Здесь можно пойти на вечеринку в нарядном платье и в нем же вернуться домой, не складывая праздничную одежду в седельную сумку, чтобы потом, проскакав на лошади десять миль, снова ее распаковывать и гладить.

Работа учительницы занимала все время, но Олив продолжала страстно мечтать о городской жизни, и когда некий молодой человек, построивший мельницу в Кинг-Сити, попросил, как положено, ее руки, девушка согласилась, но потребовала, чтобы помолвка оставалась в тайне. Такая предосторожность была вызвана необходимостью, так как известие о помолвке взбудоражило бы всех местных парней и привело к большим неприятностям.

Олив не унаследовала отцовское остроумие, но чувством юмора обладала, да к тому же в сочетании с непреклонной волей матери, и вполне преуспела, вколачивая знания в головы изо всех сил упирающихся учеников.

К учебе относились с предубеждением, и если ребенок умел читать и считать, полагали, что этого достаточно. Чрезмерное увлечение науками делает человека неудовлетворенным жизнью и взбалмошным. Примеров тому множество. Бывало, выучится парень, бросит родную ферму, подастся в город и так возгордится, что считает себя умнее родного отца. Вполне хватит арифметики, чтобы умел мерить землю и строительный лес да вести учет. Письму тоже надо учиться, чтобы заказывать товары и писать родственникам. Еще нужно знать грамоту и читать газеты, альманахи и сельские журналы. Музыкальные занятия можно ограничить псалмами и патриотическими песнопениями. Этих знаний вполне достаточно для жизни, не сбивая парня с толку заумными бреднями. Образование нужно только докторам, адвокатам да учителям, составляющим особую касту, не имеющую ничего общего с простыми людьми. Встречаются, конечно, чудаки, наподобие Сэмюэла Гамильтона, который пользуется симпатией и уважением соседей. Правда, трудно сказать, как бы относились люди к семье Гамильтон, не умей ее глава бурить колодцы, подковывать лошадей и работать на молотилке.

Олив все-таки вышла замуж за своего нареченного и уехала в Пасо-Роблес, потом перебралась в Кинг-Сити и наконец оказалась в Салинасе. Олив обладала удивительным чутьем, сродни кошачьему, и в поступках тоже руководствовалась скорее чувствами, чем рассудком. В наследство от матери ей достались упрямый подбородок и пуговичный носик, а от отца – изумительные ясные глаза. Из всего семейства Гамильтонов, разумеется, за исключением Лайзы, Олив отличало наиболее ограниченное мышление. Ее религиозные взгляды представляли собой причудливую смесь, объединившую фей и эльфов из ирландских легенд и ветхозаветного Иегову, которого в более зрелом возрасте она путала с отцом. Рай виделся Олив уютным родным ранчо, где обитают умершие родственники. Она решительно вычеркивала из окружающей действительности все события и явления, способные вызвать огорчение, попросту отказываясь верить в их существование, и если кто-нибудь осмеливался ее переубеждать, не на шутку сердилась. Говорили, однажды Олив горько рыдала, потому что не могла пойти одновременно на две танцевальные вечеринки, назначенные на субботний вечер. Одна состоялась в Гринфилде, а вторая – в Сан-Лукасе, который находился в двадцати милях. Чтобы попасть на обе и вернуться домой, нужно было проскакать верхом шестьдесят миль. Отрицать такой очевидный факт не представлялось возможным, и девушка от досады проплакала весь вечер и никуда не поехала.

С возрастом Олив изобрела для борьбы со всеми невзгодами метод массированной пулеметной атаки. В шестнадцатилетнем возрасте я, ее единственный сын, заболел пневмонией и плевритом, а в то время такие болезни неизбежно сводили людей в могилу. Я угасал на глазах, уже ощущая на веках прикосновение ангельских крыльев, и тут матушка открыла по болезни массированный пулеметный огонь. Ее метод сработал. О моем выздоровлении молился священник англиканской церкви, по возможности привлекая к этой процедуре и меня, а мать-настоятельница и монахини из ближайшего монастыря дважды в день брали меня на руки и возносили к небесам, прося Господа облегчить мои страдания. Дальний родственник, последователь христианского учения, также упоминал меня в обращенных к Всевышнему молитвах. Мать призвала на помощь все известные заклинания, ворожбу и настои из трав, а кроме того, наняла двух опытных сиделок и пригласила лучших в городе докторов. В результате метод себя оправдал, и я выздоровел. Олив была любящей и строгой матерью и приучила меня и трех сестер к работе по дому. Мы мыли посуду, стирали одежду и учились хорошим манерам. В гневе она могла испепелить провинившееся чадо одним взглядом, словно снимала скорлупу с каленого миндального ореха.

Когда я оправился от болезни, пришлось заново учиться ходить. Я пролежал в постели более двух месяцев, и за это время мышцы ослабли, а по мере выздоровления на меня напала лень. Наконец меня подняли, и я ощутил адскую боль во всем теле, особенно сильно болел бок, проколотый для откачивания гноя из плевральной полости. Снова упав на кровать, я жалобно заскулил: «Не могу встать! Не могу!»

И тогда Олив будто загипнотизировала меня горящими гневом глазами.

– А ну поднимайся! – скомандовала она. – Отец работал день и ночь и влез из-за тебя в долги. Немедленно встать!

И я поднялся с постели.

Само слово «долги» вызывало у Олив отвращение. Любой счет, не оплаченный до пятнадцатого числа, расценивался как долг. Понятие «долгов» ассоциировалось с непорядочностью, разгильдяйством и бесчестием. Олив свято верила, что лучше ее семьи нет на свете, и из-за снобизма не могла запятнать ее долгами. Она так прочно внушила детям страх перед любыми долгами, что даже сейчас, когда экономическая ситуация изменилась и долги считаются делом обычным, я начинаю нервничать, если задержался с оплатой счета на пару дней. Олив с самого начала не признавала покупок в рассрочку, несмотря на их популярность. Купленная в рассрочку вещь тебе не принадлежит, а значит, ты залез в долги. На каждую покупку она копила деньги, и поэтому всевозможные новшества появлялись у