А Осипов - Откровенный разговор с верующими и неверующими Страница 13

Например. В какой-либо научной книге говорится, что историю нашей планеты можно подразделить на шесть периодов. Богослов тотчас же делает вывод (и я тоже так делал в свое время): вот видите, наука, как и Библия, говорит о шести ступенях становления мира. Но стоит вчитаться в научную книгу, где об этом говорится, и будет видно, что содержание этих шести периодов отнюдь не соответствует библейским. Наука оказывается, что называется, "притянутой за волосы" к Библии.

На основании 89-го псалма, где есть слова "Ибо пред очами твоими тысяча лет, как день вчерашний", а также на основании одного беглого замечания "святого отца" IV века нашей эры Василия Великого шесть дней творения толкуются ныне богословами как неопределенные периоды, или эры (и я так долгое время толковал). На этом основании христиане считают, что и поныне длится день седьмой, а восьмой наступит после "второго пришествия" и "страшного суда". Но все это построение кажется убедительным, лишь пока внимательно не вчитаешься в тексты тех же "святых отцов". Так, Василий Великий в других местах, как сын своего времени, ясно и четко говорит, что бог "определяет сим меру дня и ночи и совокупляет в одно суточное время, потому что 24 часа напоминают продолжение одного дня", а для возможности смены дней и ночей до "сотворения светил", то есть в первые три дня творения, придумывает такое объяснение: "Первобытный оный свет в определенной богом мере то разливался, то опять сжимался, приходил день и следовала ночь".

Таким образом, если православные хотят, согласно указаниям патриарха и требованиям православной церкви, стоять в чистоте своей веры и на святоотеческом фундаменте, они обязаны вопреки непреложным данным науки считать, что все напластования земной коры отложились в течение одной недели, что все животные появились в мире готовыми, а не развивались, что все костяки ископаемых бронтозавров и мастодонтов - призрак, миф и нечто кажущееся. А ведь один зуб такого кажущегося, никогда не существовавшего, по Библии, животного (ибо на существование его в восьмитысячелетней истории библейского мира не остается и времени) весит больше килограмма!

Что же касается ссылки на псалом, то внимательное чтение его убеждает нас, что выражение, которое было из него приведено, является только образным песенным поэтическим противопоставлением вечности бога и мимолетности человеческого бытия на земле, а отнюдь не самостоятельным, имеющим вероучительно-догматическое значение положением...

Все мои долголетние попытки сочетать науку и религию и защищать религиозное учение Библии и православия перед лицом научных фактов и доводами здравого смысла потерпели в конце концов полное поражение. Я оказался на развалинах здания, которое строил десятилетиями.

И чем больше я углублялся в изучение Библии, тем яснее представлял себе уже те пути, на которые должен стать...

Я-то теперь хорошо знал, что для понимания содержания Библии, как и для понимания любого другого памятника древней человеческой письменности, требуются от читателя хорошее знание древней истории, знание законов развития человеческого общества, многих данных этнографии и сравнительное изучение истории религий. Если же за Библию возьмется неподготовленный человек, да еще затуманенный религией и ее суевериями, результат может быть очень печальным.

У писателя Лескова в одном из рассказов говорится: "Он немного того! Не в своем уме! Да и что с него спрашивать... Он до Апокалипсиса дочитался!.." То есть прочел всю Библию до ее последней книги - "Откровения Иоанна Богослова".

Здесь много правды. Для того, кто не владеет большим вспомогательным грузом знаний, Библия - темный лес, в котором легко можно заблудиться и, потеряв ориентировку, стать истерическим, невменяемым фанатиком...

Решение порвать с религией как единственный выход из той раздвоенности, в которой я все более себя чувствовал и сознавал, все более оформлялось и крепло.

РАЗРЫВ

Не должен ли я был уйти из академии несколько лет назад?

Как могли убедиться читатели, переворот в моем мировоззрении совершился не сразу, в какой-то один определенный момент, он не являлся результатом какого-либо одного потрясающего переживания, а шел постепенно, от этапа к этапу. Кроме того, я долго был в плену внушаемой религией отвлеченной общей нравственности, некоей абстрактной морали вообще.

