Дэвид Бейкер - Обольщение Евы Фольк Страница 3

— Это ваша жена и сыновья?

— Да, — Бибер взял фотографию со стола. — Мои Элси, Отто и Йохан. Они бы тебе понравились.

Не зная, что сказать, Ева предпочла промолчать.

— Да… Но давай перейдем к делу, — вернув фотографию на стол, Бибер вышел в прилегающую к гостиной столовую. Наклонившись, он выдвинул нижний ящик старого комода и достал из-под стопки аккуратно сложенных скатертей зеленую металлическую коробку, которую затем передал Еве вместе с полученным от старого Фолька ключом.

— Вот… Твой дедушка попросил, чтобы я посвятил тебя в наши дела. Открой коробку.

Медленно вставив латунный ключ в замочную скважину на коробке, озадаченная Ева осторожно провернула его и, открыв крышку, ахнула.

— Здесь восемьсот двадцать шесть рейхсмарок, — сказал Бибер.

Такие деньги могли быть разве что у банкиров в Кобленце. Ева осторожно вынула банкноты из коробки, словно боясь, что они могут рассыпаться в ее пальцах, подобно сотлевшим листьям.

Бибер поднес к губам наполовину отпитую кружку пива, которую на ходу захватил в столовой.

— А теперь слушай внимательно, — он медленно отхлебнул из кружки. — После войны твоего дедушку выгнали из Судетской области в Чехии. Чехи сожгли его магазин, а на твою бабушку даже напали из-за того, что она надела на концерт свое национальное платье. В общем, дедушка понял, что ему лучше держать свои сбережения подальше от Праги. Он предвидел скорую инфляцию и потому перевел деньги в золото, которое положил на хранение в один из банков в Дрездене. Те времена были не менее трудными, чем сейчас, но безработицы еще не было. Проблема заключалась, скорее, в том, что деньги ничего не стоили, потому что цены росли ежечасно. В те дни высморкаться в пачку банкнот обходилось дешевле, чем купить носовой платок. Так вот… Когда мы познакомились, твой дедушка рассказал мне, что придумал план, как одновременно спасти мои виноградники и помочь беднякам Вайнхаузена.

Бибер сделал еще один глоток пива. Его лицо стало очень серьезным.

— Поклянись, что никому не расскажешь то, что сейчас услышишь.

— Клянусь, — с готовностью кивнула головой Ева.

Бибер глубоко вздохнул.

— Мы с твоим дедушкой… В общем… Мы — контрабандисты. Ева изумленно уставилась на Бибера.

— Как ты, наверное, знаешь, французы разрешают нам продавать наше вино только друг другу в пределах нашей долины, но, если бы могли, то запретили бы даже это. Они говорят, что их собственным виноделам нужно подниматься после войны, которую, вроде бы, развязали мы.

— Но…

— В общем, твой дедушка подумал, что мы могли бы обойти запрет, поставляя вино контрабандой через знакомых посредников вдоль Рейна. Так, последние шесть лет мы производили вино в секретном погребе и переправляли бочки по реке на барже Адольфа Шнайдера… Именно этим мы и занимались той ночью, когда ты нас застала.

Ева перевела взгляд на деньги.

— И еще одно… Мы с твоим дедушкой распределяли прибыль в соотношении семьдесят к тридцати. Ты сейчас держишь то, что осталось от его 30 процентов.

— А что же папа с мамой?

— Дедушка оставил твоему отцу приличное наследство. Оно лежит на банковском счету в Кобленце с определенными ограничениями на снятие денег. Дедушка не хотел, чтобы сын получил всю сумму и сразу распустил ее. Он также оставил счет для тебя и твоего брата. Что же касается остатка, то дедушка надеялся, что ты раздашь его нуждающимся.

Ева кивнула. Дедушка остался верен себе даже после смерти.

— Итак, если ты согласна, то можешь подхватить его дело благотворительности, — продолжил Бибер. — Просто бросай каждую неделю небольшую сумму в ящик для милостынь в церкви. Так никто не узнает, от кого пришло пожертвование, а до французов не дойдут ненужные слухи.

— Но ведь другие увидят, что я бросаю деньги в ящик. Бибер покачал головой.

— Нет, дорогуша. Это нужно делать не в день богослужения, а так, чтобы никто не увидел. В этом-то все и дело. В отличие от других, ты можешь приходить в церковь, когда захочешь, не вызывая никаких подозрений.

Глава 2

«Относитесь к ней, как к сумасшедшей европейке, держитесь от нее как можно дальше, и однажды Германия вырвется из своей клетки с демонической силой безумца».

