Алексей Ксендзюк - После Кастанеды: дальнейшее исследование Страница 33

В духовном отношении мистическая доктрина Кастанеды — это первое отречение от "родительской власти"; оно действительно трагично, но неизбежно, если мы хотим оставить колыбель и окунуться в океан подлинной Реальности. Бескомпромиссность дон-хуановского учения болезненна, но одним махом перерезает пуповину, которой другие мистики предпочитают не касаться.

Толтеки не доверяли иллюзиям и галлюцинациям восприятия мира. Они искали доступ к Безбрежности и называли ее "местом, где находится истина". Я использовал многие методы, которые ведут в это место, и кое-что изложил в данной книге. Их последовательное применение может вызвать неуютное чувство — по причинам, описанным выше. Вы остаетесь без родительской опеки и отправляетесь в одинокое странствие по чужим и странным мирам нагуаля. Теренс Маккенна ярко обрисовал беспрецедентность ситуации, в которой оказалась наша цивилизация: "Сегодня надлежит встать лицом к лицу перед искомым и найденным ответом. Перед нами мерцает измерение, столь громадное, что контуры его едва ли можно вместить в фокус человеческой системы координат. Наше животное существование, наше планетарное существование кончается. По геологическому времени конец этот всего в нескольких мгновениях. Великое умирание, великое вымирание многих видов происходило по меньшей мере со времени кульминационной вершины партнерского общества в доисторической Африке. Наше будущее — в уме; единственная надежда на выживание нашей утомленной планеты состоит в том, что мы найдем себя в уме своем и сделаем из него друга, который сможет вновь воссоединить нас с Землей, одновременно унося нас к звездам. Перемена, более радикальная по значимости, чем все бывшее прежде, непосредственно вырисовывается впереди. Шаманы хранили гнозис доступности Иного целые тысячелетия; сегодня — это планетарное знание. Следствия этой ситуации только начали проявляться".

Большинство людей плохо относится к шаманам, колдунам и магам. Сегодня Кастанеда имеет гораздо больше врагов, чем друзей.

Первым и наиболее последовательным врагом Кастанеды был и остается Ричард де Милль. Он пытался дискредитировать знание дона Хуана еще в начале семидесятых; он тщательно собирал свидетельства, опровергающие сообщения Карлоса, он привлек ученых, разделяющих его скептицизм, и провел эксперименты (ничего не доказывающие и ничего не опровергающие), которые де Милль и компания упорно пытаются представить широкой публике как неопровержимые доказательства, что Кастанеда — шарлатан.

Подобные бескомпромиссные заявления сами по себе вызывают сомнения в научной добросовестности исследователей.

Впрочем, Ричард де Милль не убеждает сторонников Кастанеды. Единственный результат его публикаций — это усиление взаимной неприязни между последователями и неприятелями дон-хуановского знания.

Помимо внешних причин этой вражды, существуют глубинные, бессознательные. Учение Кастанеды вызывает симпатию у тех, кому близок архетип «странника» — высший архетип человека, стремящегося к познанию. Он близок даосам, и это в еще большей степени сближает их с толтекской традицией вселенских странников.

"Истинное в странствиях! — сказал даосский учитель. — При истинных странствиях не знаешь, куда идешь, при истинном созерцании не ведают, куда глядят.

Все вещи странствуют, всякая тварь — созерцает. Вот это и есть странствие и созерцание".

Вот это и есть место, где находится истина, добавил бы я.

Более того, это и есть Жизнь.

ГЛАВА 9

СТРАНСТВИЕ

…И я уйду. А птица будет петь

как пела,

и будет сад, и дерево в саду,

и мой колодец белый.

На склоне дня, прозрачен и спокоен,

замрет закат, и вспомнят про меня

колокола окрестных колоколен.

С годами будет улица иной;

кого любил я, тех уже не станет,

и в сад мой за беленою стеной,

тоскуя, только тень моя заглянет…

И я уйду; один — без никого,

без вечеров, без утренней капели

и белого колодца моего…

А птицы будут петь и петь, как пели.

Нет ничего удивительного в том, что я постоянно обращаюсь к символике «странствия». Во многих мистических культурах духовная жизнь человека именуется «путем», «тропой» (что в общем-то тоже разновидность странствия); сравнение со «странствием» встречается реже. Когда мистическая традиция говорит о своей дисциплине «путь», она подчеркивает направленное движение к цели, подразумевает вполне определенную дорогу, на которой путник встречает известные, нанесенные на карту препятствия, перевалы, оазисы, где можно остановиться и отдохнуть, различные указатели и проч.

