Антония Байетт - Детская книга Страница 71

– Не знаю, – ответил Том. Лицо его затуманилось. – Они все время ко мне пристают. Хотят, чтобы я пошел в Кембридж. Заставляют сдавать экзамены. И так далее.

– В Кембридже неплохо. Там очень красиво. И полно интересных людей.

– Тебе-то хорошо будет в Кембридже. Тебе люди нравятся.

– А тебе нет?

– Не знаю. Я просто не умею с ними обращаться.

Назавтра стало жарко. Они нашли реку, и Том сказал, что они будут купаться. Он сбросил рюкзак, разделся догола, аккуратно сложил одежду и положил поверх рюкзака. Потом вошел в воду сквозь прибрежные тростники. Джулиан сидел на берегу среди лютиков и смотрел, как зачарованный. Он подумал, что никогда не забудет этой картины: член Тома у волосатого бедра, когда Том нагнулся над стопкой одежды. Никогда не забудет очертаний этих бедер, раздвигающих буро-зеленую воду, которая вдруг стала глубже, так что Том погрузился и вынырнул снова, с водорослями, застрявшими, как конфетти, в густых волосах. Том был не только солнечный, но и загорелый. Везде, где солнце касалось этого тела, оно окрасило его красноватым загаром, на фоне которого проступали бледные волоски. V-образный узор на груди от расстегнутой рубашки, браслеты от закатанных рукавов на руках, градации золота – полосами, как у зебры, – на икрах и бедрах.

– Давай же. Чего ты ждешь?

– Я на тебя смотрю.

– Нечего на меня смотреть. Зайди в воду, попробуй, какая она замечательная. Сверху горячая, а внизу холодная и липкая. Мне между пальцами ног набилась глина и мелкие рыбки. Иди же.

О, какое счастье было бы войти в него, думал Джулиан, раздеваясь и из осторожности приглаживая пальцами собственный член. Не верится, что он действительно почти ничего не знает, а похоже. Он должен бы быть ужасно скучным. И был бы, не будь он так красив. Нет, это несправедливо, он дружелюбный, очень милый, что бы ни значило это бесполезное слово. Милый молодой человек. Но печальный, я чувствую, в глубине души он печален. Тем временем Джулиан сам заходил в воду – скрылись колени, потом смущавший его отросток. Том обрызгал Джулиана – издали, он всегда был так далеко, – огромными радугами брызг, а потом поплыл вверх по течению, как форель.

– Я тебе покажу, где прячутся щуки, – сказал он. – Это так весело, ужасно весело.

– Да, – сказал Джулиан, стараясь получить хотя бы суррогатное удовольствие от воды. – Ужасно весело.

Когда они уже сидели на берегу и сохли, Том спросил:

– Какие твои любимые стихи?

– Тебе только одни? Я могу назвать десяток. Напрасно блеском хвалишься, светило. Сравню ли с летним днем твои черты. Ода греческой урне. Калибан о Сетебосе. А твои?

– Чем занимался великий Пан меж тростников у реки? Я могу сказать эти стихи наизусть. Я их часто про себя читаю.

– Скажи.

Чем занимался великий ПанМеж тростников у реки?Рушил древа и орал, горлопан,Брызги дробили копыта козьи,Лилии и тельца стрекозьиВзлетали вверх у реки…

И обрезал тростинку великий Пан(Слишком вымахала у реки!),Сердцевину вынул лесной мужлан,По всей длине из трубки наружной,И продырявил тростник безоружныйМногократно, воссев у реки.

«Так, – засмеялся великий Пан(Засмеялся он у реки), —Так приступлю, коли дар нам данМузыкой тешиться целым миром»,И, ртом припав к тростниковым дырам,Он с силой дунул на бреге реки…

Но зверь по природе великий Пан,Хохочущий у реки,Хоть людям дар песен от Пана дан:Истинный бог, он тем и велик,Что жалеет сорванный этот тростник,Которому век не шуршать у реки.

21

В Пэрчейз-хаузе дела шли все хуже и хуже. У Фладда и раньше бывали перепады настроения – он то целыми днями яростно работал бок о бок с Филипом, то по несколько дней подряд просиживал в кресле, рявкая на Филипа, если тот спрашивал его о чем-нибудь или просил денег, и изредка замечая Серафиту лишь для того, чтобы сказать ей колкость. После отъезда Имогены Фладд немедленно погрузился в черную депрессию: он сидел, уставившись на портрет Палисси, или горбился, обхватив голову руками, словно она болела. Когда период спячки закончился, Фладд не вернулся к работе, но начал стремительно, никого не предупреждая, уходить из дому на болотистые равнины, без шляпы и без куртки даже в ветреные, мокрые дни. В один особо мрачный день он смахнул на пол целый лоток только что глазурованных горшков, бормоча, что это безобразные выкидыши.

Это была неправда, и Филип почти разгневался оттого, что пропало даром столько хорошей работы. Но Филип был проницателен и понимал, что может себе позволить, а что нет, – и точно знал, что не может позволить себе сердиться на мастера или презирать его.

