Варвара Ткаченко - Что нас ждет после смерти? Или История одной любви Страница 8

Услышав слова отца, Эстель почувствовала острую боль в области сердца. А в голове пронеслось: «Неужели он говорит о том, о чем мне даже не хочется думать? Неужели он решил познакомить меня с женщиной, которая значит для него нечто большее? Мамочка, я никогда не приму ее! И сделаю все, чтобы они расстались».

Филипп больше не произнес ни слова. Молчала и Эстель.

В эту минуту в дверь ресторана вошла Жаклин. Она не вошла, а словно впорхнула, и плавной походкой, не оглядываясь по сторонам, поплыла к своей цели – прямо к их столику. Хотя со стороны это больше напоминало движение удава к своей добыче. По ее поведению и походке было видно, что женщина посещает такие места не впервые. Она была хорошо сложена и довольно мила. На вид ей было не больше двадцати пяти. Все казалось в ней безупречным. Разве что в ее взгляде было что-то отталкивающее, нечеловечески звериное, но не каждый мог это заметить. Нужно было обладать невероятной интуицией, чтобы понять, что за человек вошел в зал и сел за стол, где сидели Филипп и его юная дочь.

Девочке с первой секунды не понравилась ее будущая мачеха. Она видела в ней не милую, добрую, нежную, заботливую женщину, какой та казалась отцу, а хитрую, изворотливую даму, которая хочет разрушить их хорошие отношения с папой.

И Эсти не ошиблась.

В тот вечер после ужина у ребенка неожиданно поднялась температура и началась сильнейшая рвота. Домашний доктор, осмотрев ее, не смог определить причину, вызвавшую столь резкое ухудшение здоровья. Это был знак, посланный Филиппу свыше: «Остановись! Ты поступаешь неправильно! Ты ради ложной любви обрекаешь себя, и самое главное, своего ребенка на страдания!». Так кричал внутренний голос Филиппа. Но, к сожалению, мужчина был ослеплен своим «новым чувством», обманут сладкими речами Жаклин и не понимал, что они подобны пению сирен, обрекающих на гибель всех, кто их слышит.

Свадьба была назначена через две недели после совместного ужина в ресторане. Мнением дочери Филипп даже не поинтересовался, не говоря уже о том, чтобы к нему прислушаться.

Жаклин же по поведению девочки в тот вечер в ресторане поняла, что любви между ними не будет. Эстель была безукоризненно вежлива, но предельно холодна, она не поддалась чарам новой «возлюбленной» отца, и обеим женщинам – маленькой и взрослой – было ясно, что между ними не суждено сложиться даже просто приятельским отношениям. Однако Жаклин, трезво оценивавшей ситуацию, было абсолютно все равно, как повела себя девочка и как она будет себя вести в дальнейшем. Она и не собиралась заводить дружбу с дочерью Филиппа. У нее была иная цель. Получив уверенность в том, что Филипп крепко сидит на ее крючке, Жаклин решила, что ей удастся полностью вытеснить Эстель из его жизни.

Поэтому сразу после знакомства с девочкой Жаклин стала упорно прикидываться «бедной и несчастной», «оскорбленной в своих чувствах» женщиной. Она, способная «любить весь мир», столкнулась с враждебностью ребенка, и объяснить эту враждебность можно было лишь одним чувством – «ревностью». Жаклин почти ежедневно до свадьбы твердила Филиппу, как она переживает, что девочка ее не примет, как боится стать причиной страданий Филиппа и ребенка, как не хочет этого. Она с наивным видом спрашивала, не поторопились ли они со свадьбой и не лучше ли будет ей уехать в другой город на время? На что в ответ она всякий раз получала от Филиппа категоричное «нет». Это льстило ее разбушевавшемуся самолюбию, и она была уверена: победа будет быстрой и легкой.

Две недели незаметно пролетели в хлопотах и приготовлениях к свадьбе. За два дня до начала торжества Филипп привел Жаклин в свой дом, чтобы та выбрала для себя комнату и приобрела все необходимое по своему вкусу и усмотрению. В доме было четыре свободные комнаты, но ни одна из них не приглянулась Жаклин. Ее выбор пал на комнату Авроры. Филипп был не против и в ту же минуту дал распоряжение освободить комнату и переоборудовать согласно пожеланиям новой хозяйки. В эту минуту Эстель находилась в комнате матери, и сердце ее было окончательно разбито тем, с какой легкостью отец согласился выполнить это, кощунственное по мнению Эстель, желание женщины. И, как только горничные принялись выносить вещи, девочка с криками «Нет!» стала вырывать их из рук прислуги.