Из всех мистиков, наверное, даосы лучше всех понимали, что если ты "идешь по пути", то не увидишь ничего нового — все это уже пройдено до тебя, все известно, записано, и даже конечная цель пути предопределена, подобно тому, как предопределена вершина горы для альпиниста, совершающего восхождение.

Странствие, напротив, подразумевает неопределенность — это движение, о котором ничего нельзя сказать заранее, все равно что идешь туда, куда дует ветер: через час он подует в другую сторону, и ты последуешь за ним. Более того, странствие не имеет цели; оно по определению бесконечно, потому что бесцельное блуждание никогда не приведет вас в точку, на которой написано "Финиш".

Та культура мышления, к которой европейцев приучила аристотелева логика, включает в себя «путь» как одно из близких и разумных понятий. Поэтому европейская мистика — всегда вполне определенная дисциплина, благодаря которой сознание может пройти маршрут, ведущий из точки А в точку Б. Для европейца беспорядочные скитания по духовным ландшафтам не имеют смысла — идти в никуда, просто скитаться по бесконечным просторам есть занятие праздное и неэффективное. Для даоса все наоборот: путь из одной точки в другую — просто вынужденное перемещение, своего рода командировка, поручение, исполняемое для того, чтобы в Поднебесной был порядок. Иными словами, путь — это воплощение Закона, т. е. не-свободы, долг, приписываемый человеку конфуцианством — идеологией государственности. И странствие — антитеза всякому пути, свободное, непредсказуемое движение психики среди просторов Мира, безразличного к долгу, порядку или закону. Поэтому даос — всегда странник, даже когда сидит в своей хижине и смотрит через окошко на далекие горные хребты. На берегу реки он может просто удить рыбу, а может и течь вместе с рекой — кто знает, куда она впадает, быть может, в океан, и тогда любое течение станет его прибежищем до той поры, пока не поменяется ветер и не понесет его совсем в другую сторону. Каждый миг он дома; что бы он ни созерцал — его приют. Но только сейчас, пока ветер не позовет дальше, в другие места с другими реками, лесами, горными вершинами. Его дом — везде, и потому — нигде. В этом заключена причина его свободы.

На духовных просторах люди, очевидно, делятся на "тех, кто уходит" и "тех, кто остается". Можно остаться не только у привычного семейного очага, можно остаться и в буддистском монастыре, и в Ашраме великого йога. В данном случае место ничего не значит; свободное странствие происходит внутри, в той бесконечности, откуда растет наше сознание. Дон Хуан назвал бы странствие разновидностью "не-делания".

Сторонники целеустремленности и планомерности — этакие "духовные педанты" — спросят возмущенно: неужели бессмысленное блуждание, никуда не ведущее, ни к чему не приближающее, заключает в себе хоть какую-нибудь «духовность»? И неужели тот кропотливый труд, что вложен в каждый шаг ясно очерченного пути, подтвержденного десятками поколений моей традиции, пропадает впустую, как у белки, которая, наверное, тоже воображает свою тропинку, а на самом деле скачет по все той же лесенке и крутит одно и то же колесо иллюзий и заблуждений?

Нет. Жестоко и несправедливо заявлять об этом столь категорично. Просто вы скованы своей тропинкой, своей дорогой, а потому невольно повторяете пройденное до вас. Ваша цель может быть прекрасна и благородна, но любовь к Цели приучает вас не замечать красоты, разбросанной вокруг. Вы ведь не сойдете с тропы, даже заметив на горизонте прекрасные высоты. Ортодоксальная Йога в этом отношении дает весьма типичный совет: "Если на Пути вы повстречаете море цветов неописуемой красоты, сорвите один, насладитесь его красотой и запахом и идите дальше, словно ничего не случилось". Странствующий даос, заметив такое море красоты, непременно свернул бы и досыта насладился всем, чем одарила его Земля во время странствий. Возможно, он потерял бы кучу времени; возможно, уже через минуту увлекся причудливой игрой облаков на переменчивых небесах и пошел бы за ними — кто знает! И самое главное: кто из них прав?