Вечером, в один из студеных февральских дней, Ева под аккомпанемент завывающего за окнами ветра разливала кофе для работников подпольной винодельни Бибера, обустроенной в погребе под приземистым, покосившимся каменным амбаром в горной ложбине над Вайнхаузеном. На то, чтобы превратить его в полноценную винодельню с вентиляцией, чанами, оборудованием для разлива и другими замысловатыми приспособлениями для переработки винограда в вино, ушел год кропотливого труда. Сумрачное, сырое помещение освещалось единственной подключенной к генератору лампочкой, излучавшей тусклый, пульсирующий свет.

Повесив на плечо сетку с черным хлебом, Ева с кофейником и кружкой в руках направилась к Андреасу Бауэру, который сидел возле горячей железной печи, отогревая окоченевшие пальцы. Еве нравился этот пятнадцатилетний широкоплечий парень. Хотя в его фигуре еще оставалась детская угловатость, нельзя было не заметить, что он из невзрачного подростка превращается в привлекательного юношу. Это впечатление не портил даже запах нафталина, въевшийся в одежду Андреаса с тех пор, как отец переселил его на мансарду их дома.

— Хочешь кофе?

— Да, давай, — ответил Андреас, повернувшись к Еве. Потянувшись за кружкой, он коснулся пальцами ее руки, от этого прикосновения внутри Евы все затрепетало.

— Спасибо, — сказал Андреас, не сводя глаз с Евы, пока она наливала кофе. — Линди сказала, у тебя недавно бы День рождения… Дай-ка вспомнить… По-моему, 18-го января. Правильно?

— Он запомнил мой День рождения! — подумала Ева с улыбкой. Неудивительно, что Ганс Бибер (да и не только он один) такого высокого мнения об Андреасе. Он внимателен, честен, трудолюбив, скромен, предан общему делу, умен и серьезно относится к жизни. Но что особенно Еве нравилось в Андреасе — это его романтичность. Ее неодолимо влекло к этому парню с первого же дня их встречи. Как-то она даже призналась Линди, что голубые глаза Андреаса «как будто тянут ее душу в глубокий колодец».

— Хороший кофе, правда? — спросила она, чтобы сменить тему разговора.

Андреас, кивнув, отхлебнул из кружки.

— Вот мы здесь прячемся в горах, как крысы, но зато пьем настоящий кофе, в то время как всем остальным приходится довольствоваться бурдой из цикория.

Ева рассмеялась.

— Хлеба хочешь?

Выудив из сумки большой ломоть, Андреас с аппетитом откусил от него.

— Спасибо. Готов поспорить, что лучшего хлеба, чем Оффенбахер, в нашей долине никто не печет, — сказал он, не сводя глаз с Евы.

Смутившись от этого взгляда, Ева двинулась к следующему работнику винодельни. Разливая по очереди кофе, она, наконец, подошла к сводному брату Андреаса, Вольфу. В этом четырнадцатилетнем светловолосом парне было что-то особенно привлекательное: то ли его сила воли, то ли смелость на грани дерзости — Ева и сама не могла сказать.

— Вольф, ты не замерз? — спросила она.

— Я? Нет. Кто угодно, но не я, — ответил Вольф, прищурившись. Его взгляд был настолько же пронзительным, насколько взгляд Андреаса — мягким. — Мне здесь нравится, — Вольф втянул носом воздух. — Ты чувствуешь этот запах?

Еве ничего не оставалось, как тоже втянуть носом воздух. Сырая винодельня была наполнена пьянящим ароматом отжатого винограда. Этот запах так и манил окунуться в мечты, и Еве вдруг так захотелось забыть обо всем и погрузиться в мир грез.

Вольф потянулся за куском хлеба. Еве почему-то нравилось стоять рядом с ним, поэтому она не спешила идти дальше. Когда он, перестав жевать, пристально посмотрел на нее, она зачарованно взглянула ему в глаза. Сердце Евы учащенно забилось. Она и сама не знала, почему ей нравится близость Вольфа. Наверное, все дело было в его обворожительном взгляде.

Вольф относился к той категории людей, которых или любят, или презирают. Он был предан друзьям и беспощаден к врагам. Никто не мог упрекнуть Вольфа в лени, однако в его голове постоянно зрели тайные замыслы. Как и Андреас, этот противоречивый юноша тоже был мечтателем, но только его грезы больше напоминали дикие фантазии.

Услышав недовольное ворчание других рабочих, Ева поспешила с кофейником к ним. В этот момент Ричард Клемпнер, бывший инженер, что-то оживленно рассказывал окружающим. Недавно вступив в ряды национал-социалистической партии, он только о том и говорил, что о великом предназначении Германии. Ричард рьяно настаивал на исключительности немецкой нации и ее истории. Ева остановилась, чтобы послушать его рассуждения о любви немцев к земле и порядку. Объясняя, что слово «национал» означает всех, кто говорит на немецком языке, а «социалистический» — общественное благо, Ричард смотрел прямо на Еву, как будто обращался только к ней.