Николай Норд - Практикум реального колдовства. Азбука ведьм Страница 24

Залепив рану ватой и обвязав запястье платком, я взял в правую руку шерстяную нитку с иголкой, вошел в круг и встал там лицом к зеркалу так, что тарелка с алфавитом оказалась у моих ног. Затем, воздев руки к небу и подняв вверх глаза, мысленно взирая на ночное звездное небо, я трижды прочел заговор вызова дьявола. После чего, накаляя иглу в пламени свечи, я, раскаленным ее концом, стал покалывать восковое тельце дьявола в пупок. Воск плавился в точке соприкосновения с горячим металлом иглы и шипел, словно новорожденная змейка. Наконец, после нескольких таких издевательств над вольтом, игла пришла в движение и указала на первые буквы. Я прочел: «Не мучь меня».

– Кто ты – дьявол? – спросил я, с легкой дрожью в голосе, и снова прижег иголкой пупок вольта.

Игла заходила более уверенно, дав ответ: «Я Федя – мелкий бес».

– Ты мне не нужен, я ищу вашего владыку. «Подожди», – запрыгала игла по буквам.

Я стоял молча в тревожном ожидании еще несколько минут – пока все шло так, как и было прописано в «Служебнике». В астральной дыре, прорубленной вольтом в Царство Тьмы, на раскаленную иглу, словно на крючок в проруби, попалась пока мелкая рыбешка – некий бесенок Федя, и сейчас он, по внутренней иерархии ада, по цепочке, передаст весть обо мне на самую ее вершину. Но вот, в конце концов, игла опять двинулась: «Кто просит свидания с Повелителем Мира?»

– Я Николай Север. А кто ты? – отвечал я, не узнавая своего голоса: казалось, за меня говорил кто-то другой и не дома, а где-то среди горных ущелий, когда отчетливо слышится многократное эхо.

В тот же миг те легкие шумы – скрипы, постукивания, которые я слышал раньше, многократно усилились, превратившись в грохот, топот и треск. Теперь в квартире бурлила странная какофония звуков: там был еще и свист, сладострастные вопли, рычания, взрывы жуткого смеха, вразнобой врывались рулады каких-то музыкальных инструментов. Но, несмотря на этот хаотический шум и гам, отчетливо прослушивался голос, похожий на скрип проржавевших дверных петель, открывавшихся где-то в глубоком зиндане:

– Я Баал-берита, писарь Верховной Канцелярии Великого Люцифуга Рофокаля. Ты все продумал, ты точно решил продать свою душу нашему Повелителю? У тебя еще остался шанс оставить все по-прежнему…

Я повернулся на голос и в раме зеркала весьма смутно различил сухонького, прямого старика в длинном плаще мышиного цвета с капюшоном.

– Да, я все продумал и все решил окончательно, даже не уговаривайте, уважаемый Баал-берита, – ответил я решительно, словно уже опрометчиво летел бескрылый в бездну.

– Ну что ж, раз ты решил, тогда приступай… До скорого!

И голос Баал-бериты исчез где-то в потусторонней глубине зеркала.

Я взял со стола атаме и засунул его за пояс. Подошел к зеркалу, поднес обе руки к вискам и сделал ими знак «киш» – знак козла, который обычно показывают на рок-концертах рокеры и безбашенные юнцы, не представляя, что тем самым допускают в свою душу совершенно безвозмездно нечистого – во всяком случае, если и не его самого, то его младшую душесосущую братию. Потом вынул из-за пояса кинжал и начертил им на зеркале шифоньера, во всю его площадь, четыре накладывающихся друг на друга магических знака, открывающие вход в Зазеркалье.

Зеркало ответило мне легким, едва уловимым гулом нарастающей вибрации, будто с той его стороны к нему приставили бесшумную бормашинку. Потом наступила могильная тишина, и мне показалось, что со стороны зеркала повеяло легкой ветреной прохладой, отчего свечи, все одновременно, трепыхнулись испуганными огоньками, наклоненными в одну сторону. А в самом зеркале мое отображение сильно исказилось, и я с трудом узнавал себя, впрочем, возможно, на мое изображение повлияла огненная пляска свечей.

Наступил решающий момент: я водрузил на голову диадему, расположив ее так, чтобы глаз в треугольнике обруча совпал с моим третьим глазом. В этот момент у меня подо лбом забился живой шарик, стремящийся выпрыгнуть из головы наружу. И этот шарик бился яростно и больно, будто молот по наковальне, молотил он по лобной кости изнутри в такт внезапно разбушевавшемуся, учащенно забившемуся сердцу. Наконец, как из пушки, шарик с воем ядра выстрелил из межбровья, и я очутился в астральном пространстве.