Горничные, как и все в доме, любили Эстель и пожалели девочку: пока хозяина не было дома, подняли вещи и любимое кресло матери на чердак. Там было просторно, и Эстель всегда с удовольствием проводила там время. Теперь Эстель принялась с любовью развешивать и расставлять вещи и принадлежности матери. А затем, свернувшись калачиком в любимом кресле Авроры, уснула. Ей не хотелось спускаться вниз, чтобы не видеть, как будут выносить мебель из комнаты дорогого ей человека и как будут обустраивать там все по-новому для «отвратительной особы».

У нее просто темнело в глазах, когда она думала о Жаклин. Ненависть, которая до сих пор была неведома ребенку, словно проснувшийся вулкан, рвалась наружу, испепеляя ее душу и причиняя боль. Эстель никогда не была агрессивной, зато такой по природе своей была Жаклин. И ее агрессия по отношению к девочке, как заразная болезнь, легко передалась ребенку, закрепившись в ее нежной душе.

Молодая обольстительница, много лет добивавшаяся своего, смогла сделать мужчину не только слепым, но и глухим, когда разговор касался ее. Филипп, ослепленный новой любовью, не хотел слышать о своей новой пассии ничего плохого ни от кого, тем более от самого близкого и родного существа на земле – от собственной дочери. И ее недовольство будущей мачехой он списывал на детскую ревность и легко отмахивался от нее рукой.

До свадьбы Жаклин вела себя безупречно, и со стороны казалось, что она делает все, чтобы ребенок изменил свое отношение к ней. Но Эстель была непреклонна. И чем больше Жаклин пыталась с ней заигрывать, тем сильнее отгораживалась от нее девочка, отвергая все насквозь неискренние попытки.

И вот наступил наконец день свадьбы.

Жаклин облачилась в белоснежное платье и фату длиною в шесть метров, которую должны были нести ее племянницы и племянники, а затем пригласила к себе Эстель. Мило улыбнувшись прислуге, невеста попросила оставить ее вдвоем с будущей падчерицей. Глядя ребенку в глаза, она сказала: «Если я сегодня во время торжества увижу хоть раз твою недовольную морду, ты пожалеешь о том, что когда-то появилась на свет. Ты меня поняла?» Женщина чувствовала себя без пяти минут хозяйкой этого большого дома. Она больше ничего не боялась. Она достигла цели и не собиралась упускать своего счастья.

Эстель, как ошпаренная, выскочила из комнаты. Она забилась в комнату высоко под крышей, ставшую для нее укрытием. Это было ее потаенное место, куда после смерти матери она приходила все чаще и чаще. Теперь эта комната ей стала еще ближе и дороже, еще милее. Ведь всюду: на кресле-качалке, диване, шкафу, развешанные с большой любовью, были вещи ее матери, собранные и принесенные сюда.

Взяв в руки платье матери, девочка уткнулась в него лицом, слезы градом хлынули из ее глаз, и она, не сдерживая плач, простонала: «Мамочка, родная моя, помоги мне, пожалуйста! Дай силы мне…»

Сколько времени проплакал ребенок? Час, два… Да она и сама не знала. Ее всхлипывания становились все тише и тише. И наконец она уснула в кресле, в котором так любила сидеть ее мать.

Свадьба была в разгаре. Гости веселились и поздравляли молодых. И никому не было дела до Эстель. Ее хватились только поздно вечером. Отец, зайдя в ее комнату, не обнаружил там никого. Он даже немного растерялся, не ожидая от дочери подобной выходки. Жаклин, стоявшая рядом, произнесла: «Дорогой, мы зря с тобою поженились! Я же говорила тебе, что девочка меня не примет и попытается сделать все, чтобы разлучить нас». На что Филипп ответил: «Что ты, милая! Нет в мире силы, способной встать между нами. Никто и никогда не сможет тебя у меня забрать. Теперь я даже смерти не позволю это сделать. А эта малявка, – он впервые не назвал дочь по имени, – у меня еще получит за такое поведение».

В эту минуту, разгоряченный алкоголем, эмоциями от торжества и яростью от пропажи дочери, он не видел никого вокруг, хотя рядом, в двух шагах от него, стояла его побледневшая от услышанного дочь. Она только недавно проснулась и спустилась вниз. Резко обернувшись, отец увидел ребенка и замахнулся, чтобы дать ей пощечину. Жаклин быстро перехватила руку мужа и сказала: «Ну что ты, милый, девочка ведь нашлась. Она жива и здорова. И намерена идти спать. Правда, милая?»

Эстель, ничего не ответив, молча ушла в свою комнату. Там, оставшись наедине с собой, она вновь начала плакать и вновь обратилась к той, кого уже не было рядом: «Мамочка! Милая, что стало с моим отцом? Почему он не похож на себя? Ведь он нас так любил! Куда ушла его любовь?! Помоги мне! Родная! Забери меня с собой! Видишь, я стала здесь лишней!»

Как знать, может быть, мать слышала ее. Только ответить ничего не могла, как ничего не могла и сделать. Лишь выплакав все слезы, девочка забылась беспокойным сном.