Антония Байетт - Детская книга Страница 72

– По большей части в мою спальню, – сказал он. – Меня это очень смущает. Я знаю, о чем вы думаете, но она глубоко спит, очень глубоко. Элси мне не верит, но, может, вы поверите.

– Вся эта семья для меня загадка, – ответил Фрэнк. – Вы с Элси ее спасли, если можно так выразиться. Майор Кейн, возможно, спас Имогену, но поверг в безумие остальных. А что миссис Фладд?

– С ней никогда не скажешь, – ответил Филип. – Я ее вижу по временам, когда пытаюсь отвести Помону обратно в кровать. Она выходит, в халате, с распущенными волосами, и пьет бренди. Она как стиральная доска.

– Стиральная доска?

– Ну да, вся какая-то мятая и в бороздках. С совершенно пустым лицом.

– Правду сказать, я побаиваюсь Бенедикта Фладда. Я, конечно, поговорю с ним. И напишу майору Кейну.

– Я на это и надеялся. – Филип нахмурился. – Когда он работает, он опасен – горшки требуют медлительности, спокойствия, легкости, а он все делает с удвоенной скоростью. Но и с удвоенной скоростью он все делает хорошо, лучше, чем я когда-либо смогу… Мистер Моллет, он разбил целую партию хороших горшков, которые я сделал и расписал, – просто взял и смахнул на пол.

– Ты на него сердишься?

– Н-нет, – медленно произнес Филип. – Я его люблю, в каком-то смысле. Но он вселяет в меня страх Божий.

Бенедикт Фладд злобно ухмыльнулся и сказал Фрэнку Моллету, что не нуждается в его услугах – пока не нуждается.

– Мне недолго осталось жить на этом свете, молодой человек, и вы мне понадобитесь, чтобы отпустить грехи. Но до тех пор можете мне на глаза не показываться. Я вас сюда не звал. Мне нужно одиночество.

– Вы не один в этом доме.

– Это еще что такое? Это мой дом.

– Я пришел навестить миссис Фладд. И Филипа Уоррена.

– Ой, убирайтесь, пока я в вас чем-нибудь не бросил. Я в плохом настроении, держитесь от меня подальше.

– Филипу нелегко приходится.

– Я знаю.

Письмо от Фрэнка Моллета пришло, когда Проспер Кейн обдумывал очередной визит на Большую всемирную выставку в Париже, – она открылась в апреле, когда многие дворцы и павильоны еще не были завершены. Отношения между Англией и Францией охладели из-за Бурской войны. Принц Уэльский, президент британской секции, надзиравший за строительством Британского дворца, в 1900 году отказался ступить на землю Парижа. Несколько лояльных британских участников тоже отказались, но Музей Виктории и Альберта постоянно сотрудничал со специалистами по прикладным искусствам из Франции, Германии, Австрии, Бельгии и других стран, где цвело «новое» искусство, предметы которого можно было увидеть на выставке. Проспера Кейна интересовали новые ювелирные изделия – произведения француза Рене Лалика, изысканные австрийские работы новых венских мастерских «Винер Веркштатте» и Коломана Мозера. Проспер ездил в новый венский Музей прикладных искусств; югендштиль, увиденный там и в Мюнхене, привел его в восторг. Проспер собирался в июне поехать на выставку еще раз, на более долгий срок, и у него появилась идея – взять с собой Бенедикта Фладда, чтобы тот посмотрел на новые стили в керамике и чтобы прервать его уединение среди болот. Несколько больших чаш и слегка зловещих сосудов Фладда были выставлены в британском павильоне Эдвина Лаченса.

Кейн отправился в Пэрчейз-хауз и принялся заманивать Фладда возможностью снова посмотреть на «райские» сосуды, покрытые хитросплетением из птиц, зверей, плодов, ангелов и обнаженных человеческих тел: Фладд не видел эти сосуды двадцать лет, с тех пор как их приобрел бельгийский коллекционер. Кейн сказал, что Фладду интересно будет посмотреть работы Галле и изделия в стиле ар-нуво. Фладд сверлил его злобным взглядом и ворчал, что не был в Париже двадцать лет. Париж и тогда был гнездом толкотни, а сейчас, должно быть, еще хуже, раз туда понаехали толпы вонючих пожирателей чеснока. Но при воспоминании об этих ужасах у Фладда в глазах зажегся интерес, и в конце концов он согласился поехать.

Проспер решил взять с собой сына, так как надеялся, что Джулиан пойдет по его стопам. Он предложил Джулиану пригласить друга, и тот сказал, что хотел бы взять Тома, если тот согласится, но это маловероятно. Оказалось, что Чарльз Уэллвуд тоже едет. Джулиан попросил Чарльза пригласить Тома.

Чарльз пошел в «Жабью просеку», чтобы лично передать приглашение. Уэллвуды из «Жабьей просеки» сидели в саду, за чаепитием, на солнцепеке. Чарльз объяснил, что Проспер Кейн собирает компанию для поездки на Всемирную выставку и Джулиан хочет пригласить Тома. Том открыл рот, чтобы, даже не думая, отказаться.