Но он пожаловался Элси, что дела идут все хуже и хуже. Оба знали, что он имеет в виду. Элси сказала, что пыталась поговорить с миссис Фладд, но без толку. Миссис Фладд ответила, что у ее мужа много забот и трудный характер и что Элси это уже и так знает.

Однажды Филип отправился на обычную одинокую прогулку в Дандженесс для сбора плáвника, раковин и необычных камней. Стояла переменчивая, шквалистая погода, ослепительные пятна света на воде сменялись ударами ветра и обрывками облаков, затмевающими солнце. Вдруг Филип увидел Фладда – тот стоял у края воды, хлопал руками и неслышно орал на море. Филип решил сделать крюк побольше, надеясь, что хозяин его не заметит. Но тут увидел, что Фладд, в ботинках и вельветовых штанах, стоит в воде, которая уже дошла ему до щиколоток. Быстро идти по наклонной плоскости, усыпанной галькой, – не так просто. Филип изменил направление и двинулся к Фладду. Галька скрипела и стонала под ногами. Фладд погрозил кулаком горизонту и сделал несколько шагов вперед, маша руками, как мельница. Вода уже дошла ему до бедер, руки задевали гребни пены. Филип еще никогда не заходил в воду с этого берега. Он знал, неведомо откуда, что дно идет под уклон, а потом, уже там, где глубже человеческого роста, резко обрывается вниз, в коварные течения. Он неуклюже побежал вниз, к горшечнику, который сделал еще два-три шага, скрежеща галькой, и зашел уже по пояс. Филип не умел плавать. Он стал прикидывать, что случится, если он бросится на Фладда и упадет в засасывающую воду. Он кое-как подобрался к тому месту, где стоял Фладд, и прокричал в ветер: «Пойдемте домой, сударь. Пойдемте, прошу вас».

Несколько секунд они стояли так – старший качался в прибое, хлопая по воде огромными руками, а юноша лихорадочно соображал, как схватить его и не потерять равновесия, и в то же время продвигался вперед, следя, чтобы обе ноги твердо стали на грунт.

– Бенедикт Фладд! – проорал он.

Фладд наконец обернулся, злобно распялив завешенный косматыми волосами рот и дернувшись всем торсом.

– Иди домой, – сказал он и со всплеском упал на бок, в море. Снова поднялся, видимо стоя на коленях на гальке и соскальзывая под уклон, и кричал на Филипа, что тот – назойливый дурак.

Филип прошел вперед мелкими, словно жеманными, шажками и взялся за мокрую фланель рубахи:

– Пойдемте из воды, хозяин. Пойдемте домой.

– Оставь меня.

– Как можно? – сказал Филип, выдавая, что сердится. – Я должен доставить вас домой. Помогите мне.

Фладд брыкнул ногой – желая то ли освободиться от Филипа, то ли помочь ему, – и под водой поехал целый обвал гальки. Филип обхватил руками тушу Фладда и потянул.

– А ну-ка помогайте мне, – яростно и рассудительно сказал он. – Помогайте себе самому. Пойдем, пойдем.

И они как-то начали карабкаться вместе и выкарабкались на сушу, которая вовсе не была сухой – из-за воды, которая лилась с Филипа и Фладда, и воды, которую выхватывал из моря ветер, хлеща ею землю.

– Зря ты мне помешал, – сказал Фладд, но не грубо. – Я решил взять и зайти в воду и идти, не останавливаться. Напрасно ты меня остановил.

– Почему? – спросил Филип. – Почему вы так? Вы великий художник. Вы умеете такое, что многим и не мечталось.

– Оно от меня уходит. Я ничего не могу. Наверное, так и не смогу больше… не смогу… до конца жизни. Вот я и думаю, чего тогда тянуть?

– Это просто настроение такое. У вас оно и раньше бывало – черная полоса. Я видел. А потом вы делали удивительные вещи. Тот горшок с солнцем и облаками, помните? И другой, как пылающая парча. Помните? Если бы вы тогда утопились, тех горшков не было бы.

– Тебя горшки больше заботят, чем я.

– А если и так, это оттого, что я похож на вас. А вы сейчас чуть не утопили нас обоих, и это было бы несправедливо.

Филипу не показалось странным, что он не умолял Фладда спастись ради жены и дочерей.

Как-то раз, пойдя в Лидд закупать провизию, Филип увидел Артура Доббина и обрадовался. Он сказал Доббину, что Фладд «очень подавлен», по-видимому, из-за того, что Имогена уехала в Лондон. Он попросил, чтобы к ним зашел Фрэнк Моллет. Доббин поехал на велосипеде обратно в Паксти и передал просьбу Фрэнку, который сел на свой собственный велосипед и отправился в Пэрчейз-хауз. Фладда не было дома, он опять ушел бродить по болотам, так что Фрэнку удалось поговорить с Филипом, который описал пугающее поведение Фладда и сказал, что почти отчаялся: он не в состоянии все время следить за Фладдом, так как боится толкнуть горшечника на новые выходки, и к тому же должен работать, иначе в доме не будет денег. Филип сказал, что Фладд наотрез отказывается повидать врача, а это ничего хорошего не предвещает. Может быть, Фрэнк с ним поговорит. И добавил, движимый внезапным порывом, что Помона ходит во сне.