Святые наших дней - Митрополит Иларион Страница 13

Архимандрит Зинон за работой

В своей книге «Беседы иконописца» отец Зинон говорит: «Часто церковные люди считают, что древняя икона, древнее пение – это для специалистов, даже, может быть, светских, а в Церкви они ни к чему. Более того, и среди монахов, которые должны быть профессиональными хранителями наследия, можно услышать такое мнение. Когда я просил, чтобы открыли роспись алтарной преграды в Успенском соборе Псково-Печерского монастыря, созданную еще при преподобном Корнилии в XVI веке, которая сохранилась довольно хорошо, ни за что не соглашались, говорили: “Старушки не поймут”. То же самое и с древними знаменными распевами. Сейчас музыканты стали ценить их и исполнять, а раньше они считались варварской музыкой. Те, кто был воспитан на итальянских образцах, не понимали и не принимали их. Сегодня церковные люди тоже часто не понимают этих распевов. Тут, наверное, типично русская черта, о которой еще протопоп Аввакум писал: “Как у нас что положено, так во веки и лежи!” К чему привыкли, того никак не сдвинуть».

Архимандрит Серафим (Розенберг).

Фото сайта Псково-Печерского монастыря

Эти рассуждения задолго до появления книги «Беседы иконописца» я слышал, так сказать, в живом исполнении – от самого автора. Часами он мог рассказывать о древней иконе при свете свечи, в полумраке своей кельи-мастерской, за чашкой чая, который кипел в самоваре. Кстати, никакого электрического света в этой мастерской не было: отец Зинон не признавал ничего, кроме дневного света, а по вечерам – огня лампады или свечи.

Отец Зинон познакомил меня с одним из монастырских старцев – отцом Серафимом (Розенбергом), который по происхождению был немецким бароном. За ним, тогда уже тяжело больным, отец Зинон трогательно ухаживал, выводил его на прогулку, по воскресеньям и праздникам причащал.

Игумен Адриан (Кирсанов).

Фото сайта Псково-Печерского монастыря

Архиепископ Гавриил (Стеблюченко), в 1975-88 гг. наместник Псково-Печерского монастыря

Другим известным старцем, с которым я познакомился, был игумен Адриан (Кирсанов). Он практиковал так называемую «отчитку» – изгнание бесов из одержимых. Бесноватые со всего Советского Союза в больших количествах стекались к нему. Их поведение очень напоминало то, как вели себя бесноватые, описанные в Евангелиях: они падали на землю, бились в судорогах, испускали пену. Женщина могла говорить или кричать мужским голосом, так что создавалось вполне реальное впечатление, что ее устами говорит кто-то другой. Особенно активными бесноватые становились в тот момент, когда появлялся игумен Адриан: они вели себя непредсказуемо и агрессивно, кричали на разные лады, бросались на священнослужителя. Зато, когда появлялся наместник монастыря архимандрит Гавриил, все стихали.

Архимандрит Иоанн (Крестьянкин)

Этого наместника я хорошо помню. Он был могучего телосложения, с густой черной бородой и коротко подстриженными усами. Носил рясу, сшитую на греческий манер, что по тем временам было редкостью, а концы наметки на клобуке[1] у него были фиолетовые, что было еще большей редкостью. Вид у него был грозный и устрашающий. Появлялся он неизменно с посохом в руке, и при его появлении народ бросался врассыпную.

В общении с монастырской братией, включая почтенных старцев, наместник мог быть груб и резок. Ему ничего не стоило в летнее жаркое время поднять нижним концом посоха низ подрясника у пожилого архимандрита, так чтобы под ним обнаружились голые старческие ноги, и сказать при этом:

– Ты что, Елеазар, опять без штанов?

