Брюс Липтон - Спонтанная эволюция: Позитивное будущее и как туда добраться Страница 41

Сапольский решил прекратить исследование этой стаи и переключиться на другую, где было более сбалансированное численное соотношение самцов и самок. Десять лет спустя ученый вернулся на прежнее место исследований и с изумлением обнаружил, что в той стае совсем не осталось знакомых ему самцов (исчезли даже те, кто не умер в свое время от туберкулеза), а пришедшие им на смену радикально отличаются по своим повадкам от обычных представителей своего вида. В битвах за первенство более крупные бабуины больше не задирались к маленьким, но выбирали лишь равных себе по размеру; а еще самцы стали намного реже, чем прежде, нападать на самок.

Во время первого исследования десятью годами ранее Сапольский обнаружил в крови бабуинов этой стаи высокое содержание гормонов глюкокортикоидов, которые отвечают за реакцию «драться или бежать» и активно выделяются в условиях соперничества и агрессии. А при исследовании подчиненных самцов в обновленной стае Сапольский выяснил, что животные демонстрируют намного меньше признаков психологического стресса и уровень глюкокортикоидов у них стал намного ниже, чем прежде.

Каким образом сформировалась эта новая, более миролюбивая культура? Сапольский предположил, что после смерти старых лидеров-самцов главенствующее положение в стае перешло к самкам. Эти самки воспитывали следующее поколение самцов, поощряя тех из них, кто вел себя менее агрессивно и демонстрировал менее стрессовое поведение.

Независимо от того, какие так называемые эгоистичные гены унаследовали эти бабуины, изменения в среде послужили толчком для существенных изменений в их культуре, которые оказались к тому же весьма устойчивыми, — вероятно, потому, что способствовали переходу стаи на более высокий уровень функциональности.

Еще более интересные факты связаны с бонобо, известными также как карликовые шимпанзе (этих обезьян называют в числе наших ближайших родственников среди приматов). Тогда как шимпанзе другого вида (шимпанзе обыкновенный) живут стаями, в которых доминирующие самцы третируют более слабых самцов и поколачивают самок, бонобо демонстрируют нам прекрасный пример общества, построенного по принципу «занимайтесь любовью, а не войной»[35]. Как только назревает конфликт, бонобо занимаются сексом, что позволяет им снять напряжение и способствует всеобщей безопасности и дружбе. Хотя преобладает сексуальная близость между самцами и самками, наблюдаются также и другие виды сексуальной активности. Если самцы шимпанзе обыкновенных мирятся, обмениваясь после драки поцелуями, то бонобо начинают с поцелуев и тем самым предотвращают драку. Любопытно следующее: несмотря на то что бонобо занимаются сексом намного больше, чем их дальние родственники, это не приводит к чрезмерной плодовитости.

Еще одно интересное различие между ними: если в стаях бонобо образуются тесные социальные связи между самками, то у шимпанзе обыкновенных — между самцами. И у бонобо, и у шимпанзе обыкновенных половозрелые самки переходят в другие стаи. У бонобо новоприбывшая самка сразу находит одну или двух старших самок, с которыми трется гениталиями. Такое поведение создает прочные связи между самками в стае, в результате чего они охотно объединяются для противостояния агрессии со стороны самцов. В противоположность этому в стаях у шимпанзе обыкновенных социальные связи образуются преимущественно между самцами. Сплоченные самцы совместно третируют самок, которые к тому же еще и мельче их. У бонобо самки и самцы имеют приблизительно одинаковые размеры, что, по-видимому, тоже способствует установлению равенства между полами.

Исследователи, изучавшие бонобо, считают, что процветание этой эдемской культуры шимпанзе обусловлено факторами среды. Как отмечает голландский психолог и приматолог Франс де Вааль, автор книги «Бонобо: забытые приматы», бонобо никогда не остаются без поддержки со стороны леса. Подобно шимпанзе обыкновенным, они всеядны и охотятся на животных. Но в отличие от своих более крупных собратьев, у них есть богатый источник пищи, который исследователь Готфрид Хохманн назвал «шоколадными батончиками для бонобо». В среде обитания бонобо обильно произрастает богатое протеинами растение Haumania liebrechtsiana, которое самим своим существованием посрамило Мальтуса, пережив сотни и сотни поколений голодных бонобо.