Только серьезное изучение диалектического и исторического материализма, к которому я в конце концов пришел, раскрыло мне глаза, что никакой такой "морали вообще" не существует, а на каждом этапе развития человеческого общества формируются представления о том, что хорошо, а что плохо. Стало ясно, что религиозная мораль, в частности христианская, - это подкрашенный и завуалированный на потребу угнетателям вариант морали эпохи рабовладельческого общества. На смену ей давно пришли новые нормы, соответствующие высшей ступени общественного развития, на которую восходит человеческий род и на которой стоит уже наше свалившее многие стенки, разделявшие род человеческий, советское общество.

Правда, религия, ее проповедники присвоили себе ряд норм общечеловеческого порядка (не убий, не укради, не завидуй, не клевещи и т. п.) и выдают их за свои, исключительно религиозные достижения. И даже обвиняют материалистов в заимствованиях в этой области от христианства. Но эти нормы, выработанные на ранних ступенях развития человеческого общества, общи всем. А вот во взглядах на собственность, в требовании смирения перед сильными и господствующими и т. п. религия стоит на давно устаревших и пройденных миром ступенях развития.

Кроме того, долгое время я тешил себя надеждой, что могу своим призывом к широким знаниям и усвоению сокровищ мировой культуры принести некоторую пользу приходящим в духовные школы юношам, заставить их глубже задумываться над тем, что такое истина. Так, в последние годы на устраивавшихся в академии воскресных лекциях для студентов на свободные темы, которые по два раза в год обязан был читать каждый профессор и доцент, я читал учащимся о великих русских и иностранных художниках! Думал, что могу принести некоторую пользу людям, стараясь воспитывать в церкви - уж если она есть, и люди верующие ходят в храмы - пастырей, которые если и будут говорить о вере, то по крайней мере не будут проповедниками грубых суеверий и фанатизма, не станут ставить палок в колеса истории и человеческого развития. Истории, конечно, никакому суеверу и не остановить, но такими палками он может, как понимал я, причинить лишние скорби, поставить лишние препятствия на пути умственного роста и развития отдельных хороших, но еще верующих людей.

Ошибочность этой попытки продолжать работу в академии даже после осознания призрачности самой религии я понял тоже далеко не сразу...

Пришло понимание, что мои усилия только задерживают возникновение здоровых сомнений в сознании наиболее способных к мышлению студентов. Видя во мне человека с широкими знаниями, не чуждающегося наук, не погрязшего в схоластике и все же остающегося в рядах церковников, они тем самым укреплялись и в мысли, что эти два полюса - прогресс и наука, с одной стороны, и консервативная застойность мышления, поддерживающая религиозные иллюзии и суеверия, с другой, - совместимы.

Я с ужасом замечал, как хорошие юноши, приходящие порой в духовные школы с еще не исковерканной душой, с простецкой бытовой верой, на моих глазах, несмотря на все мои старания, начинают превращаться в каких-то суеверных теток в брюках. Каждый сон объясняют как откровение, в каждом случайном совпадении видят "чудо", "помощь свыше". И эти страшные духовные проявления неврастении, самовнушения и фанатизма всячески пестовали и лелеяли мои коллеги - воспитатели "пастырей"...

Не хотелось быть своего рода духовным подрывником изнутри, исподтишка. А между тем становилось с каждым днем все труднее и труднее читать курс. Находясь на службе православной церкви, я волей-неволей должен был знакомить учащихся с учением православного богословия...

Вдвойне труднее было, когда любознательные студенты начинали забрасывать меня вопросами. Правду я им далеко не всю мог говорить и часто вынужден был говорить эзоповским языком, недоговоренностями и намеками. А так хотелось раскрыть перед ними душу!..

В те дни было так тяжело думать одно, а учить другому, что я готов был встретить любую бурю, только бы она принесла мне покой. Шел четырнадцатый год моей работы профессором ленинградских духовных школ...

Я стал искать конкретного выхода из тупика. И решился...

Несколько дней отняли у меня обдумывание "Письма в редакцию" и "Известительного послания" ректору, ученому совету, студентам, учащимся и служащим ленинградских духовных академии и семинарии. В последнем я написал:

"Настоящим сообщаю всем вам, с кем вместе работал и кого обучал свыше тринадцати лет, что я, будучи в здравой памяти и при трезвом уме, сознательно ухожу из ленинградских духовных школ, из православной церкви, из христианства и из религии вообще.