Самым известным и почитаемым из всех старцев обители был отец Иоанн (Крестьянкин). Как и отец Кирилл в Троице-Сергиевой лавре, он был духовником не только монастырской братии, но и множества паломников. Ради того, чтобы увидеть его, чтобы получить его благословение или совет, тысячи людей со всей страны стекались в Псково-Печерский монастырь. Перед дверью его кельи всегда сидели посетители, а когда он шел в храм на богослужение, паломники окружали его плотным кольцом.

Впервые я увидел его в один из сумрачных и морозных дней. Как обычно, на монастырском дворе толпились люди, преимущественно женщины, одетые в теплые пальто и шерстяные платки. Выражение их лиц, сумрачное и озабоченное, вполне соответствовало погоде. Вдруг я заметил, как из дверей братского корпуса вышел – скорее даже выбежал – пожилой монах невысокого роста, в черной рясе и скуфье, укутанный черным шарфом. Как только он появился, толпа ринулась ему навстречу: люди бежали, обгоняя друг друга, спеша получить его благословение. Лицо старца сияло, подобно весеннему солнцу, и на лицах людей засветилась радость.

Это и был отец Иоанн. Он оказался совсем не похожим на отца Кирилла. Тот – среднего роста, очень худой, почти изможденный, с глубоко посаженными глазами и впалыми щеками, жидкой, но длинной прямой бородой и прямыми волосами. Этот – меньше ростом, довольно полный, подвижный, всегда в очках, с короткой густой бородой и пышными усами, вьющимися белоснежными волосами, ниспадающими на плечи. Тот – задумчивый, немногословный, всегда погруженный в глубокую молитвенную тишину. Этот, наоборот, подвижный, динамичный, много и громко говоривший. Мог и резкое слово сказать, и голос повысить. Но все делал с любовью, для каждого находил доброе слово, каждого умел обласкать, утешить, духовно укрепить. Очень любил шутить и почти постоянно улыбался.

Отец Кирилл, беседуя с посетителем, почти никогда к нему не прикасался. Лишь иногда мог взять сидящего рядом за локоть. Отец Иоанн, наоборот, все время либо держал посетителя за руку, либо клал ему руку на плечо и так с ним разговаривал, а иногда даже вплотную придвигал свое лицо к лицу собеседника и упирался лбом ему в лоб. Такая необычная манера общения была связана отнюдь не с его сильной близорукостью, а с тем, что он хотел быть как можно ближе к собеседнику – не только видеть, но и осязать его.

Архимандрит Иоанн (Крестьянкин)

Между двумя старцами, в то же время, было много общего. Прежде всего, то, что оба они являли любовь по отношению к каждому, кто к ним обращался. Эта любовь была у отца Кирилла более сокровенная, выражавшаяся во взгляде, улыбке. У отца Иоанна, наоборот, она постоянно прорывалась наружу, искала выражения в словах, жестах, прикосновениях.

И тот, и другой помазывали посетителя освященным маслом, но один делал это тихо и как бы с осторожностью, другой, наоборот, быстро и энергично. От отца Иоанна всегда исходила какая-то необыкновенная энергия, передававшаяся всем, кто с ним соприкасался. Как и отец Кирилл, он каждому посетителю давал с собой иконки, антидор (освященный хлеб), снабжал его духовной литературой, которой тогда так не хватало.

Советы отца Иоанна были простыми и здравыми. Не припомню случая, чтобы я когда-либо приехал к нему для решения тех или иных жизненно важных вопросов или проблем: как правило, я приезжал за духовным советом или просто для беседы.

Не мог я не поделиться с ним своими планами относительно служения Церкви. В пятнадцатилетнем возрасте я твердо знал, что хочу стать священником, размышлял и о монашеском пути. Отец Иоанн одобрял эти намерения и советовал молиться словами псалма: «Скажи мне, Господи, путь в оньже пойду, яко к Тебе взях душу мою».

Когда по окончании службы в армии я решил поехать в Литву, чтобы поступить в монастырь, я сначала попросил на это благословение у отца Кирилла, а потом и у отца Иоанна. У меня не было сомнений в правильности избранного пути, и я не спрашивал отца Иоанна, например,