Архимандрит Эмилиан (Вафидис) - Эмилиан (Вафидис) Слова и наставления Страница 14

Особо стоит сказать о его всепоглощающей любви. Повторю, что имел огромную любовь к пастве, был очень близок народу, щадил людей, жалел их, всегда распахивал свое сердце для общения. Для деток — карамельки в руках, для неимущих — монетки в сто и пятьсот драхм. Его интересовало многое — библиотеки, культурные мероприятия, он навещал прихожан, дарил им подарки, писал письма. Но никто не рассматривал его присутствие как общественную деятельность. Оно было всегда органично. На самом деле его истинная жизнь протекала вне этого, в тишине и покое Небес, силы ему давала мистическая жизнь во Христе.

Он имел большую многодетную семью и вместе с тем был аскетом и подвижником, жил с Богом, «удалившийся житейских красот» и «пребывающий в своем сердце, пребывающий в Боге». В мире для него не осталось ничего, кроме добродетелей уважаемых им людей и святых, которые он впитывал в себя со многим вниманием. Он нигде не отдыхал, но бежал из одного монастыря в другой, от одной святыни к другой, этим являя свой отказ от мира и общение со всеми святыми (Еф. 3, 18).

Он на самом деле жил с Богом и со святыми, с Ним говорил ночью во снах, днем в уме. Он жил вместе с архангелами и святыми, просто и естественно. Его брак был благословлен архангелами. В другой раз он испросил «благословение» у святого Николая разогнать беспорядочные толпы повстанцев, бия их своей клюкой. Однажды он потребовал от святого Георгия, чтобы вновь забил высохший источник, и когда вода забурлила, то просто сказал: «Ага, святой Георгий, ну спасибо, благодетель ты наш!» Он ни при каких обстоятельствах не оставлял чтения акафиста святому Нектарию Эгинскому. Его духовные беседы с Богородицей не прекращались никогда. Вместе с Ней он шел по дороге, с Ней жил, возвращался домой и был повсюду.

Сон, бодрствование, глаза, слова, молчание — все участвовало в его общении с Богом. Его жизнь протекала в мистическом Теле Церкви, в Царстве Бога. Видимое зря, невидимое постигая (см.: Рим. 1, 20).

Он заботился обо всем, что находилось в селе и за его пределами, хотел все наполнить знаками присутствия Царствия Божия. Когда он проводил человека по селу, рассказывая о святынях, можно было подумать, что рядом с тобой воскресший пророк или иной библейский персонаж.

Кто–то сказал ему: «Ты наполнил наше село крестами и иконами. Может, устроим тут монастырь?!» Но он знал, что оставить после себя. И поставил Иаков памятник на месте, на котором говорил ему Бог (Быт. 35, 14).

Разве могли люди оценить это? Разве было бы тогда это таинством Царствия Божия? Разве был бы он странным и человеком не от сего мира (Ин. 8, 23)? В отце Димитрии все измерялось вечностью.

Некоторые псалмы Давида имеют подзаголовок: «столпописание». Должно быть, их глубоко процарапывали на поверхности колонн или столпов и в людских душах, чтобы не забывали они о чудесах Божиих. Эти псалмы, словно похвала Богу, оставались в сердцах. Такое столпописание нам оставил Господь. Там, где упокоевается ожидающий гласа трубного отец Димитрий, звучит песнь Богу, ибо сокрыт святой человек.

Когда хоронили отца Димитрия, вернее, когда служили чин погребения над честными его останками, в толпе послышалось: «Он как святой Нектарий!» Разве только как он? Нет, как все святые.

«Когда я займу там свое место, то буду приходить к вам и помогать, — говорил он при жизни. — Как позабуду я своих духовных чад!»

В последние дни, в невыносимых муках, он старался оставаться без движения, сосредоточиться, всецело посвятить себя Богу. Все думали, что он спал, и иногда, когда приходили посетители, толкали его, чтобы разбудить. Как он расстраивался тогда! Только некоторым он невнятно говорил: «Какие–то предметы, какие–то песнопения… Как нечто, что я когда–то уже видел и слышал, но бесконечно лучше. Выше…»

О, отец Димитрий, тогда ты смотрел в «туда»! Сейчас оттуда посмотри на нас. Послушай, что говорится в Священном Писании: «Мой есть Галаад и мой есть Манассий». Его есть и ты. Так поспешим и мы сделаться Его. Ты помнишь, как–то ночью, на «Славе» хвалитных стихир на утрене ты схватил за руку сослужащего священника и вы дали распоряжение певчим вместо положенного по уставу богородична петь тропарь святого, который вас посетил.