И тотчас вокруг себя я увидел отвратительный спектакль. И происходил он не только в моей комнате, но даже и за ее пределами – даже за стенами дома. Ибо стены стали для меня как бы прозрачными. То, что оказалось в комнате и творилось вокруг, напоминало шабаш ведьм, причем это нисколько не мешало мирно спать моим соседям по дому, которых я тоже лицезрел в своих кроватях. В окружающем пространстве – и рядом со мной, и вверху над головой, и внизу под ногами – пританцовывали и хватали меня за руки черношерстные бесы с огненными глазами, дышащие горячим паром, исходящим из синегубых, слюнявых ртов. Нагие женщины, молодые и старые, безобразные и прекрасные, чернокудрые и седые, с распущенными волосами, кружились вокруг, пытаясь вовлечь меня в безумную пляску.

А на моей кровати, свесив с нее копыта и привалившись спиной к стене, словно человек, сидел седобородый черный козел. Между его ног, словно красная коряга, топорщилось его козлиное достоинство, приведенное в рабочее положение, на которое время от времени присаживались то одна, то другая мечущиеся вокруг меня фурии и, подвывая от страсти, совершали с ним соитие. В ощеренной странной улыбкой пасти поблескивали волчьи зубы. Бесстрастно удовлетворяя своих товарок, словно автомат по розливу пива, он одновременно благостно кивал мне рогатой головой и подмигивал, словно давешнему приятелю.

Не гнушался козел и остальными бесами, насаживавшимися на его корень угольными задками, как помидоры на шампур.

Впрочем, плотским утехам тут предавались буквально все: и ведьмы с бесами, и бесы с бесами, и ведьмы с ведьмами. Кое-кто тут хорошо или плохо, но играл на разнообразных музыкальных инструментах еще доэлектрической эпохи: на лютнях, свирелях, скрипках, рожках, окаринах, наях и даже на рыбьей чешуе и еще кое на чем, чего я раньше не видывал. Иногда разношерстые музыканты наигрывали нечто слаженное, понятное даже моему, далеко не музыкальному уху, а иногда выдавали черт знает что, совсем не похожее на музыку.

Но сказать правду, во всей этой жуткой галиматье, творившейся вокруг, меня ничего особо не пугало, все мои страхи перегорели еще до этого, когда я готовился к сему действу и мысленно пережил неоднократно нечто подобное сейчас происходящему. Посему я не чувствовал себя здесь несчастным, наложившим с перепугу в штаны философом Хомой в деревенской церкви при отпевании ночью упокоенной им панночки. Скорее, мне было просто все любопытно. Впрочем, честно говоря, некая неприятная дрожь в коленках все же присутствовала…

Еще одна из фурий не принимала в оргии никакого участия. Прекрасная нагая чертовка – с ливнем волнистых рыжих волос до пояса и серыми, хрустальной чистоты, глазами, с точеным телом совершенных пропорций и полными белыми грудями, упруго возвышающимися так, словно их подпирал лифчик, – стояла прямо передо мной и благосклонно протягивала мне правую руку, как протягивает ее королева своему вассалу для поцелуя. Ее глаза пылали адской похотью, которая прожигала меня насквозь, разрывая мои брюки взрывным желанием женской плоти. Из ее лона сочился и струился меж ног телесный сок ожидающего сладострастия.

За другую ее руку держался какой-то ушастый, узкогрудый и худой, тоже рыжий, мелкокудрый мальчик лет шести, недетское лицо которого выражало затаенную злобу, казалось бы, на весь мир, а глаза сверкали холодным огнем. Их обоих я не узнал, их я просто знал невесть откуда – это была Лилит, царица долины Содом, супруга самого дьявола, и Каин – братоубийца Авеля.

Тем временем Лилит приблизилась ко мне на шаг и взяла меня двумя точеными пальчиками за подбородок, заставив заглянуть ей в глаза. Я утонул в их блаженной глубине, словно погрузился в нежное облако на ложе из лепестков роз, источавших ароматный запах цветочной смерти.

– Любишь ли меня, хочешь ли меня, мой мальчик? – проворковала она райским, убаюкивающим голоском, от которого останавливалось дыхание и хотелось впасть в ее объятия.

– Я пришел сюда не за этим! – неимоверным волевым усилием ломая себя, заплетающимся языком сказал я.

– Как странно! – убрала свои пальчики Лилит и недовольно отвернулась, отчего чары ее ослабли. – Я тебя не неволю, мой мальчик. Не я ищу – меня! И помни, сейчас ты нужен Повелителю, Он благоволит тебе. Однако может случиться и так, что Величайший отвернется от тебя. И тогда только одна я смогу тебя защитить от Его немилости, если… ты будешь еще мне интересен.