К востоку от Эдема - Джон Эрнст Стейнбек Страница 62

2

Олив обладала великим мужеством. Ведь без него не вырастить детей. Считаю своим долгом рассказать, как она восприняла Первую мировую войну. По убеждениям Олив отнюдь не являлась интернационалисткой, и основное географическое пространство для нее ограничивалось собственной семьей. Второе место отводилось Салинасу, городу, где она жила, а дальше расплывчатой пунктирной линией маячила государственная граница. Вот почему Олив не верила в начало войны, даже когда кавалерийский эскадрон ополчения, попав под призыв, погрузил лошадей в вагоны и отбыл воевать на другой конец света.

Мартин Хоппс жил за углом, по соседству с нами. Коренастый рыжеволосый парень с большим ртом и вечно красными глазами, самый робкий и стеснительный во всем Салинасе. Даже здороваясь по утрам с соседями, он сгорал от смущения. И в кавалерийский эскадрон Мартин записался только потому, что там имелась баскетбольная площадка.

Знай германцы характер Олив и обладай хоть каплей здравого смысла, они приложили бы все усилия, только бы не навлечь на себя гнев этой женщины. Но они не подозревали о существовании Олив или же были попросту глупы, а потому, когда Мартин Хоппс погиб, война для германской армии была безнадежно проиграна, так как против нее, собрав в кулак всю ярость, ополчилась моя матушка. Она всей душой любила Мартина Хоппса, который за всю жизнь и мухи не обидел, и когда он пал на поле брани, Олив объявила войну всей Германской империи.

Она устремилась на поиски достойного орудия мести. Вязание подшлемников и носков казалось Олив недостаточным вкладом. На некоторое время она облачилась в медсестринскую форму Красного Креста и проводила значительную часть времени в учебном манеже, где вместе с другими дамами, одетыми точно так же, занималась подготовкой перевязочных материалов и заодно узнавала всю подноготную жителей города. И все бы ничего, но подобными действиями нельзя поразить кайзера в самое сердце, а Олив жаждала крови за загубленную жизнь Мартина Хоппса. В конце концов она нашла, что искала в лице Правительственных облигаций военного займа. Никогда в жизни матушка не имела дела с торговлей, разве что иногда выставляла на благотворительных аукционах, проводимых алтарной гильдией в подвале англиканской церкви, торты со взбитыми сливками. И вот теперь она продавала облигации пачками, вкладывая в это занятие все свое неуемное рвение и скопившуюся в душе ярость. Думаю, люди просто боялись ей отказать и, приобретя у Олив акции, начинали чувствовать себя участниками великой битвы, вонзающими штык в брюхо Германии.

Продажи акций достигли заоблачных высот и удерживались на том же уровне, что вызвало интерес к новоиспеченной амазонке со стороны министерства финансов. Сначала приходили благодарственные письма, отпечатанные на ротапринте, а потом и более солидные письма, за личной подписью, а не каким-нибудь факсимиле, самого министра финансов. Мы, разумеется, гордились матерью, но гордость наша возросла еще больше, когда стали приходить подарки. Нам прислали немецкую каску, которая оказалась всем мала, штык от винтовки и покореженный осколок шрапнели на подставке из эбенового дерева. Мы еще не достигли призывного возраста и лишь маршировали с деревянными винтовками через плечо, поэтому военные подвиги матери как бы оправдывали нашу собственную бездеятельность. А потом Олив превзошла самое себя, да и всех остальных граждан, распространявших облигации в той части страны, где жила наша семья. Она вчетверо превысила свой и без того сногсшибательный рекорд и была удостоена сказочной награды – прогулки на военном самолете.

Нас так и распирало от гордости! И пусть мы имели весьма отдаленное касательство к великому событию, оказанная Олив честь кружила нам головы. Что до бедной матушки… Должен вам сообщить, она упорно отказывалась верить в существование некоторых очевидных фактов и понятий, несмотря на неоспоримые доказательства, которые представляла жизнь. Так, во-первых, Олив не верила, что человек по фамилии Гамильтон может быть непорядочным, а во-вторых, что на свете есть такая вещь, как самолет, и то, что она не раз наблюдала их воочию, нисколько не поколебало ее убеждений.

В свете событий тех лет я пытаюсь представить, что пришлось пережить матушке. Должно быть, всем ее существом завладел смертельный ужас, ведь как же можно летать на штуковине, которой не существует? Если бы прогулку на самолете предложили в виде наказания, такая кара могла рассматриваться как крайне жестокая и несколько необычная, но в данном случае это была высочайшая награда и великая честь. Глядя в наши глаза, Олив читала там благоговейное обожание и понимала, что попала в капкан. Отказ от полета стал бы страшным разочарованием для всего семейства. Матушку обложили со всех сторон, и единственным достойным выходом из этой ситуации являлась смерть. Вероятно, приняв решение подняться в воздух на несуществующем предмете, она не надеялась остаться в живых.

Олив потратила уйму времени на составление завещания и позаботилась, чтобы документ имел законную силу. Затем она открыла шкатулку из розового дерева, где хранились все письма мужа со времен жениховства. Оказывается, отец сочинял для нее стихи, а мы-то и не подозревали. Матушка развела огонь в камине и сожгла отцовские письма, все до единого. Эти признания принадлежали только ей, и ни одна душа не должна была их видеть. Олив купила новое нижнее белье, так как сама мысль, что ее мертвое тело найдут в заштопанной или, того хуже, рваной сорочке, приводила матушку в неописуемый ужас. Думаю, ей мерещились искривленные от боли толстые губы и растерянные глаза Мартина Хоппса, и она чувствовала, что своей смертью искупает до времени загубленную жизнь парня. В дни, предшествующие полету, матушка была с нами ласковой и не замечала плохо вымытой посуды, после которой на полотенце оставались жирные пятна.

Великое событие должно было свершиться на ипподроме в Салинасе, на площадке, предназначенной для родео. За нами прислали армейский автомобиль, и мы, упиваясь собственной исключительностью и значимостью, выглядели торжественнее, чем на пышных похоронах. Отец в то время работал на сахарном заводе Спреклза, находившемся в пяти милях от города, и поехать не смог или попросту не захотел из боязни не выдержать столь тяжкого испытания. Однако Олив, заявив, что иначе полет вообще не состоится, предусмотрительно договорилась с пилотом и упросила его