Промысл Божий в моей жизни - Митрополит Вениамин Страница 16

Другой раз о. Гурий провожал меня в скит с довольно тяжелой ношей. Мне прислали по почте посылку более 20 фунтов, а батюшка хотел мне облегчить путь. Хотя бы до реки Студеницы — это около 5 верст. Мне, как более молодому по возрасту, стыдно было, что старец несет тяжесть, а я иду налегке. Поэтому я дорогой обратился к нему с просьбой:

— Батюшка! Дайте, теперь я понесу посылку. Ведь она для меня послана. А кроме того, это будет мне как бы эпитимией за мои грехи.

О. Гурий возразил на это:

— Нет, я еще понесу. А уж об эпитимии я должен думать больше. У меня столько грехов, что если бы я тело свое разрезал по кусочкам, этого не хватило бы на эпитимии.

И тут я узнал и понял, почему он, будучи иеромонахом, не служит в монастыре никогда, как священник, хотя он никогда не был судим и осужден церковной властью. Но, по собственному сознанию своей греховности, он сам решил не прикасаться к Богослужению и особенно к литургии.

— Я наложил на себя обет, — говорил он, — за грехи мои никогда не надевать на себя иерейского епитрахиля и не благословлять кого-либо.

В монастыре он исполнял обязанности чтеца в храме за Богослужениями, а в трапезной подавал братии кушанья, как последний послушник. И то и другое он делал с необыкновенной простотой и смирением, — будто так и нужно было. И более молодые монахи так привыкли к этому, что обычно обращались с ним повелительно, как старшие с младшим. А он не только не подавал виду, но действительно нисколько не огорчался таким отношением к нему прочей братии.

После трапезы все уходили по келиям, а он должен был убирать трапезную. Между прочим, он в церкви читал необычно медленно, с расстановками, осознавая всякое слово.

Мне этот пример напоминает дух древнего времени.

В своей долгой жизни, я еще не видел другого примера, чтобы духовные лица добровольно отказались от своих обязанностей и от высоты священнослужения, ничем к тому не побуждаемые.

Конечно, он давно уже скончался. Царство ему небесное! За его покаяние да простит ему Господь грехи... Чем он был грешен, ни он не нашел нужным рассказывать, ни я не осмелился расспрашивать. Да и не важно это. Грешить нам стало уже естественно, а вот покаяться да еще с таким самоукорением и глубоким осознанием своей греховности, — дело очень редкое и заслуживающее того, чтобы я записал это в поучение нам самим и потомкам.

Об о. Романе еще я вспомнил, что он во время первой войны с немцами провел всю войну — сражался, отступал на остров Корфу, потом возвратился в монастырь.

А теперь я перейду к рассказу о самом чуде.

Это было летом, вероятно, в начале июля. Так как я и о. Роман по праздничным дням ходили почти всегда на службу из своего скита в монастырь, то и на этот раз мы поступили так же. Но неожиданно для меня, о. игумен попросил меня отслужить после литургии молебен о дожде, так как сам он должен был в этот день ехать на монастырский хутор по делам.

Конечно, я согласился, и тотчас после литургии я, о. Роман и некоторые другие монахи отправились на гору, где обыкновенно служились подобные молебны при засухе.

Путешествие оказалось весьма трудным, так как гора была очень высока, а подъем крут. Мне для облегчения была дана монастырская верховая лошадь. Я прежде почти никогда не ездил верхом, и тут подняться на крутую гору для меня было трудно. Но все же через час мы поднялись на нее, хотя до самой вершины было еще с полверсты.

Наша остановка была приурочена к месту, где был колодезь. Считалось, что если уже в этом колодце не было воды, то значит засуха была велика и продолжительна. Над этим колодцем совершался молебен с водоосвящением, и освященную воду потом выливали в пустой колодезь.

Когда мы достигли этого места, то там было сравнительно мало народу, или, как называли сербы, селяков.

Мы начали облачаться в священные одежды, но народу было все-таки мало, и мы решили ждать. Да и духовенство еще не все подошло.

Чтобы занять время, я начал проповедь на сербском языке. Мои слушатели, нагнувши головы, слушали, по-видимому, без особенной охоты. Я понял это так: «ведь мы пришли не слушать проповедь, а молиться о дожде». Поэтому я очень скоро закончил свою речь. Но духовенство еще не подошло, и я должен был ждать.

Естественно, мысли в душе моей остановились на предмете будущего молебна.

«Зачем я сюда пришел? Ведь не для того, чтобы совершить требу, отслужить молебен и спокойно потом спуститься в монастырь, как будто бы я сделал что-то действительно полезное. Ведь и не для проповеди же сюда поднялся. Ведь все же собрались сюда с одним желанием: получить от Бога милость — одождить иссохшую землю на огромном пространстве вокруг. Или сказать иначе — мы пришли за чудом.»

А дождя не было уже около месяца. Посевы стали гибнуть. И в этот самый день небо было чисто голубым и безоблачным. Мысли мои потекли дальше.

«Да заслуживаем ли мы чуда? Быть может, стоящие вокруг меня монахи по своей жизни достойны чуда, не знаю. А может быть, среди селяков есть богоугодные люди. Или за их горькую нужду и гибнущий труд сжалится над ними Господь, как отец над бедными детьми. И даст им хлеб насущный.»

Эта мысль казалась мне наиболее понятной. Они, эти простые люди, действительно более нас заслуживают милости Божией, и их скорбное молчание и сердечные просьбы более благоугодны Богу, чем наши речи и даже молитвы. Ведь недаром Псалмопевцем сказано, что Бог посылает пищу «птенцем врановым», в голоде вопиющим к Нему.

Себя самого я не считал достойным ожидаемого чуда: разве, может быть, Господь призрит не на меня лично, а