Так посети теперь нас ты сам, отец Димитрий. Славословие тебе воссылают ангелы. Вместе с ними поют и наши сердца.

Перевод А.Ю.Никифоровой

Мученичество как отправной момент монашеского призвания

Что формирует и образует душу, посвятившую себя безмолвию? Покаяние как насущная потребность души, ее горячее желание. Ощущение временности и мнимости вещей, явлений, устремлений, всего мира, который есть не что иное, как воспоминание о другом, реально существующем мире, его образ. Любовь Божия и предпочтение Его Царствия, по сравнению с которым все остальное человеку, стремящемуся приобрести Бога, кажется блеклым и никчемным.

Под блеклым и никчемным для выбравшего монашеский путь мы подразумеваем и то, что освящено и благословлено самой Церковью, — жену, мужа, брак, детей, участие в мирской и церковной жизни или общественной деятельности, проповедь, дела милосердия, священство, разного рода общественные обязанности.

Поэтому Василий Великий запрещает монаху стремиться к священству. Дела милосердия считаются для монаха большим грехом, когда он творит их по собственному почину. Проповедь рассматривается как самолюбование. То есть расстановка акцентов абсолютно отлична от той, что существует во всем церковном сообществе, для того, чтобы показать, что монашество является перемещением в некий другой мир и отлично от обычного общества. Монашество есть переселение в иной мир. Напротив, наклонность к уединению, безмолвию, странничеству и желание совершенства и обожения соприсущны каждой душе, которая монашествует или стремится к монашеству. К этим, многим и разнообразным чертам, присущим монашеству, мы еще могли бы добавить и различные другие, которые подходят к монашествующим и сформировались в зависимости от знаний, образования, воспитания, характера, жизни каждого из монахов и его личной истории.

Но об одном неизменном свойстве монашества мне бы хотелось сказать сразу, свойстве, которое пробуждает все существо человека, посвятившего себя монашеству. Я имею в виду сознание мученика, желание пострадать, претерпеть, принести себя в жертву, даже умереть из любви к Богу и тем самым проявить сокровенные устремления своей души к Богу. Поэтому можно сказать, что человек прибегает к монашеству для того, чтобы стать мучеником через многие труды, болезни, слезы, терпение (или многие терпения, как бы сказал святогорец), испытание скорбями, трудами, темницами, обрушивающимися на него ударами со стороны бесов и людей, и многократно при смерти (2 Кор. 11, 23).

Итак, почему именно мученичество является первопричиной монашеской жизни? Я приведу только три доказательства из многих…

1. После грехопадения Адама Бог решил, что отныне человек будет работать в поте лица своего и рождать детей в муках, чтобы вновь обрести рай многими скорбями (Деян. 14, 22). Люди с самого начала осознавали, что это решение содержит в себе великую любовь со стороны Бога и заключает в себе способ и средство воссоздания, возрождения их падшего, погибшего естества. По мере своего возмужания человек опытно познавал в страданиях, потах и трудах и даже в смерти, как возможно через это страдание предстать перед Богом и открыть перед Ним и исповедать Ему свое стремление обрести потерянное обожение. Он не нашел лучшего пути выразить свое стремление к обожению, кроме как через страдания за Бога.

Да, каждый христианин хочет стать богом через обожение своей природы. Бог говорит: Если чего попросите… то сделаю (Ин. 14, 13–14; 15, 16; 16, 23). Поэтому так, через страдание, человек выражает свою просьбу. Язык, на котором он говорит, вознося крик своего сердца, мольбу о восстановлении его в Божественном общении, — это язык жертвы, живой и образный язык страдания за Христа ради стяжания Царствия Божия.

Итак, страдание — это составляющая человеческой души, врожденный ее элемент, сросшийся с ней, объединяющее вещество в отношениях человека с Богом. В страданиях, борьбе и тяжелом труде человек приближается к Богу. Через них он начинает больше любить Бога, Который по домостроительству ничем другим (по слову святителя Григория и по опыту всех Святых отцов) не лечит, но болезнями, трудами и тяжелой работой, даруя жизнь взамен смерти, которую он добровольно выбирает.

Итак, невозможно, чтобы муки не присутствовали в душе, любящей Бога, тем более у монаха, который является девственником, рождающим в своей утробе дух спасения. Поэтому и желающий проводить аскетическую жизнь не успокаивается ни на каком компромиссном решении, он надеется усовершенствовать себя трудами, подвигами, тяжелыми страданиями. Сознание мученика течет в нем естественно и беспрепятственно. Он с радостью и благодарностью встречает каждое, все большее и большее страдание, которым он может приобрести Христа.