Большинству шимпанзе обыкновенных приходится прилагать много усилий для обеспечения себя пищей, поскольку растительность в лесах, где они обитают, богата танинами и другими токсинами — это спасает растения от полного истребления травоядными животными. А в среде обитания бонобо полно «шоколадных батончиков», отчего этим обезьянам не приходится тратить много времени на поиски еды и не нужно бороться за ресурса.

Так чему же могут научиться у бонобо люди? Прежде всего, конечно, весьма интригует мысль о том, чтобы заниматься любовью при назревании конфликта… вы только представьте себе, как это изменит залы судебных заседаний, не говоря уже о хоккейных матчах! Однако главная идея состоит в следующем: когда ресурсов достаточно, необходимость в борьбе отпадает. А когда прекращаются драки, ресурсов становится еще больше. Последнее особенно актуально в мире, где более триллиона долларов в год тратится на вооружение, — ведь все эти мечи вполне можно было бы перековать на орала. Как мы увидим ниже, когда ресурсы переводятся с обеспечения защиты на обеспечение развития, это влечет за собой укрепление здоровья и рост благосостояния — причем данное правило действует как на уровне общества в целом, так и на уровне отдельного организма.

Есть и другие вопросы, которые нам необходимо задать себе в связи со всем сказанным. Во-первых, если миролюбивые бонобо могут жить в изобилии и равновесии и если одна стая обычно воинственных бабуинов сумела отказаться от войны в пользу мира, способны ли на нечто подобное и мы, разумные люди, обладающие гораздо большими ресурсами? Во-вторых, собираемся ли мы и впредь винить в своих личных и мировых проблемах эгоистичные гены, тем самым расписываясь в собственном бессилии и слагая с себя всякую ответственность за происходящее? И в-третьих, когда же мы наконец начнем разумно пользоваться своими мозгами? Ведь если окажется, что наши родственники-приматы обогнали нас на эволюционном пути, будет очень грустно и креационистам, и эволюционистам!

Едва ли не каждую неделю появляется какая-нибудь научная статья или результаты исследования, связывающие то или иное заболевание с генетическими дефектами. Ген рака, ген болезни Альцгеймера, ген болезни Паркинсона — вот словосочетания, подпитывающие нашу упрямую веру в то, что судьба человека предопределена генетически. Но, копнув глубже, мы обнаруживаем, что в действительности генетическим аномалиям можно приписать сравнительно небольшое количество заболеваний. Пока исследователи пытаются отлить волшебную пулю, которая убивала бы рак на генетическом уровне, Национальный институт рака США определил, что по меньшей мере 60 % случаев заболевания раком обусловлены действием среды.

Если же копнуть еще глубже, оказывается, что, несмотря на тесную связь между тем или иным заболеванием и определенным фактором среды, сравнительно немногие люди, подверженные влиянию этого фактора, действительно заболевают. Например, в результате одного исследования, проведенного несколько лет назад, выяснилось, что один из тысячи человек, постоянно контактирующих с асбестом, заболевает мезотелиомой, редкой формой рака. Хотя это очень высокий показатель по сравнению с заболеваемостью мезотелиомой населения в целом, никто не задался вопросом: а что уберегает от болезни остальные 99,9 % людей, контактирующих с асбестом? Что они делают (или не делают) такого, что позволяет им сохранить здоровье? То есть какие еще факторы, кроме асбеста, влияют на развитие болезни?

Современная медицина проявляет удивительное безразличие по отношению к неосязаемым и незримым характеристикам заболевания и исцеления. Благодаря трем столетиям программирования и воздействию центральной догмы на современную медицину мы стали воспринимать себя как некие биохимические машины. Когда с нами что-то не так (появляются какие-то симптомы), мы отправляемся к ближайшему медику-механику, который велит нам высунуть язык, сказать: «А-а-а» — и заглядывает нам под капот.

Как отмечает Фритьоф Капра в своей книге «Поворотная точка», механистическая медицинская практика в общих чертах представляет собой врачебную версию алгоритма ПЗУ у технарей-ремонтников: починить, заменить или удалить. И действительно, история современной биохимической медицины полностью соответствует этой механистической метафоре. С тех самых пор, когда Декарт заявил, что тело — это машина, и даже дошел до того, что настаивал на том, что животные не страдают во время вивисекции, уподобляя их крики «скрипу колеса», мы находимся под влиянием точки зрения, согласно которой медицина должна работать скорее с частями, чем с целым.