Филлис сказала:

– Он не поедет. Он теперь больше никуда не ходит.

– Он затворник, – подхватила Гедда. – Знаешь, Чарльз, он становится странный. Лучше бы ты меня пригласил.

Том закрыл рот и глаза. Потом снова открыл и сказал, что поедет с удовольствием.

Он становится странным. Он не хотел быть странным. Он хотел быть невидимым.

Чарльз объяснил, что Проспер Кейн уговорил Фладда ехать с ними. Том сказал, что, наверное, Филип Уоррен тоже поедет, ведь ему нужно увидеть новое искусство.

Оказалось, никому не пришло в голову позвать Филипа. Обдумав эту идею, все сочли, что она хороша. Именно Филипа вдохновит новый мир искусств, ремесел и социальных чаяний, который воплощала в себе выставка. Поэтому Фладд объявил Филипу, что тот едет в Париж, а Кейн купил ему новый костюм.

На палубе пакетбота, посреди Ла-Манша, Филипа вдруг поразила мысль: он понятия не имеет, что собой представляет Франция, или Париж, или Европа. В ясные дни он видел французский берег – белые утесы, но совсем не такие, как в Англии. Или расплывчатую твердь, тающую в тумане. Это завораживало Филипа. Его всегда завораживали прозрачные пленки и вещества, которые наполовину скрывали и наполовину открывали иные, непохожие предметы. Французский берег казался ему чем-то вроде глазурей. Филип ходил на лодке на Ла-Манш удить макрель – шкурка макрели, как и облачно-полосатые небеса, тоже бесконечно завораживала его. Когда Филип понял, что ему нужно успокоиться, он попытался смотреть на ускользающие одинаковые лезвия и стрелы в воде, вспаханной кормой судна и убегающей назад. Бутылочная зелень и зелень, напоенная серебристым воздухом; какие сливочные и белые тона, какая тьма в глубине под ними. Фладд стоял рядом, положив руки на перила, и так же пристально вглядывался в воду. Филип знал, что они видят одно и то же. За спиной у них болтали и смеялись трое юношей. Джулиан рассказывал какой-то анекдот, пародийно изображая француза. Чарльз хохотал. Проспер Кейн что-то читал – по-видимому, каталог. Филип понял, что взбудоражен и боится. Другая страна, другие люди, другие привычки, незнакомая еда. Он единственный из всей компании еще ни разу не путешествовал.

Джулиан уже несколько раз бывал в Париже. Он знал музеи и галереи; он сидел в кафе, плавал на лодке по Сене. Чарльз останавливался в лучших отелях и катался в Булонском лесу. Том был в Париже вместе с родными один раз, давно, под присмотром Виолетты, – он смутно помнил Нотр-Дам и боль в натруженных ногах. Фладд провел буйные годы своей парижской юности на чердаках, потратил время на выпивку, табак и женщин.

Один только Проспер Кейн был готов к потрясению от Большой всемирной выставки.

Выставку можно было рассматривать как ряд парадоксов. Она была гигантской, несоразмерной, занимала площадь в полторы тысячи акров и обошлась в сто двадцать миллионов франков. Она привлекла сорок восемь миллионов платных посетителей. Ее строительство заняло почти четыре года, если считать элегантный новый мост Александра III, перекинутый аркой через Сену, Большой дворец со стеклянной крышей и хорошенький розовый Малый дворец. Но в то же время она обладала неповторимым метафизическим очарованием, свойственным любой тщательно сделанной копии реального мира, – очарованием миниатюрных, игрушечных театров, марионеточных ширм, кукольных домиков, клеенчатых полей сражений, на которых среди лесов и холмов высотой в дюйм сражались крохотные свинцовые армии. Выставка пленяла приятной, уходящей вдаль бесконечностью жестянки для печенья, нарисованной на жестянке для печенья. На выставке была представлена передовая мысль человечества в виде новых машин и нового оружия и образы ремесленников, явно наслаждающихся своей работой. Была здесь и реконструкция средневекового Парижа с трубадурами и тавернами, живописными нищими и дамами в кринолинах. Были и новые удобства – щедро раскиданные повсюду общественные уборные, от самых примитивных до роскошных с проточной водой и полотенцами, телефонные будки, движущиеся лестницы и даже движущаяся мостовая с тремя полосами различной скорости. Был и зеркальный дворец, и целая искусственная швейцарская деревня в полном комплекте: водопад, крестьяне, горы и коровы. По левому берегу Сены расположились дворцы различных наций, иные – со средневековыми башнями, иные в стиле барокко или рококо. США предоставляли телеграф, воду со льдом и котировки фондовой биржи для бизнесменов, оказавшихся вдали от дома. Салфетки, бокалы, серебро и фарфор ресторана в Немецком павильоне выбирал лично сам кайзер. Он также прислал полный набор прусской немецкой военной формы для всех чинов. Итальянцы воспроизвели собор Святого Марка. Британцы заказали Эдвину Лаченсу точную копию загородной усадьбы эпохи короля Иакова, а затем наполнили ее полотнами Берн-Джонса и Уоттса, мебелью и гобеленами работы Морриса и компании.